"Григорий Панченко. Налево от солнца, направо от луны" - читать интересную книгу автора

обитателей шлют столице проклятья чаще, чем какие-либо иные пожеланья. Но
даже они, проклинающие, сейчас тоже спешат на праздниство - и восторг
переполняет их сердца.
Рухни Теночтитлан - будет утрачено не только единство Анагуак. Утратится
само ее имя, утратится мастерство, утратятся знания... Безнадежно будут
растрачены в малых и больших войнах жизни ее насельников... А больше, чем
войны, жизней возьмет голод - некому будет следить за полями; возьмут
болезни - не станет целителей... И совсем иной лик будет у страны, которая
встанет на месте Анагуак - сраженной, будто раб на жертвеннике. Иной лик,
иное имя и иные правители. Иная история - прежняя будет оборвана.
Теночтитлан же - падет. Скоро. Совсем скоро.
...И снова нынешняя, еще не прерванная жизнь великого города поглотила
зрение и слух того, кто недавно ступил на дамбу, миновав маисовое поле.
...Какой-то совершенно обнаженный человек с тянувшимся узким ото лба до
затылка гребнем выкрашенных в красное волос на бритой голове - а вот перед
ним три шага свободного пространства, люд раздается с шепотом
боязливо-почтительным. Скорее это один из таинственного клана Ходящих Без
Набедренной Повязки, который напрямую, миную жрецов, общается с богами и о
котором никто ничего не знает толком. Ступает он медленно, лицо его то ли
надменно, то ли отрешенно от всего суетного.
...Ряды веселых, хорошо умытых и вполне чисто, хоть и бедно одетых
попрошаек-нищих вдоль стен домов: им кидают початки маиса или плоды какао,
иногда же - мелкие зеленые перышки, которые тут же накрывает торопливая
ладонь. Изрядная это ценность - перо кетцаля, даже крохотное, поскольку
гордость кетцаля столь велика, что он умирает в руках поймавшего его
охотника, не живет в неволе. Оттого служат его перья чем-то вроде монеты -
в большей мере, чем бобы какао, и уж куда в большей мере, чем золото.
...Но и пленные со скрученными руками, шагающие меж живых цветочных стен
охраны - праздник не для них, они не увидят заката солнца.
...Но и убогие лачуги, вдруг прилепившиеся к храмовому боку.
...И бредущая вдоль улицы стайка детей в ярких одеждах, с одурманенными
наркотическим зельем лицами - они послушно семенят вслед за жрецом, как за
школьным учителем, но не в школу он их ведет... Путь их лежит туда же,
куда гонят пленных.
И, конечно же, ступенчатый склон пирамиды-теокалли прямо перед глазами. С
великим уменьем воздвигнута она так, чтобы быть видимой из любой точки
города.
Радостно, ликующе вскричал народ вокруг.
На вершине теокалли встал жрец - фигурка в черном одеянии. Он поднимает
руку, показывая то, что в ней зажато, затем подносит ее к губам.
И снова вскричал народ, когда одновременно с этим возле жреца возникли еще
несколько одетых в черное фигур - и, раскачав, швырнули вниз нечто,
заскользившее по крутой лестнице к подножью ступенчатой пирамиды.
Путник, который недавно вошел в город, миновав пересекающую соленое озеро
дорогу-плотину, знал, что это за ношу они сбросили. Но тем не менее его
плечи вдруг передернуло ознобом: видеть - совсем не то же, что знать...
Обернулся ли кто-нибудь на это его движение, яснее всяких слов
показывающее, что он чужой здесь? Нет, никто не смотрел в его сторону.
Взгляды всех устремлены на ступенчатый склон рукотворной горы - вернее, на
то, что катится сейчас по нему вниз.