"Гурам Панджикидзе. Седьмое небо (fb2) " - читать интересную книгу автора (Панджикидзе Гурам Иванович)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Раннее июльское утро.

Воздух над аэродромом прозрачен и чист.

У трапа ТУ-104 толпятся и громко переговариваются пассажиры. Стюардесса, понимая всю безнадежность своих усилий, пытается их утихомирить.

— Товарищи! Товарищи, не торопитесь. Все успеете.

Леван Хидашели стоит поодаль и молча смотрит на своих беспокойных попутчиков. Он не любит суеты.

С жужжанием, как пчелы, пассажиры исчезают один за другим в темном отверстии входа.

Вот уже скрылся последний, а Леван все еще не двигался с места. Стюардесса вздохнула с облегчением и только сейчас заметила его. Леван почувствовал на себе взгляд. Машинально потянулся к карману, хотел вытащить коробку папирос, но вдруг вспомнил, что курить у самолета нельзя. С досадой махнул рукой и поднял свою спортивную сумку.

— Вы в Тбилиси? — спросила стюардесса, взглянув на билет.

Леван ничего не ответил.

Девушка, привыкшая к комплиментам и вниманию пассажиров, обиженно поджала губки, произнесла подчеркнуто вежливо:

— Пожалуйста, можете проходить.

Леван знал: пассажиры еще не расселись по своим местам, спешить незачем. Он задержался у входа, скучающе оглядел аэродром и только потом шагнул в салон.

В самолете кто-то говорил по-грузински. Вот уже три года, как Леван не слышал родного языка. И сейчас грузинская речь звучала для него непривычно.

Медленно продвигаясь вперед, Леван издалека заметил свое место. Одно оно и было свободным.

«Интересно, что у меня за сосед», — подумал он.

Во время путешествия Леван больше всего боялся дурного соседства, а судьба всегда будто издевалась над ним. На этот раз соседом оказался лысый краснощекий толстяк средних лет. Он улыбнулся золотыми зубами.

«Наверное, приезжал в Москву барахлиться», — подумал Леван с раздражением. Резко поднял сумку и молча забросил в сетку прямо над головой лысого.

— Пожалуйста, проходите, дорогой, — торопливо проговорил толстяк.

Леван знал: сейчас сосед начнет разговаривать, и остановить его будет уже невозможно. Поэтому он сразу повернулся к нему спиной и сосредоточенно уставился в окно.

— Еще не взошло солнце, а уже так жарко, — сказал лысый.

«Началось», — вздрогнул Леван.

В это время самолет дернулся. Видимо, тягач зацепил его и потащил к взлетной дорожке.

Из кабины пилота появилась стюардесса, положила руки на изголовье кресла первого ряда и оглядела пассажиров.

Все приумолкли и с любопытством ждали, когда она заговорит.

— Прошу застегнуть ремни на время взлета, — она смотрела на Хидашели и, казалось, говорила только для него.

Вдруг все тело самолета вздрогнуло и кабину заполнил оглушительный рев. Навстречу Левану с бешеной быстротой помчались огромные бетонные плиты взлетной дорожки. Скорость все увеличивалась, и уже нельзя было различить отдельные плиты, видны были только убегающие полосы.

Самолет незаметно оторвался от земли. Леван услыхал стон. Он обернулся. Толстое лицо соседа обильно покрыла испарина, он весь съежился в откинутом до отказа кресле. Леван понимающе улыбнулся и снова стал глядеть в окно.

ТУ-104 набрал высоту и делал большой прощальный круг над аэродромом. Солнечные лучи упали на крыло самолета, ослепили Левана. Он зажмурился, а когда снова поглядел вниз, то сквозь прозрачную голубую дымку едва разглядел на земле самолеты. Блестящие серебристые машины были похожи отсюда на рыб, плавающих вверх животами.

Скоро аэродром исчез. Поплыли сосновые леса, а потом потянулись широкие, бесконечные поля…

Мерный гул двигателей воцарился в кабине. Какой-то мужчина поднялся с кресла первого ряда и, покачиваясь, направился в хвост самолета. Леван невольно проводил его взглядом и заметил в третьем ряду от окна светловолосую девушку.

