"Падение Тисима-Ретто" - читать интересную книгу автора (Грачёв Александр Матвеевич)

КРАЙНИЕ МЕРЫ

Побег Грибанова привел подполковника Кувахара в жестокое смятение. За долгие годы палаческой практики Кувахара еще никогда не терпел такого поражения, если не считать бунта военнопленных и его последствий. Но именно потому, что эти события последовали одно за другим в течение короткого времени, он готов был впасть в мистику: начал верить в сны и приметы. Наблюдавшие за ним тогда отмечали, что он даже утратил бравый вид самурая. Взгляд его стал бессмысленным, блуждающим.

Может быть, немалую роль в этом сыграло и то, что при первом же объяснении с глазу на глаз с командующим последний заявил в очень грубой форме, что потребует отзыва Кувахара с Тисима-Ретто, если Грибанов не будет пойман в самые ближайшие дни. При этом командующий напомнил Кувахара и о бунте военнопленных, и о неудачной, операции потопления советского парохода, и о листовках, все чаще появлявшихся в гарнизоне. Всей кожей почувствовал Кувахара: его карьере угрожает серьезная опасность.

Для поисков Грибанова командующий выделил целый батальон. На робкую просьбу утратившего спесь Кувахара — поднять весь гарнизон для сплошного прочесывания острова от севера до юга — генерал категорически заявил:

— Ни одного солдата больше! При нынешней обстановке, когда русские стягивают свои войска к границам Маньчжоу-го, а пятый Тихоокеанский флот американцев совершает подозрительные демонстрации к востоку от острова, расточительно посылать даже батальон против одного человека. Только учитывая особую опасность сбежавшего, я могу позволить такую сильную меру, как выделение целого батальона против одного.

Командующий не сказал, но Кувахара внутренним чутьем угадывал, что, сбежав в такой сложный момент, Грибанов связал их по рукам и ногам. Были все основания опасаться, что русские вступят в войну на стороне своих союзников — американцев и англичан. Это значит, что сынам Ямато [Ямато — древнее название Японии] трудно будет устоять. И тогда уцелевший Грибанов станет еще более опасным для них.

Подполковник Кувахара сам руководил поисками. Выставив в ту же ночь патрули и секреты по ту сторону долины Туманов поперек всего острова — от восточного до западного берега, он с двумя ротами батальона приступил к сплошному прочесыванию всей северной части острова — от мыса Вакамура до цепи патрулей и секретов к югу от долины Туманов. В течение недели солдаты, двигаясь повзводно сплошными цепями, осматривали каждый, кустик, каждый овраг, каждую трещину в скалах. На ночь всюду выставлялись секреты. Во главе одной из рот шел сам подполковник Кувахара. К концу недели цепи продвинулись на пять километров южнее главной линии секретов за долиной, Туманов.

Люди невероятно устали и уже не так были внимательны. Может быть этим и объясняется то, что одна из групп, наткнувшаяся на склад консервов, под которым укрывался Грибанов, не обнаружила его там.

В субботу вечером 4 августа адъютант передал Кувахара приказание командующего прибыть на доклад. Генерал был темнее тучи. Выслушав на редкость многословный доклад Кувахара, он долго молчал, разглядывая тот район на карте острова, где производилось столь тщательное прочесывание.

— По-видимому, он успел бежать на юг. — Генерал сделал широкий охватывающий взмах карандашом над огромным массивом острова, лежащим к югу от долины Туманов.

Потом он достал из стола бумагу и молча подал ее Кувахара. Это был ультиматум Союзного командования антигитлеровской коалиции от 26 июля 1945 года с требованием о капитуляции Японии, к которому присоединился и Советский Союз. Кувахара почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове.

— Что вы предлагаете теперь? — спросил командующий, глядя в упор на подполковника, когда тот вернул бумагу.

Вопрос был поистине нелегким. В самом деле, до сих пор была обыскана лишь четвертая часть острова, менее пересеченная, лучше освоенная, с дорогами и открытыми местами. К югу лежала огромная территория: там хребты с массой отрогов, ущелья и дремучие заросли лесов и курильского бамбука, вулканы. И вся эта территория была дика и почти совсем безлюдна, если не считать редких и малочисленных застав по неприступным берегам. Там имелись вообще непроходимые места: высокие хребты с осыпями, ущелья с крутыми обрывами.

