"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

ты!
"Бабы меня любят, ребятишки, а персона повыше - нос гнет", - соображал
Кирилл, не слыша последних слов Ельки, плотно и ласково прижимая ее к себе.

2

Николай Пырякин и дедушка Катай нашли Кирилла на сеновале. Елька,
шустро пробираясь по крыше сарая, едва успела скрыться.
А в избе буйствовал Никита Гурьянов. Он совсем опьянел и, ударяя
кургузой ладонью по новому, покрашенному фуксином оконному наличнику глухо
бубнил:
- Ни у кого на селе таких налишников нету!
- У тебя правый уклон, - вступил с ним в спор Николай Пырякин, то и
дело отбрасывая со лба редкие, мочального цвета, мокрые от пота волосы. -
Мы - работники социализма. В чем дело?
Никита ничего не слышал, не видел, не понимал. На губах у него набилась
иссиня-бурая пена, он глядел в один угол, стучал ладонью по наличнику и
долбил одно и то же: "Ни у кого на селе таких налишников нету!", и был похож
на человека, который неожиданно получил рану и в безумстве весь
сосредоточился на ней.
- Кирилл Сенафонтыч, со мной, на моем Красавчике! Эх, и лютой стал, шут
его дери-то! - Митька Спирин вертелся около своей понурой и тощей лошаденки,
не отпуская Кирилла от себя ни на шаг.
Кирилл смотрел на Ельку - переодетую, в новом голубом платье, с
розовым, еще от девичьей поры, гребешком в голове. Несколько минут тому
назад, когда он входил в избу, она поймала его в сенях и тихо - Кирилл
разобрал ее слова лишь по движению губ - прошептала:
- Не глумись только, Кирюша... все вынесу. Слово ласковое скажи, мне
больше ничего и не надо.
Кирилл смотрел на нее - присмиревшую, притихшую, - улыбался ей и ничего
не понимал в суете, бурлившей около него. Почему-то все покинули столы,
куда-то собирались, торопились, кричали, а через открытое окно с улицы
неслись неугомонный скрип телег, ржание лошадей, матерщина, плач баб. Кирилл
на всю эту суетню смотрел поверх: он чувствовал себя сытым, довольным,
успокоенным, и ему хотелось одного - подойти к Ельке, сжать ее голову - вот
так, взяв в ладони ее худенькое лицо, и сказать: "Добро, Еля, добро".
И когда он вместе со всеми вывалился на улицу, его поразило огромное
скопление подвод. Тут были всякие: высокие, с поломанными наклесками,
безребрые рыдваны, разболтанные, с вихляющимися колесами, похожие на Епиху
Чанцева, таратайки, скрипучие, облупленные - память былого - тарантасы.
Подводы передвигались, путались колесами.
- Что это такое? - спросил он, болезненно и туманно вспоминая годы
гражданской войны и вот такую же спешку в селах во время эвакуации.
- На "Бруски"! Всей компанией, - взволнованно ответил Митька Спирин и
потянул Кирилла к своей телеге - высокой, перевязанной мочалками, веревками.
- Блудный сыр возвращается, - молвил дедушка Катай и, подтягивая штаны,
засемелил перед Кириллом. - Ты тут гуляешь, а к нам ни ногой. А у нас
свадьба, право слово.
- Садись, Кирилл Сенафонтыч, садись, - тянул Митька Спирин. - Садись
скорее, а то вон моя шишига идет.