Девушка повернула голову. Глаза их неожиданно встретились. Она была хороша собой, и Леван принялся изучающе ее рассматривать. Девушка смущенно отвела глаза, поправила волосы. Под пристальным взглядом Левана она чувствовала себя беспокойно и через некоторое время оглянулась. На губах ее мелькнула еле заметная улыбка, по-видимому, внимание молодого человека доставляло ей удовольствие.

Рядом с девушкой было свободное место. Леван с надеждой поглядывал на него. Но девушка больше не оборачивалась. Она смотрела в окно. Вскоре какой-то парень принес боржоми и сел рядом с ней. Девушка пила воду и улыбалась…

«Хорошая пара», — подумал Леван. Он вынужден был сознаться самому себе, что завидует тому парню из третьего ряда. Вдруг страшно захотелось сидеть рядом с такой красивой девушкой. Он тоже мог бы принести ей боржоми и так же дал бы ей отпить из стакана, а потом выпил бы сам. Леван Хидашели лишь сейчас вспомнил, что за три года, проведенных в России, ни разу не задумывался о таких вещах. После окончания института его послали в Магнитогорск, вернее, он сам выразил желание поехать туда. Проработал год и перебрался в Донбасс, в Макеевку, потом на Таганрогский завод. Последнее время работал в огромном мартеновском цехе Азовстали. За три года не потерял ни одной минуты, все было отдано учебе. Эти заводы он выбирал не случайно, он выбрал такие металлургические заводы, где плавка стали производилась разными способами. Старался узнать все, вникнуть во все тайны металлургических процессов. Единственным развлечением, которое он позволял себе, да и то изредка, было кино.

И вот теперь он вдруг понял, как жаждал любви. Все чувства и желания, сдерживаемые в эти три года, нахлынули разом. Любил ли он когда-либо? Нет, любить не любил, а вот увлекался многими. В Тбилиси его знали. Он был видным парнем, безгранично уверенным в себе. И это, как ни странно, нравилось девушкам.

Толстый сосед открыл глаза:

— Ну что, все еще не прилетели? Черт их задери!

Леван поглядел в окно. Самолет летел над Кавказским хребтом.

Появилась стюардесса. Она несла леденцы на алюминиевом подносе.

Сосед схватил целую горсть. И сразу стал разворачивать конфеты одну за другой.

— Зря потерял время, — жаловался он Левану, — летом в Москву хоть не приезжай, ничего, черт побери, не купишь!

Хидашели промолчал.

— С мебелью шут с ней, — не унимался сосед, — а вот обуви не смог приличной раздобыть…

Самолет все еще летел над хребтом. Леван любил горы. И в другое время их вид привел бы его в прекрасное расположение духа.

— …Хорошо еще, что попался чешский хрусталь… — и толстяк навалился на Левана, заглядывая в окно. — Ого, через двадцать минут будем в Тбилиси. Вы, наверное, летали на футбол?

— Какой там футбол, я тоже за мебелью бегал! — настроившись вдруг на шутливый лад, неожиданно для себя самого ответил Леван.

— Ну и как? Достали что-нибудь?

— Все, что хотел.

— Не может быть? А я всю Москву обегал и даже в витринах ничего подходящего не видел!

— Вот чудак! Кто же будет в витрину стоящий товар выставлять. Надо с продавцами договариваться.

— Пытался, дорогой…

— Ну и…

Лысый безнадежно развел руками.

— А кто вам так поверит? С ними надо умеючи разговаривать. Вам нужен столовый гарнитур, спросите, что надо, поднесите два пальца к носу. И все в порядке, продавец знает, что вы свой человек.

Лысый обалдел. Он удивленно смотрел на Левана, не зная, верить ему или нет.

Леван заметил, что зажег в душе соседа пожар, приняв беспечное выражение, достал из кармана сигарету и тут же услышал голос стюардессы:

— Курить нельзя. Самолет идет на посадку. Застегните ремни.

Леван положил сигарету обратно в пачку.

Стюардесса, казалось, осталась довольна беспрекословным повиновением и даже слегка улыбнулась.