Нужно сказать, что подполковник Кувахара не только отличался большой находчивостью, но и не имел привычки бросать слова на ветер. Каждое его предложение всегда было конкретно и обоснованно.

— Господин командующий, я прошу вашего позволения выделить в мое распоряжение солдат еще на некоторое время, — решительно заговорил Кувахара. — Суть моего плана в следующем… — Он наклонился над картой острова. — Как изволите видеть, почти во всех пунктах гораздо легче пересечь остров поперек, чем пройти вдоль. Представьте себе, что было бы, если бы остров пронизать вот так.

При этих словах подполковник Кувахара положил поперек карты острова плашмя свои маленькие сухонькие ладони одна против другой и сдвинул их вместе, сомкнув растопыренные пальцы.

— Надеюсь, вы понимаете меня, — продолжал он. — Речь идет о том, чтобы с восточного и западного берегов одновременно выпустить двести групп свободных охотников, по три человека в каждой группе, чтобы они, как челноки в ткацком станке, пронизали остров поперек — туда и обратно. На всем острове не останется ни одной точки, в которой не побывали бы охотники. При этом потребуется времени гораздо меньше, чем на то, чтобы пройти весь остров с севера на юг. Они должны одновременно выйти из пунктов отправления, пересечь весь остров и повернуть обратно, чтобы примерно в одно время вернуться к этим пунктам. По этой, схеме на каждый километр вдоль острова придется по шесть-девять человек, а учитывая их обратный маршрут, — двенадцать—восемнадцать человек. Но это будет не просто механическое движение, а тщательные поиски. Поэтому в один конец пути каждой группе потребуется пять дней и столько же обратно. Они будут высажены сто групп с востока и сто групп с запада — в одни сутки десантными баржами. Если этот подлец не ушел в подземелье или в море…

— Но он действительно может уйти в подземелье, — возразил командующий, — например в кратер вулкана!

— И там его найдут, — отпарировал Кувахара. — Я дам указание, чтобы были обследованы все кратеры вулканов. Если он не скрылся в море, — продолжал подполковник Кувахара, — и не запрятался в подземелье, то ему не избежать встречи с охотниками. Между прочим, господин командующий, эти охотники должны быть подобраны из добровольцев всего гарнизона, так как свободный поиск требует особой находчивости, целеустремленности, личной инициативы солдат. Второй батальон, который выделен мне, может быть поставлен на свою позицию, а вместо него прошу разрешения набрать шестьсот добровольцев из всех частей гарнизона. Прошу вашего разрешения, господин командующий, набрать таких людей и начать осуществление этой операции завтра же с утра.

Генерал долго молчал, склонившись над картой.

— Ваше предложение я нахожу разумным, — проговорил он наконец своим брюзжащим голосом. — Руководить операцией будет поручик Гото, — продолжал он. — Вам надлежит с понедельника заняться русскими и американцами, находящимися в нашем распоряжении. Ваша задача — сделать непременно тех и других нашими агентами и незамедлительно отправить с острова. Я не подсказываю вам, как это сделать, вы достаточно опытный человек. Любыми средствами вы должны сделать это. Я надеюсь, вы поняли меня? Что касается русского разведчика, то сам он не нужен, пусть принесут его голову.

— Хай, понятно, господин командующий, — отчеканил подполковник.

Весь день в воскресенье он пробыл в частях гарнизона — отбирал охотников для свободного поиска „сбежавшего опасного русского преступника“. Охотников набралось больше, чем требовалось, но командующий не разрешил отбирать больше шестисот человек. Среди них, между прочим, оказался и давно примеченный подполковником Кувахара своим рвением к службе ефрейтор Кураока — шкипер баржи из второй роты, где служил рядовой Комадзава. Вечером, когда охотники были экипированы и собраны на главную базу, чтобы отсюда на десантных баржах отправиться к местам высадки, у дежурного по штабу главной базы раздался телефонный звонок — звонил адъютант генерал-майора Цуцуми, вызывали Кувахара.

— По приказанию господина командующего, — довольно флегматично сказал адъютант, — операция отложена до особого распоряжения.

