"Вера Панова. Евдокия" - читать интересную книгу автора

Урала до Карпат, с Карпат в Питер, из Питера во Владивосток, через тысячи
километров железнодорожных путей, сквозь сотни площадей, деревень, станций,
сквозь госпитали и пустыни. Бродя с товарищами-партизанами среди болот, он
заболел лихорадкой; одежда, пропитанная потом, высыхала на нем; сыпь,
сливающаяся в гнойные корки, обметала ему рот. И вот по ночам, на бездомном
привале, в жару и ознобе, глядя на звезды и дыша со свистом сквозь зудящие,
изуродованные губы, он стал мечтать о будущем гнезде, о семейном рае. Именно
раем представлялась ему семейная жизнь: светлое место, где человек снимает
тяжелые сапоги и передыхает после труда и битвы. Светлая, спокойная,
разумная жена виделась ему - помощница и советчица; светлые, ласковые
дети...
У его матери было детей одиннадцать душ. Чтобы за стол не садилось
тринадцать человек, мать выписала из Кукуштана бабушку. Бабушке не хотелось
уезжать из Кукуштана, но она пожалела дочку - тринадцать душ за столом
каждодневно, ни на что не похоже! - и переехала в Блины. Было хлопотливо и
весело. Когда лепили пельмени, от них некуда было деваться пельмени лежали
на столах и лавках, и на кроватях, и на подоконниках, мешки с пельменями
висели в сенях на морозе. Молоко к столу подавалось в ведре, шаньги - на
блюде величиной с колесо. Вот такой дом и представлялся Евдокиму! Он строил
его и украшал. Он нес в этот дом заработанный хлеб и гостинцы. Детские
головки окружали большой стол, приветливая женщина господствовала у большой
печи...
Отвоевав, Евдоким вернулся на Урал, на свой завод. С удивлением он
отметил, что в усах у него седина, а вокруг глаз морщины, - рановато. Юность
прошла, он стал солидным, серьезным, усердно работал, о пустяках говорить не
любил. Раненая нога ныла перед дождем. От лихорадки его вылечили. Мечта о
гнезде осталась, теперь она могла осуществиться. Он посматривал на девушек,
но - та ему казалась грубой, а та некрасивой, а та любила гулять с
парнями, - ни с одной не хотел он вить свое заветное гнездо...
- Скучаешь, Чернышев, - сказал однажды старик Авдеев. - Заходи
вечерком, побеседуем, выпьем.
Авдеев был из лучших рабочих, держался важно. Евдоким надел праздничную
рубаху и пошел.
Авдеев вдовел, подавала на стол его дочь Евдокия. У нее было большое
белое лицо и большой улыбающийся рот, и это лицо с постоянной улыбкой,
широкими скулами и тонкими высокими бровями напомнило Евдокиму красивый и
непонятный лик Будды, который он видел во Владивостоке.
Она молчала весь вечер, все вставала, уходила и опять приходила, и над
столом двигались ее белые полные руки. Евдоким разговаривал с Авдеевым и
старался на нее не смотреть. Его поразило имя: он - Евдоким, она Евдокия.
Судьба? Покуда он обучался в отцовской кузне, вживался в завод, воевал с
германцами и белобандитами, валялся в бреду по болотам, - для него
безвестно, скрытно, как лесной цвет под листком, подрастала эта белолицая
Евдокия. И негаданно, нежданно, будто за поворотом дороги, она открылась
ему. Это ее, стало быть, он дожидался?..
С того вечера он все думал о ней.
Он ходил к Авдееву и с ней не разговаривал - стеснялся, и не смотрел на
нее, но думал о ней и думал. И ночью она была в его снах, белая и горячая, с
высокими дугами бровей.
В доме не было другой женщины, Евдокия все делала сама; все было в