А лысый все не сводил с него глаз. Но потом словно очнулся, застегнул поспешно ремень, откинулся на спинку кресла и закрыл лицо большим клетчатым платком…

Самолет летел над Мтацминдой. И хотя Леван никогда не отличался особой чувствительностью, он вдруг разволновался. Разволновался, не раздумывая, собственно, о том, что было причиной его волнения — то ли приближение к Тбилиси, то ли встреча с прежней жизнью, с которой он распрощался три года назад.

Самолет продолжал спускаться, покачивая крыльями и ныряя. Лысый громко стонал. Но теперь уже Леван не обращал на него никакого внимания. Они летели над Рустави. Хорошо был виден мартеновский цех. Когда Леван уезжал, здесь стояло всего шесть печей. В Жданове он узнал о том, что построено еще две, но теперь он все же пересчитал огромные трубы. Через две-три минуты Рустави скрылся из виду…

Самолет повис над бетонной дорожкой. Толчок, и колеса коснулись земли. Каучук загорелся, два маленьких облака поднялись вверх.

Леван знал, что его никто не встретит. Родители отдыхали в деревне, а брату он даже не сообщил о приезде. Из самолета вышел последним. Закинул свою сумку на спину и не торопясь спустился по трапу.

Стюардесса подмигнула своей подруге. Погляди-ка, мол, на этого молодчика!

В аэропорту Хидашели снова увидел блондинку и ее спутника. Вокруг них было много встречающих, все оживленно разговаривали, девушка держала в руках цветы и смеялась. «Наверное, возвращаются из свадебного путешествия», — позавидовал Леван.

В павильоне пассажиры выстроились в длинную очередь — они ждали свой багаж. У Левана вещей не было. Книги и одежду он заранее выслал в Тбилиси, а остальное имущество спокойно уместилось в его спортивной сумке. На остановке такси он легко сбросил ее с плеча.

…Машина подъехала к пятиэтажному дому на Пекинской улице. Когда Леван уезжал, это был один из последних домов на новой окраине. Теперь далеко за ним стояли высокие здания. Большие уличные часы показывали двенадцать. Леван поглядел на свои, улыбнулся, снял с руки и перевел стрелки на тбилисское время.

Когда Леван отпер дверь, его встретила духота давно закрытой, непроветриваемой квартиры. Всюду толстым слоем лежала пыль. Пахло нафталином. Пианино, сервант, телевизор были покрыты серыми чехлами.

Вот уже две недели как родители Левана уехали в деревню. Они и сына ждут туда. Мать советовала прежде отдохнуть, а потом устраиваться на работу. Леван вначале и сам так планировал, но передумал. Прежде надо устроиться на работу… Брат с невесткой, должно быть, в Тбилиси. Тенгиз писал, что детей они отправили за город, а сами еще работают, до отпуска почти месяц.

Леван распахнул окна, и воздух в комнате очищался. Однако жара по-прежнему была несносной.

Леван не спеша оглядывал свой дом. Все здесь так же, как три года назад, будто этих трех лет и не было вовсе. Над пианино его портрет, а на противоположной стене портрет брата. Леван не любил фотографироваться. Он шел к фотографу только тогда, когда нужны были карточки для документов. Но это фото ему нравилось. Еще в институте корреспондент какой-то спортивной газеты снял Левана в раздевалке стадиона. Тогда шло первенство вузов по футболу. На карточке Леван был одет в полосатую майку. Усталый после очередного матча, он поправлял свои гетры. Фотография получилась непосредственной, естественной, и это нравилось Левану. Потом он перевел взгляд на фото брата. Тенгиз был старше его на шесть лет. Он женился в то лето, когда Леван переходил на третий курс. Теперь он жил отдельно, закончил истфак и работал в музее. О лучшем месте для него и мечтать нельзя. Он был очень тихим, сосредоточенным человеком.

Брата Леван любил, хотя выражать свои чувства не умел. В его присутствии он всегда ощущал неловкость. Никогда не ходил с ним в кино, даже и на стадионе старался брать билеты порознь. Когда Тенгиз попадал в компанию приятелей младшего брата, Левану становилось не по себе. Он боялся, как бы Тенгиз не сморозил чего-нибудь.

Фото Тенгиза было, по крайней мере, десятилетней давности. Тогда он еще носил усы.