В этот день, в воскресенье, Комадзава не смог с утра уйти на рыбалку, — было построение роты, подбирались добровольцы-охотники на поиски Грибанова. Только в десятом часу утра он смог покинуть казарму. Он не шел, а бежал к речке. Две надежды теплились у него в душе: первая — встретить подпоручика Хаттори, с которым он не виделся уже две недели; вторая — найти что-нибудь в дупле старой ветлы.

Велика же была радость Комадзава, когда он еще издали увидел сутулую узкогрудую фигуру переводчика, склонившегося над удочками. Комадзава издали приветствовал своего друга. Хаттори тоже был сердечно рад встрече. Они уселись рядом. Но прежде чем начать разговор, Комадзава заглянул к старой ветле. Дупло оказалось пустым. Вернувшись, он без утайки рассказал своему другу о записке, найденной в бутылке, о встрече с Ли Фан-гу. Рассказ этот привел подпоручика Хаттори в восторг.

— Есть, есть силы, которые обновят нашу нацию, — шептал он в каком-то самозабвении. — Как хорошо, как хорошо, Комадзава-сан, что вы сказали мне все это. Слишком тяжело было у меня на душе в последнее время.

Они недолго обменивались новостями. Почти оба сразу заговорили о том, что нужно как-то предупредить повстанцев о готовящейся охоте на Грибанова, во время которой охотники могут наскочить и на партизанскую базу.

— А не отправиться ли мне прямо сейчас туда? — спросил Комадзава.

— Но у вас же нет ни какого запаса питания, — возразил Хаттори.

— Я возьму с собой ваш улов, — сказал Комадзава, — когда будет очень голодно, разведу костер и испеку рыбу.

План был принят. Хаттори сейчас же стал писать донесение Тиба о положении русских, о побеге Грибанова и предстоящей „охоте“ на него. В заключение он просил советов и помощи для организации побега русских. „Иначе им всем здесь грозит неизбежная гибель, — писал он. — Об этом я слышал из уст самого подполковника Кувахара, который, как вы знаете, не бросает слов на ветер“.

Брод через реку был недалеко. Последние напутственные слова, и Комадзава скрылся в зарослях, оставив свои удочки на попечение Хаттори. Скоро он был уже на той стороне речки, и его надежно скрыла чащоба леса.

Он шел без отдыха часа два, придерживаясь направления на вулкан. Пересекал распадки, взбирался на крутые откосы склонов. И вот перед ним изрезанное оврагами лесистое плато. За ним, как на ладони, — величественный конус вулкана. У его подножия даже виден распадок, и Комадзава безошибочно определил, что именно об этом ущелье шла речь в записке предателя. Отдохнув с четверть часа и просушив на солнце нижнюю рубаху, ставшую совсем мокрой от пота, Комадзава двинулся в направлении распадка.

Вот и теплый ключ. Он привел путника к распадку. Вот и нагромождение каменных глыб, о котором сообщалось в записке. Комадзава с оглядкой подходил к нагромождению, им владел безотчетный страх. Обогнув крохотный прудик, он обнаружил вход под каменные глыбы. Заглянул туда — пусто, пахнет сыростью. Прислушался — тишина.

— Анонэ, товарищ Ли! — крикнул он в пещеру. В ответ — тишина.

И тут Комадзава охватило горькое отчаяние — повстанцы сменили базу. В лучшем случае, он теперь через неделю получит весточку от Ли Фан-гу. Усталый, разбитый, разочарованный, Комадзава снял дзикатаби [Дзикатаби — рабочая обувь японцев: ботинки (тапочки) из текстиля на резиновой подошве] и опустил ноги в горячую воду пруда. Солнце подходило к полудню, жарко припекало в душной тишине распадка. Пахло сероводородом. Комадзава тихонько шевелил ногами в воде и думал о том, как будет огорчен Хаттори его неудачей.

Неожиданно послышался шорох за каменными глыбами вверху по распадку и, как привидения, перед Комадзава появились двое в форме японских солдат. „Неужели уже охотники?“ — мелькнуло в голове Комадзава. У него была готова версия на случай встречи с ними: пришел полечить ноги от ревматизма. Велика же была его радость, когда в одном из двоих он узнал Ли Фан-гу.

