"Рыбарь" - читать интересную книгу автора (Гергенрёдер Игорь)

14.

Володя только мыться "ленился". Да и ни к чему оно было при его деле. Заросший щетиной, с гривой сальных волос, с воспалёнными от недосыпания, но необыкновенно живыми, зорко-ухватчивыми глазами челночил он по явочным квартирам большевицкого подполья – то как "товарищ из красного Петрограда", то как посланец одной из коммунистических ячеек, действующих в тылу белых.

Весной девятнадцатого готовилось восстание рабочих в Омске – столице белой Сибири. Сюда тайно стекались опытные большевицкие агитаторы, боевики. Одним из первых появился Ромеев – "товарищ Володин из Новониколаевска", с мандатом подпольного фабрично-заводского комитета; рьяно подключился к делу…

Было назначено заседание штаба. Ромеев позаботился, чтобы до места его "проводили" агенты и взяли явку под пригляд.

На явочной квартире вдруг огласили указание: срочно перейти по другому адресу.

Собравшихся разбили на группки, и каждую спорым шагом повёл проводник. Был тёмный вечер: ни один агент не разглядит, с какой из группок, что выныривают из чёрного хода многоквартирного дома, идёт Ромеев. Но он не был бы Рыбарем, если бы не предусмотрел этого: на него заранее притравили ищейку. Овчарка привела к двухсаженному глухому забору, за которым пряталась кузница.

Кузница стояла в углу захламлённого, в кучах навоза, двора. Подпольщики, набившись в неё, тесно уселись на досках, уложенных на чурбаны, железяки, кирпичи, сидели на мешках с углём и просто на земляном полу – именно так, подвернув под себя ноги, устроился Володя.

Председатель штаба восстания объявил:

– На случай, товарищи, если всё ж таки проник к нам провокатор, все трое суток заседания никто со двора не выйдет! Разойдёмся руководить восстанием только непосредственно перед началом.

Володя одобрительно гмыкнул, кивнул, лицо сделалось придирчиво-жестоким – от того что в кузнице может находиться шпик.

Стали обсуждать план восстания. Ромеев, приняв вид страшно уставшего человека, впивался в каждое слово; как бы подрёмывая, приваливался плечом к соседу: рабочему лет за тридцать. Звали того Егор Павленин, он напоминал гусака: длинная шея, "разлапистый" с широкими крыльями нос на маленьком лице, опущенные уголки большого рта.

Павленин стал большевиком ещё летом семнадцатого, имел авторитет у "омского пролетариата". При Колчаке, замеченный в подстрекательстве к

забастовке, перешёл на нелегальное положение. "Володина" он знал около двух недель. Егора как-то сразу проняла симпатия к нему: до того своим выглядел этот потрёпанный человек с малограмотной речью, с некрасивым лицом, которое, едва упоминали о белых, делалось упрямо-злобным.

Павленин брал его с собой в проверочную поездку по явкам на железнодорожных станциях; ехать приходилось то в будке паровоза со знакомой бригадой, а то – на тормозной площадке. Обнимали друг друга, спасаясь от ветра, пили из горлышка бутылки вонючую самогонку, отрывисто переговаривались простуженными голосами. Проникнутый уважением к другу, Павленин думал, что тот, пожалуй, убил не одного беляка.

Сейчас в кузнице, слушая выступающего инженера-большевика, Егор наклонился к товарищу, шепча:

– Не спи, Володин! Самое важное толкуют…

Инженер объяснял: лишь только восставшие захватят вокзал, надо все паровозы быстро загнать в депо – там будет устроен взрыв, от которого ни один паровоз не уцелеет. Если придётся покинуть город, железная дорога останется парализованной на продолжительное время: а без снабжения белые не удержат фронт.