Леван встал, прошел в кабинет. И здесь ничего не изменилось. Только книг на полках прибавилось. Все книги, которые Леван присылал, отец расставил по полкам. В красивом старинном шкафу хранилась художественная литература.

Взгляд Левана перескакивал от одного названия к другому. Он думал о том, что, кроме специальных книг, за последние годы почти ничего не читал. Разве что три-четыре книжки. Эта мысль огорчила его. Литературу он любил и прежде, дома, читал очень много. Часто не смыкая глаз до рассвета. Читал без разбора все — хорошее и среднее, увлекательное и скучное. Но постепенно разобрался, и многие книги перестали его интересовать. Потом наступил и такой период, когда, увлекшись своей профессией и специальной литературой, охладел к беллетристике. Теперь же ему вообще трудно подыскать себе книгу по душе.

Леван наугад вынул из шкафа томик, но так и не открыл. С блестящей поверхности стеклянной дверцы на него глядело чье-то незнакомое лицо.

Леван поставил книгу на место, подошел к зеркалу. Он изменился за последние годы, исхудал. Коротко подстриженные густые волосы подчеркивали правильные, строгие черты лица, придавали ему мужественность, а может быть, и грубоватость.

Левану вдруг вспомнились институтские времена. Он считался тогда хорошим футболистом. Потом вдруг бросил футбол и занялся плаванием. Тоже получалось неплохо. Увлекался и боксом. Раза два в неделю ходил на тренировки. Знал, что лучших боксеров ему не победить, тренировался для собственного удовольствия. Улыбнулся. Вспомнил, как попал в секцию бокса.

Однажды вечером, после плавания, он возвращался домой. Случайно заглянул в зал. В это время там шел спаринг-матч. В среднем весе выступал известный боксер, а противниками его были институтские ребята, боксеры тяжелого веса. Все они сопротивлялись опытному спортсмену не больше одного раунда.

В зале, прислонившись к стенке, Леван с любопытством наблюдал за боем. Знаменитость лихо била всех своих противников.

Леван дождался конца тренировки и, когда все разошлись, подошел к тренеру. Тот был одет в синие брюки, кеды и свитер с яркими иероглифами на груди, во рту он держал свисток.

— Можно? У меня есть к вам маленькое дельце, — обратился к нему Леван и смело поглядел в глаза.

— Чего ты хочешь? — спросил тренер, оглядев Левана с головы до ног. На лице его отразилось удовольствие. Юноша явно ему понравился. И, не дождавшись ответа Левана, он сказал: — Ну-ка покажи руку!

Леван протянул руку.

— Держи свободно! — Тренер так начал играть его рукой, как будто взвешивал ее. — Сколько тебе лет?

— Двадцать.

— Сюда ходишь плавать?

— Да, плаваю.

— Хм, дорогой мой! Какой может быть пловец из такого верзилы, с таким весом, как ты? Приходи завтра в четыре, запишу в секцию.

— Я не хочу в секцию. Тренируйте меня отдельно.

Тренер с удивлением посмотрел на нахального парня: уж не сошел ли он с ума?

— А кто же будет мне платить за тренировку?

— Пусть это вас не беспокоит.

Удивлённый тренер промолчал и снова осмотрел Левана с ног до головы.

— Ладно, приходи завтра к концу тренировки.

Со следующего дня Леван начал занятия. Тренер был не из лучших, но его опыта для начинающего боксера хватало с лихвой.

— Знай, что бокс это не футбол и не балет! Тебя ударил противник. Ничего, терпи. Второй раз ударил. Так? Тоже терпи. Ударил в третий раз, свернул скулу. Так? Терпи. Зато конец боя твой!

Леван очень нравился тренеру.

— Если левую руку ты поставишь хорошо, то за год я сделаю из тебя чемпиона Грузии. Видишь, у тебя длинные руки и быстрая реакция. Противника не подпускай близко, работай издалека. А все-таки почему ты не хочешь заниматься боксом? Через три года вся страна заговорила бы о тебе.

— Эх, мой дорогой Серго, у меня совсем другие планы, — улыбаясь, отвечал Леван.

— Тебе виднее, дело твое. Но я от души советую.