Поздоровавшись, они без задержки отправились на склон вулкана, где продолжала оставаться партизанская база. Комадзава буквально затискали, когда он появился среди повстанцев. Долго тряс ему руку и благодарил его Тиба, а Грибанов-громадина, весь светлый, веселый, так сжал ему руку — конечно же без всякого умысла на радостях, — что Комадзава присел. Но он готов был остаться без руки ради только того, чтобы встретить Грибанова среди друзей.

Совет был коротким и деловым, — для посторонних разговоров у Комадзава не оставалось ни минуты лишнего времени. Чтобы не вызвать подозрений, он должен засветло вернуться в казарму. Тиба, прочитав сообщение Хаттори, во всех подробностях расспросил о деталях подготовки к „охоте“, о положении в гарнизоне. Грибанов тем временем писал письма самому командующему и подполковнику Кувахара. Он предупреждал их, что если „хоть один волос упадет с головы моих соотечественников, то вы будете отвечать своей головой“. Он напомнил о судьбе военных преступников разгромленной фашистской Германии, высказал свои предположения о том, что может ожидать и их.

В три часа пополудни Комадзава покинул партизанскую базу. В его обмотках были завернуты листовки, письма Грибанова, которые Комадзава должен был запечатать в конверты и бросить в почтовый ящик, наконец указания Тиба для Хаттори. В семь часов вечера Комадзава был на своем обычном месте, где его с нетерпением ожидал Хаттори.

…В этот же вечер Комадзава выполнил поручения Грибанова и Тиба — письма бросил в почтовый ящик, а когда совсем стемнело, наклеил листовки на стенах складов и казарм.

Подполковник Кувахара, как приказал командующий, в понедельник с утра занялся пленниками. Задача, как известно, состояла в том, чтобы всех их сделать японскими агентами и затем русских отправить на родину, а американцам устроить побег на десантной барже с расчетом, что они в океане смогут встретить корабли пятого флота, курсирующие к востоку от острова. Американцам предстояло поставить задачу: на случай войны с русскими и тяжелого положения на острове поставить в известность командование пятого флота о готовности японского гарнизона сдать остров и сдаться в плен американцам.

Если же те и другие откажутся от предложения — пытать. Если и эта мера не даст положительных результатов — всех истребить.

Первым полковник Кувахара вызвал к себе географа Стульбицкого. Все это время тот жил один в комнате, отведенной для всех русских в первый день их пребывания на острове. Стульбицкого содержали хорошо: он нормально питался, его часто водили на прогулку в сопровождении жандарма, ему приносили японские журналы с фотографиями прелестных женщин. Почесывая бородку, географ улучал минуту и спрашивал у Хаттори:

— А эта особа — кто? Почему она так сфотографирована? А это что за вид?

Подпоручик Хаттори с недоверием относился к Стульбицкому, видя хорошее отношение к нему со стороны подполковника Кувахара. Он в душе считал Стульбицкого глупцом, готовым на предательство, и поэтому был с ним сух и лаконичен.

Стульбицкий явно был заинтригован многими деталями своеобразного быта японцев. Вначале он упорно допытывался, почему его держат отдельно от всех русских, но ему объяснили, что это вызвано чисто техническими условиями: все русские из соображений санитарии содержатся в отдельных комнатах. Он пробовал возражать, просил разрешить ему находиться по соседству хотя бы с Андронниковой, но получил решительный отказ и постепенно успокоился. За ним здесь хорошо ухаживал санитар, и рана его к концу недели пребывания у японцев окончательно зажила.

И вот встреча с подполковником Кувахара. Она поразила Стульбицкого уже тем, что подполковник не пользовался переводчиком. Он, оказывается, неплохо сам владел русским языком, хотя во всех случаях не выговаривал звук „л“, отсутствующий в японской фонетике, а произносил, как „р“.

— Как вы себя чувствуете у нас? — дружелюбно спросил Кувахара, приветливо глядя в оловянные маленькие глаза Стульбицкого. — Как вас кормят, как содержат? Имеете вы жалобы?

