"Федор Панферов. Бруски (Книга 4) " - читать интересную книгу автора

ночной сорочки выделялись обнаженные ноги. Они были в легком загаре,
покрытые пушком, не тонкие - лядащие, а скорее полные, мускулистые и
женственно красивые. Одно плечо тоже было обнажено... да и вообще казалось -
Стеша лежит нагая: лучи солнца, падая на нее, рассыпались по всей постели, и
сквозь тонкую розовую сорочку резко обрисовывались очертания тела. А она
спала, ничего не слыша, и спокойно дышала. Дышали ее груди, сильные,
назревшие груди матери, дышали синие жилки на шее, на висках под мягкими
кудерьками, дышали руки с ямками на локтевых сгибах.
- Стешка! - позвал Кирилл, еле шевеля губами, и, затаив дыхание,
несколько секунд всматривался в нее, радуясь тому, что вот она - такая
освобожденная - вся принадлежит ему, как и он весь принадлежит ей, что между
ними нет и тени подозрения, недоверия, что они с каждым днем все нежнее и
бережнее относятся друг к другу. - Стешка! - еще раз, еле слышно, позвал он
и согнул было колено, намереваясь припасть к ней, и задержался. "Что ты?
Маленький, что ль? Пусть спит", - упрекнул он себя, хотя ему непреодолимо
хотелось, чтобы она проснулась и, как всегда по утрам, пожурила бы его за
то, что он так рано поднялся, и поцеловала бы его огромную ладонь... И уже
не в силах сдержать себя, он нагнулся над ней, желая обнять ее, но Стеша
дрогнула, будто от испуга. Сначала она дрогнула еле заметно, как зыбь на
реке. Но вот в ее теле появились какие-то внутренние толчки, а полуоткрытые
сочные губы зашевелились и даже изогнулись. Так они изгибаются у нее, когда
она чем-нибудь недовольна, но не хочет об этом говорить. "Ну вот, видишь, не
могу же я оставить тебя одну в такой тревоге", - и, неожиданно найдя
оправдание своему поступку, Кирилл качнулся к ней. Ноздри у него раздулись,
сильная шея выгнулась, а сам он - глыбистый и огромный - упал на колени,
сминая небрежно сброшенное одеяло.
- Ты, Кирюха? - сквозь глубокий сон проговорила Стеша и, вялая,
вскинула руки.
- Хочу тебя испить, - Кирилл припал губами к ее плечу и, словно воду из
ручья, глотнул теплоту ее тела.
- Пей. Пей вволю, - сказала она так, будто дело шло о чем-то весьма
существенном, без чего Кирилл не смог бы спокойно провести день, и,
по-девичьи протирая глаза, засмеялась, поняв, что говорит не то, не так. -
Ох, слонушка мой! Ты уже на ногах? Но ведь ты вчера говорил, чтобы раньше
десяти не будили. Как же это? А-а? - И, ожидая, что он будет оправдываться,
как оправдывается всегда, ссылаться на то, что у него есть какая-то спешная
работа на строительстве, которую надо выполнить именно в этот ранний час, и
зная, что дело-то вовсе не в этом, а в том, что ему перед уходом хочется
услышать ее голос, - она, показывая розовый, с темным ободком сосок, сама не
зная почему волнуясь, проговорила: - Смотри, Кирилл. Соски назревают... и
груди набухли. Значит, скоро, - и шепнула ему на ухо: - Потерпи... и не
переставай меня любить такую... уродливую...
Кирилл широко улыбнулся. Улыбка открыла белые крупные зубы. Зубы у него
ровные, будто точеные, но один клык сломан. Кирилл как-то говорил: еще в
парнях он поспорил, что за полдюжины пива перегрызет горлышко бутылки. Тогда
и сломал зуб.
"Вот какой дурень был", - подумала Стеша, рассматривая его лицо,
ожидая, что-то он скажет на ее слова.
Кирилл наклонился над ней, взял ее за нос и потрепал:
- Это ты зачем? А? Говоришь такое?