"Олег Павлов. Степная книга" - читать интересную книгу автора

зависела от ноги - она большая и, судя по мозолям, совсем не прихотлива. А
еще, истертую сапогами в кровь, ее можно мазать ваткой с йодом и дуть, чтобы
не щипало, - самому.
Я устал от боли. Выйдя из лазарета слепну от солнца, и ничего не узнаю.
Но все-таки, как хорошо, что моему сердцу расхотелось умирать! Теперь
расхотеть осталось мне, и тогда - мы будем живы.


Сад

Скок, скок - цокают колеса по ухабам. Мы скачем по сохлой пустынной
дороге. Мы мчимся в ташкентский госпиталь. Пылает солнце. Раздувается и
дышит порывисто млечная накипь облаков - небо сбежало, будто молоко. Пустыня
нежно розовеет ожоговой гладью. Мы уж в госпитале. У распахнутых настежь
дверей сидели двое солдат и покуривали. Летеха оставил нас и убежал, кого-то
разыскивая, а солдатам сказал дать нам напиться. Солдаты потянули жирный
шланг. Но оказался он пуст, вода из него отчего-то не лилась. Они покачали
сердито головами и, ничего не сказав, ушли. Когда ж я хотел заглянуть в его
жирную прохладную глубь, то вода хлынула мне в глаза. Она падала в меня как
в бездну, и кто стоял кругом, стали плакать, что я выпью всю воду. Когда ж и
другие утолили свою жажду, шланг уронили наземь, и вода потекла, зарываясь
от солнца в песок. Всю себя зарыть ей в песок не удавалось, и потому спинка,
шкура поблескивала серебристой чешуей. Ручеек воды выползал из резинового
шланга, как змея из старой кожи, и, живо вертясь, извиваясь, жалил холодом
да плавно утекал в песок.
Позвали в приемный покой. В приемном покое имелась жесткая кушетка и
два табурета: мне сказали раздеться и лечь на кушетку, а две табуретки были
пододвинуты к кушетке, и два усатых лекаря, усевшихся на них, стали щупать
мой живой и спрашивать, покуривая свободными руками в сторону по папироске.
Животу было больно. Я был больным, и сердце у меня болело, и живот. Лежать
на кушетке мне вменялось недвижно, закатив глаза и чуть приоткрыв рот для
хрипатого, изболевшегося дыхания.
"А ты чего тут лежишь?" - сказал один лекарь через затяжку, выпуская в
сторону дым, будто в смущенье отворачивая лицо.
" Болею..." - простонал я.
"Ты бы пижаму получил!" - оглядел меня придирчиво другой, его товарищ,
и они кажется вполне успокоились, что в пижаме я буду больным солдатом по
всей форме.
И я пошел получать пижаму. Моя, по-весеннему зеленеющая гимнастерка,
была скручена в узел, с меня ее сорвало как с деревца листву. Я стоял голый
посреди завьюженной кафелем залы. Из сердитого крана, стариковской клюки,
капала холодая, верно, такая же сердитая колючая вода. Капли разбивались об
пол, гремели, как стеклотара. Я шагнул по осколкам в ванну, низенькое
корытце со следами людей. Толстогубый солдат взял в руки резиновый шланг и,
став похожим на дворника, поливал меня как деревце.
Я покрылся гусиной кожей и фыркал назло толстогубому. После пытки
ледяной водой солдат выдал мне черные большие трусы. Трусы налипли на меня,
а потом и пижама с майкой - жались ко мне сиротками, не отпускали. В них
стал я невесомым и маленьким - штаны по колено, куртка по локоток. Взлетая
по крутым ступеням, я набирал злую скорость, летел и санитары чахло отпадали