— Благодарю вас, все хорошо, — с некоторой чопорностью отвечал географ. — Однако вы хорошо говорите по-русски, — лукаво посмотрел он на подполковника Кувахара. — У меня еще в первый день встречи с вами было такое подозрение, — фамильярно заметил он. — Но скажите, пожалуйста, где же все мои соотечественники? Почему вы лишили меня возможности хотя бы время от времени встречаться с ними?

— Вы должны знать, господин Стульбицкий, улыбался подполковник Кувахара, — что Япония особая страна, больше нет другой такой страны. Наши обычаи не позволяют, чтобы иностранцы, поскольку они находятся у нас, были бы поставлены в стеснительное положение. Ваши соотечественники находятся на другом конце острова, где им предоставлены такие же условия, как и вам.

— А зачем это так, простите?

— Обычай, господин Стульбицкий.

— Не понимаю…

— У нас много непонятного, — улыбался подполковник. — Япония — загадка для всего мира. Разве кто-нибудь поймет японца, который, вспарывает себе живот, чтобы быть счастливым по ту сторону мира? Более благородной нации, чем японская, в мире нельзя найти!

Географ мучительно тер пальцами свой выпуклый лоб и молчал.

— Да, некогда я изучал вашу страну по книгам, — заговорил он наконец, — и должен сказать, что в вашей нации действительно много загадок. Многое мне нравится в японской нации: трудолюбие народа, умение делать все по-своему изящно и замысловато, наконец, особая обаятельность ваших женщин, но… — Стульбицкий, поворошил своими пальчиками жесткую бороду, — но, знаете, много у вас деспотизма. Я не ошибаюсь?

— Да, вы не ошибаетесь, — серьезно сказал Кувахара, — иначе бы мы никогда не заставили чернь повиноваться высшим идеалам нашей священной империи, незыблемый принцип которой складывается из трех единых начал: император, государство, народ. В нашем деспотизме — наше милосердие! — многозначительно поднял он палец. — Однако давайте ближе к делу, как говорят русские. Как вы материально обеспечены на родине?

Стульбицкий непонимающе посмотрел на Кувахара.

— Знаете, неважно, — сказал он, глядя в пол. — Война, голодно было… Но теперь будет лучше, оружия не надо столько производить, в сельское хозяйство будет направлено много техники, вернутся солдаты к труду, и дело пойдет лучше…

— Вы производите на меня хорошее впечатление, — мягко сказал подполковник Кувахара. — Я человек богатый и могу взять вас на полное иждивение, как говорят русские.

— Нет, нет, зачем же, я не соглашусь на это! — замахал руками географ.

— Это не бесплатно, — поднял ладонь Кувахара, — За это вы будете давать нам маленькие сведения. Это по-русски называется „наш агент“.

— Как вы сказали? — У Стульбицкого полезли на лоб глаза. — Вашим шпионом быть? Помилуйте, батенька, да за кого вы меня принимаете? — Он вскочил с кресла, поднял кулаки и потряс ими почти в исступлении. — Я — русский!

Кувахара выхватил из стола пистолет. Видимо, случай с Грибановым сильно потряс его, он пугался теперь и Стульбицкого.

— Приказываю вам сесть! — взвизгнул Кувахара. — Сесть и не двигаться!

— Вы даже пистолетом угрожаете?! — испугался ученый. — Тогда я молчу, молчу… — и покорно сел на прежнее место.

— Вы будете нашим агентом, — жестко проговорил Кувахара. — Мы будем вас пытать и заставим!

Стульбицкий весь сжался, словно ему стало холодно. Видно, только теперь он понял всю глубину своей трагедии: Кувахара играл с ним, как кошка с мышкой. Он весь теперь сник, на Кувахара не поднимал глаз, взгляд его блуждал где-то в пространстве. На лбу выступила холодная испарина.

— Что вы хотите от меня? Что я вам сделал плохого? — повернул он к японцу обезумевшее лицо. — За что меня пытать?

— Не „за что“, а для чего, — поправил его Кувахара, улыбаясь тому эффекту, который дала угроза пытки. — Для того, чтобы вы благосклонно приняли мое предложение.

Стульбицкий обхватил голову руками, склонился, уперев локти в колени.

— Вы немного опечалены? — спросил Кувахара. — Не следует печалиться, вам ничто не угрожает на родине. Наша агентура в России прекрасно законспирирована, господин Стульбицкий…

— Дайте мне три дня на размышление… Я подумаю.