Прошло уже четыре года, как Леван не надевал боксерских перчаток. Сейчас, перед зеркалом, он принял позу боксера. Левой рукой сделал сильный выпад, а правой длинный удар. Потом еще раз осмотрел себя в зеркале и вдруг выскочил в прихожую, только сейчас вспомнив о своей сумке.

Приволок сумку в комнату, разгрузил. Сорочки сильно помялись. Да это не беда, только бы утюг разыскать. Но утюга нигде не оказалось.

«Что же делать? — подумал Леван, глядя на сорочки. — Возьму, пожалуй, у Симона! Нет, это длинная история, придется слушать его болтовню». Но другого выхода не было. Махнув рукой, он отправился к Симону Канчавели.

Симон Канчавели жил в квартире напротив. Был он актером филармонии. Рекомендовался гордо: «лирический тенор». Лет ему было что-нибудь около сорока пяти. Жил один, ни жены, ни детей. Несколько раз он брал домработниц, но ни с одной ужиться не мог, и каждый раз дело кончалось скандалом.

Он и белье стирал сам, и убирал сам, и на рынок ходил сам. Ходил и каждый раз жаловался, что картошка и помидоры дорожают.

А когда Симон затевал генеральную уборку, все в доме знали — тенор собирается на гастроли. Его гастрольная география ограничивалась Грузией. Уезжал он ненадолго, а возвращался, груженный сулугуни и живой птицей.

Сколько Леван знал Симона, столько помнил и его неизменный потертый костюм, всегда блестевший от тщательной утюжки. Кстати, пиджак Симон никогда не снимал, даже если весь город изнывал от жары. И всегда носил белую сорочку и галстук-бабочку — черную, в белый горошек.

Репертуар Симона соседи выучили наизусть. Да это было и нетрудно! Обычно в концертах он исполнял два романса: «Когда я на тебя гляжу…» и «Ты — тростник». А по утрам, закончив уборку, Симон усаживался за рояль и заводил свои бесконечные «о-о-о», «а-а-а»…

Леван вышел на площадку, нажал кнопку звонка у соседской двери и тотчас услышал шаги. «Значит, он дома», — подумал Леван и приготовился к встрече. Дверь открылась, и Хидашели удивленно раскрыл рот. Перед ним стояла красивая женщина с яркими крашеными волосами. На вид ей было не более тридцати.

— Простите… — растерялся Леван. Потом посмотрел на табличку у звонка. Уж не ошибся ли!

— Вы не ошиблись, — кокетливо проговорила женщина. — Симон живет здесь, а я его жена.

«Жена!» — чуть было не вскрикнул Леван, но вовремя сдержался. Он еще раз внимательно оглядел женщину. На ней было платье с глубоким вырезом. Леван это заметил. Он заметил и красивые, наверное, крашеные, волосы, и нижнюю, слишком полную губу, которая придавала ее лицу несколько капризное и вместе с тем детски-наивное выражение. Но из-под густо накрашенных ресниц глядели глаза опытной, уставшей женщины.

Она тотчас же почувствовала, что понравилась Левану, и довольная улыбка появилась на ее лице. Дверь своей квартиры Леван не закрыл, и она сообразила:

— Вы Леван Хидашели?

— Да. А откуда вы меня знаете?

— Ваша мама так вас обрисовала, что если бы мы встретились с вами на улице, то и тогда я бы вас узнала.

— И что же она говорила? Наверное, что сын ее красив?

— Да, очень, мол, красив, — засмеялась женщина.

— Тогда я, наверное, разочаровал вас?

— Нет. Пожалуй, нет. Я так себе вас и представляла. Прошу, заходите.

— Благодарю. Простите, что потревожил. Я хотел видеть Симона. — Левану неловко было просить утюг у незнакомой женщины. Вообще он терпеть не мог гладить и не любил, когда мужчины занимались домашними делами. Но положение было безвыходное.

Она догадалась, что Леван что-то хотел попросить.

— Заходите. И скажите, что вам нужно.

— Если вам это нетрудно, одолжите, пожалуйста, мне утюг.

— Сию минутку, — улыбнулась женщина, — заходите.

Леван вошел в комнату.

