"Алексей Иванович Пантелеев. Шварц " - читать интересную книгу автора

- Сволочь такая!
Слово "мемуары" ему не нравилось, но так как другого названия не было
(книга его не была ни романом, ни повестью, ни дневником), я назвал его
новое произведение сокращенно - "ме", и он как-то постепенно принял это
довольно глупое прозвище и не сердился, когда я спрашивал у него:
- Над "ме" работал сегодня? "Me" не почитаешь мне?
Со временем он так привык к этому шифру, что даже сам стал говорить:
- Сегодня с пяти утра сидел, работал над "ме"...
Не поручусь, но думаю, что я выслушал в его чтении всё (нет, пожалуй,
все-таки не всё, а почти всё), что было написано им за восемь с половиной
лет.
Действительно, и сейчас трудно определить жанр этой его работы. Тут
были и воспоминания, и текущий дневник, и портреты знакомых ему людей
("Телефонная книга"), и просто "зарисовки" (например, великолепное описание
сорокаминутной поездки в электричке из Комарова в Ленинград). Все это было
как бы экспериментом, игрой пера, но все это делалось не робко, не
ученически, а смело, вдохновенно, на полную мощь таланта.
Еще в первые дни, когда он читал мне о далеких днях своего майкопского
детства, меня поражала его память, поражали такие наимельчайшие подробности,
как оттенок травы, погода, стоявшая в тот день, о котором шел рассказ...
- Неужели ты помнишь это? - спрашивал я. - Неужели все это было именно
так, именно со всеми этими подробностями?
- Да, именно так, именно с этими подробностями, - отвечал он. - Когда я
начинал эту работу, я дал себе слово писать только правду. Между прочим,
врать и не очень интересно.
Не знаю, насколько это соответствовало истине, то есть удалось ли ему
сдержать до конца свое слово. Ведь основное занятие писателя - сочинять, то
есть именно врать... Впрочем, в том жанре, о котором идет речь, правдивость,
достоверность действительно стоят очень дорого. Начнешь сочинять,
придумывать, додумывать - и все рассыпается, разваливается.
Нет, Шварц недаром говорил, что "врать неинтересно". Одно из главных
достоинств его книги - то, что в ней жизненная и так называемая
художественная правда гармонично сливаются: веришь и радуешься каждому
слову. И ни в одном случае твое ухо не оскорбляет фальшь.
Только в очень редких, в исключительных случаях Шварц уклоняется от
взятого курса. Я имею в виду некоторые его литературные портреты. Два-три из
них сделаны грубовато, однолинейно, они жестоки и несправедливы по отношению
к тем, кого он писал. Я говорил ему об этом, и он соглашался:
- Да, написалось под влиянием минуты. Да, Икс совсем не такой. Я
как-нибудь непременно перепишу.
И не успел, не переписал.
Огорчительно, если читатель по этим случайным страницам в неверном
свете представит себе не только тех, кого изобразил Шварц, но и самого
Шварца.


* * *

Был ли он добрым? Да, несомненно, он был человек очень добрый. Но
добряком (толстым добряком), каким он мог показаться не очень внимательному