— Один день, — поднял указательный палец подполковник Кувахара. — Только один день!

— Хорошо, пусть один.

— Потом будем пытать.

— Скажите хоть ваши условия…

— От вас, господин Стульбицкий, требуется: подробно рассказать о китайцах, подписать акт о том, что американская подводная лодка потопила ваш пароход. А по прибытии на родину вы будете давать маленькие сведения нашему агенту. Он сам будет приходить к вам. От нас получите комфорт до отправки на родину, хороший гонорар за каждое сообщение. Завтра утром вы дадите подписку. Наша аудиенция окончена.

В кабинет вошли четыре жандарма с винтовками и веревкой. Стульбицкого связали здесь же, в кабинете. Теперь его отвели не в офицерское собрание, а в жандармерию и поместили в карцер.

Следующим привели к Кувахара Борилку. Он был связан, а охраняли его, как и Стульбицкого после допроса, четыре жандарма. Кувахара приказал двум жандармам остаться в кабинете после того, как Борилку развязали и усадили в кресло.

До сих пор, как уже говорилось, трое русских — Борилка, Воронков и Андронникова — размещались в заброшенной комнате офицерского собрания. Сразу же после побега Грибанова была вдвое усилена охрана этой комнаты: жандармы дежурили не только в коридорчике, у двери, но и под окном. Кормили пленников скверно: одним серым рисом, почти наполовину перемешанным с шелухой. Но самое мучительное было в том, что они все время пили подсоленную воду. Все осунулись, стали желтыми за эту неделю.

Но не только одними муками была отмечена для них неделя в плену у японцев. Была и радость, — они узнали о побеге Грибанова. Этим они были обязаны подпоручику Хаттори. Ему Кувахара поручил заниматься русскими, пока сам руководил поисками Грибанова. Однажды переводчик вошел к ним с целью якобы выяснить их нужды. Он объяснил, — так было ему приказано, — что вода соленая везде на острове якобы из-за больших приливов, затопивших колодцы. Но перед уходом он покосился на дверь, за которой стояли жандармы, потом перелистал иллюстрированный журнал, которыми пичкали пленников, и все трое увидели, как откуда-то из рукава скользнула бумажка в захлопнутый журнал. Когда Хаттори ушел, Воронков подмигнул всем, подошел к двери, послушал, потом вернулся к печи, лег на татами спиной к двери и раскрыл журнал, заслонив его своим корпусом со стороны двери. В журнале была записка. В ней сообщалось, что позавчера сбежал „ваш товарищ, господин Чеботин“, что соленая вода — это пытка, чтобы заставить их быстрее подписать акт, что „нужно думать о спасении“, иначе всем здесь грозит гибель, если даже они и подпишут акт, что он тоже будет думать об их спасении. Записка заканчивалась просьбой: „Эту бумагу незаметно бросить в печь“.

С тех пор Хаттори еще два раза бывал у них и в обоих случаях оставлял записки, сообщавшие о том, что „господин Чеботин“ до сих пор не пойман и теперь, по-видимому, вообще не будет пойман. Подозрение пленников, что Хаттори — провокатор, развеялось, когда они сопоставили все свои наблюдения за переводчиком. Они всю неделю обдумывали план побега, рассчитывая на помощь Хаттори.

Подполковник Кувахара повел разговор с Борилкой далеко не в том плане, в каком разговаривал со Стульбицким.

— У вас два пути, — сказал он без обиняков. — Либо пытка и смерть, либо подпись под этими бумагами, — и он протянул Борилке два листа исписанной бумаги.

Борилка неторопливо взял листы и долго читал и переворачивал их. Первый из них содержал обязательство стать японским агентом. На втором был акт о потоплении советского парохода американской подводной лодкой.

— Не подпишу! — решительно сказал он, вернув листы Кувахара. — Это глупость. Никогда того не будет. Пытать будете? Попробуйте. Наш товарищ Чеботин, наверно, уже на родине и все рассказал о нас. А если не добрался, то скоро доберется. Тогда смотрите…

— Вы так полагаете? Глубокое заблуждение, — усмехнулся Кувахара и откинулся на спинку кресла. — Мы сделаем из вас, как говорят русские, котлету. А Грибанов уже казнен как шпион. Вы тоже будете казнены как шпионы, если не подпишите этих бумаг. — Он угрожающе потряс листами у самого носа Борилки.