Все изменилось в доме Симона Канчавели. Огромный старомодный рояль исчез куда-то. Вместо него комнату украшало маленькое коричневое немецкое пианино. Старого стола с львиными лапами тоже не было в комнате. Его заменил маленький столик на изящных тонких ножках. Посреди стоял черный кувшин с красными гвоздиками. Хрусталь был заменен керамикой. Со стен были сняты старые, знакомые Левану с детства репродукции, вместо них висела одна-единственная японская гравюра.

— Вы знаете мое имя, а я не знаю, как к вам обращаться.

— Иза!

— Между прочим, Иза, должен вам сказать, что я никогда не сомневался в том, что Симон Канчавели человек со вкусом.

Услышав имя мужа, Иза вздрогнула и как-то пристально посмотрела в глаза Левана. Она хотела понять, что это было — похвала или ирония. А Леван улыбался и внимательно разглядывал ее.

— Боже мой, какая дура, я даже не предложила вам сесть. Пожалуйста.

— Благодарю. К сожалению, я очень спешу.

— Вы с дороги? Может быть, хотите перекусить?

— Что вы! Разве я позволю себе так вас беспокоить?

— Может, выпьете кофе?

— С огромным удовольствием, если бы время было. — Леван достал сигареты из кармана и предложил закурить.

Иза взяла сигарету, а потом вдруг удивилась:

— Откуда вы знаете, что я курю?

Леван улыбнулся. Иза почувствовала насмешку и растерялась.

— Я принесу утюг. — Она вышла в другую комнату и моментально вернулась с утюгом.

Леван еще раз церемонно извинился.

Иза проводила его до двери.

— Я сейчас же верну его вам, — сказал Леван и снова оглядел ее с ног до более чем смелого декольте. Он даже зажмурился и произнес: — Передайте уважаемому Симону, что вы достойны стольких его ожиданий.

Леван забрался в ванную. Пустил холодную воду. Внезапно почувствовал холод. Оделся торопясь. Уже у самой двери взглянул в зеркало, провел рукой по лицу и вернулся. Быстро снял сорочку, побрился и снова умыл лицо. Через несколько минут он был готов к выходу. И тут только вспомнил, что надо бы позвонить брату. Трубку взял Тенгиз.

— Здравствуй, — тихо сказал Леван.

— Приехал! Ах ты обезьяна! — Тенгиз сразу узнал голос брата. — Почему не сообщил? Встретили бы.

Левану не понравилось «ах ты обезьяна». Его раздражало, когда брат на правах старшего обращался с ним как с малым дитятей.

— Не хотел беспокоить семейного человека. Ну как вы? Как живете?

— Что ты расспрашиваешь по телефону? Сейчас же приезжай сюда! Циале что-то нездоровится. Простудилась она у меня.

«Простудилась она у меня», — Левану не понравилось и это. Он тут же вспомнил всегдашние нравоучения брата. Однажды, когда Леван еще учился в школе, Тенгиз ударил его по голове. Леван вскипел и ответил брату пощечиной. Тенгиз не ждал этого и, наверное, собирался здорово отколотить брата, но, когда увидел глаза Левана, остановился. Он понял, что перед ним уже не мальчик, и после этого никогда не поднимал на него руку. Но в наставлениях никак не мог себе отказать. И всегда держался в отношении Левана покровительственно.

— Как дети?

— Отправил их в деревню. Мама пишет, что там все в порядке. Сейчас же приезжай! Поговорим, вместе пообедаем.

— Хорошо. Еду. — Леван повесил трубку.

«Заодно позвоню и Маринэ, — подумал он и снова взял трубку, — но в Тбилиси ли она сейчас?»

— Алло! — услышал он незнакомый голос.

— Это квартира Миндадзе?

— Да.

— Попросите Маринэ.

— Я вас слушаю.

— Здравствуй, Маринэ!

— Здравствуй, кто это?

— Твой Леван Хидашели.

— Боже мой, Леван! Мамочка, Леван приехал! Леван! Как ты? Где ты? Сейчас же приезжай к нам! Знай, я больше не буду с тобой разговаривать по телефону. Лови машину и сейчас же приезжай.

Маринэ повесила трубку.

У Левана просияло лицо…