Будто б очнувшись от сна и не совсем понимая, Ромеев прошептал:

– Сдела-ам…

Донельзя грязный, лоснящийся ватник его был расстёгнут. Привычный Павленин, давно сам не мывшийся, заметил:

– Душок от тебя… прямо тухлой рыбой…

Володя, зевнув, пробормотал:

– Дык чего ж… энто раньше.

– Што – раньше-то?

Ромеев привалился к товарищу, поясняя сиплым шёпотом:

– На рыбной коптильне, ну, энто… чернорабочим был. Робяты – чего уж, не помню – в контору меня послали. Прикащик нос зажал – ну, плюнул на меня.

– А ты што ж? – прошептал Павленин заинтригованно.

Лицо Володи стало насупленно-свирепым.

– После, энто… подстроил… бочка упала на него.

– Убил?

Володя поскрёб заросшую щёку чёрными ногтями.

– Ну, ноги отнялись только.

– Вот та-ак, ага-аа! – восторженно выдохнул Павленин.

Наступил третий, последний, день заседания. В перерыв, в отличие от предыдущих дней, когда перебивались всухомятку, принесли вёдра с супом, сваренным в сарае рядом с кузницей. Павленину и Володе досталось есть из одного котелка. Егор остановил товарища, собравшегося руками разломить хлеб:

– Погодь! – достал складной нож, заботливо отрезал кусок другу. Тот кивнул, набивая рот, зачерпывая ложкой дымящееся варево.

Павленин хлебал не так торопливо. Шепнул:

– Не был я ещё в бою. – С виноватым смешком добавил: – Не стреляли по мне пока что… – затем обронил как бы невзначай: – А по тебе?

Володя высосал горячий суп из ложки:

– Ну да.

Егор был впечатлён его немногословием. Некоторое время ел молча, не сдержавшись, спросил:

– Э-э, смерти страшно?

Товарищ ответил неопределённо и без интереса:

– Може, не убьют…

Павленин, криво усмехаясь, сказал завистливо:

– Хорошо им, кто верующий. Они уверены: после смерти что-то будет. А так, когда знаешь: бац – и больше ничего! Ни солнца тебе никогда… ни одним глазком в эту жизнь уж не глянешь…

С жалостью к себе тихо поделился:

– А пожить охота. Не кувалдой махать в цеху, а сидеть за столом с полировкой, в чистоте… тебе бумаги приносят, печать ставишь… Обед принесут из ресторана, хлеб – под салфеткой…

– Чаво? – с тупым недоумением спросил приятель.

Егор спохватился:

– Шутю! – Помолчав, поинтересовался: – А как ты свою жизнь представляешь при нашей власти?

Володя вылил из котелка в рот остатки супа, проговорил веско, с сумрачной значительностью:

– У меня так. Поел и – по большой нужде!

В животе у него звучно зарокотало. Поднялся, разминая в руках клочок бумаги, вышел из кузницы. Павленин последовал за другом. Из сарая выглядывал парень-дежурный, следя, чтобы никто не пытался уйти со двора. Было неприютное пасмурное утро – восстание должно начаться в пять пополудни.

Володя зашёл за угол кузницы, в проход между её стеной и забором. Земля здесь густо усеяна человеческими испражнениями. Он присел на корточки, Егор, встав рядом, стал мочиться; его угнетало ожидание боя, и, бодрясь, он сказал:

– По гудку весь Омск подымется!

Друг, кряхтя, с наслаждением раскуривал козью ножку; тужась, пустил ветры. Павленин, который жадно желал сочувствия, но не услышал ни слова, оскорблённо бросил:

– Ты, вижу, мастак смаковать!.. – И вернулся в кузницу.

Ромеев расправил клочок бумаги, указал карандашом время восстания, пункты сбора: скомкав, забросил записку за забор. Через минуту он опять сидел на земляном полу кузницы, устало привалясь к Павленину.

В проулке вдоль забора бегала взад-вперёд ищейка, из укрытия наблюдали агенты чешской контрразведки. Собака кинулась к упавшему комку бумаги.