— Вы не грозите мне! — отмахнулся от листов Борилка. — Я не слабонервный, понятно?

Подполковник Кувахара сказал что-то жандарму, стоявшему за спиной Борилки, и тот, переложив винтовку в левую руку, правой — ребром ладони — с силой ударил боцмана сбоку по шее. Борилка сильно качнулся, ударившись головой о стеклянный абажур лампы, стоящей рядом с ним.

— За что бьешь? За что бьешь, сволочь?! — зверем он встал с кресла. Глаза его налились кровью, шея и лицо побагровели.

Второй жандарм, стоявший напротив, вскинул винтовку и штыком уперся ему в грудь. Борилка схватил штык и с такой силой, отшвырнул его в сторону, что чуть было не сбил жандарма с ног, но, получив удар прикладом по затылку, ткнулся вперед, сбил левой рукой чернильный прибор на столе Кувахара. Чернила выплеснулись на стекло, залили бумаги, забрызгали руки и китель подполковника.

— Дра-а-аться хотите, сволочи?! — взревел Борилка и, грозный, страшный, поднялся, засучивая рукава по локоть. — Да я из вас котлеты сделаю!

Кувахара шарахнулся к стене, бледный, трясущийся, выхватил пистолет.

— Стой! Сиди! Стреляю! — вопил он.

В кабинет ворвались еще два жандарма. Со всех сторон Борилку почти в упор окружили штыки.

— То-то, сиди, — процедил боцман и сел в кресло, вытер ладонью пот со лба. — Буду сидеть, если эти твои суслики не будут давать волю рукам. Иначе я им быстро ребра поломаю. Стрелять хотите — стреляйте, а бить себя не позволю! Да только вы побоитесь стрелять, ибо отвечать вам придется за меня.

Промокательной бумагой Кувахара долго оттирал с рук и кителя чернила, хрипло ругаясь про себя. Потом вышел из-за стола, держа пистолет наготове, сделал вид будто направляется к двери за спиной Борилки, но моментально повернулся и с ожесточением ударил его рукояткой пистолета в темя. Боцман обмяк, сник, руки обвисли, голова упала. Подполковник Кувахара стервятником налетел на свою жертву. Он бил Борилку рукояткой пистолета по голове, по плечам, по спине. Кровь залила одежду боцмана.

— Веревки! — прохрипел Кувахара жандармам. Связанного по рукам и ногам боцмана на носилках оттащили в карцер к Стульбицкому.

Не скоро подполковник Кувахара пришел в себя. Он позвонил ординарцу и приказал принести себе другой костюм. Затем вызвал жандармов и заставил их навести порядок в кабинете — смыть пятна крови и чернил.

Пока он ожидал смены костюма и конца уборки, в кабинет постучался писарь с очередной почтой, — Кувахара получал ее ровно в двенадцать дня. Сверху лежал длинный желтый конверт, в каких обычно солдаты посылают письма на родину. Слова на адресе „местное“ и „лично“ заинтересовали Кувахара. Он разорвал конверт и… Глаза полезли на лоб: письмо было написано по-русски. „Грибанов?!“ — полыхнуло огнем в сознании. Он нервно перевернул листок. Да, там была подпись: „майор И. Грибанов“.

Подполковник Кувахара долго не мог вчитаться текст: буквы плясали, мысли путались. Он сел, немного успокоился и стал читать:

Злоба и какой-то мистический страх — все смешалось в душе Кувахара. И чувство бессилия. Такое чувство, какого он еще не испытывал никогда. Потом пришла апатия. Ему уж и костюм не хотелось менять и разговаривать ни с кем не хотелось.

Он решил никого больше не допрашивать в этот день А через час его вызвал к себе командующий. Сославшись на распоряжение императорской ставки, он заявил, что отстраняет подполковника Кувахара от занимаемой должности и назначает его командовать укрепрайоном на Северном плато, на место престарелого полковника Уэда, которого приказано перевести в штаб.