"Эдгар Пенгборн. Яйцо ангела " - читать интересную книгу автора

слушали, наблюдали, регистрировали, и никогда не вмешивались, не принимали
участия ни в чьей домашней жизни, кроме своей собственной. На пять миллионов
лет они даже запретили себе выходить за границу своей солнечной системы, хотя
это было уже легко. И в течение следующих семи миллионов лет, летая на
невероятные расстояния, они строго соблюдали запрет. Но в то же время здесь не
было никакого страха - мне кажется, он отмер в них вместе с ненавистью. Ведь
дома надо было еще столько сделать! Мне хотелось бы представить себе ЭТО, они
картографировали небеса и играли в свете собственного солнца.

Естественно, я не могу сказать вам, что есть доброта. Знаю только -
умеренно хорошо - что она может значить для нас, человеческих существ.
Получается, что самые лучшие из нас с грандиозными трудностями достигают того
образа жизни, при котором доброта преобладает в разумной мере, в не слишком
зыбком балансе, а большую часть времени. Мудрецы часто замечали, что при нашем
образе жизни они и не надеются на большее. Другими словами, мы лишь частью
живы: дальнейшее - во мраке. Данте был горестным мазохистом, Бетховен -
отчаянным и несчастным снобом, Шекспир писал халтуру. И Христос говорил:
"Отче, да минет меня чаша сия..."

Но дайте нам пятьдесят миллионов лет - и тут я не пессимист. Кроме того, я
видел одноклеточных под микроскопом и слушал "Четвертую" Брамса. За ночь до
этого я сказал ангелочке:

"Несмотря ни на что, я и ты - родные".

Она одарила меня согласием.

В это утро она лежала на моей подушке, чтобы я мог видеть ее, когда
проснусь.

Умер ее отец, и она была с ним, когда это происходило. Снова возникла эта
мысль-выражение, которое я могу передать только одним смыслом - его жизнь была
"собрана". Я был еще скован сном, когда мой разум спросил:

"Что ты будешь делать?"

"Останусь с тобой, если захочешь, до конца твоей жизни".

Конец этой передачи был словно слегка затуманен, что мне уже было знакомо
- кажется, это значило, что там есть некий элемент продолжения, ускользавший
от меня. Я не мог ошибаться в дошедшей до меня части. Она рождала во мне
поразительные мысли. В конце концов, мне ведь всего пятьдесят три, я ведь могу
прожить еще тридцать-сорок лет...

В то утро она была озабоченной. Но то, что она чувствовала после смерти ее
отца, то, что в человеческом существе могло соответствовать печали, от меня
было скрыто. Она все же сказала, что ее отец очень жалел, что не смог показать
мне ночь двух лун.

Таким образом, в этом мире остался лишь один взрослый. Кроме того, что ему