"Леонид Панасенко. Место для журавля (Авт.сб. "Мастерская для Сикейроса")" - читать интересную книгу автора

девочка моя, даже крылья. Останется память и запрет вспоминать. И это
самое страшное... Когда ты поймешь всю глубину несоответствия, когда
осознаешь бессмысленность жертвы...
Дар заплакала.
- Не надо пугать меня, - тихо попросила она. - Я не хочу быть богом -
холодным и равнодушным. По-видимому, мне досталось чересчур отзывчивое
сердце, а здесь столько беды и невежества. Не надо меня пугать. Мне самой
страшно. Но я знаю: раньше и у нас, и здесь, на Земле, сильные всегда шли
на помощь к слабым, гордые помогали малодушным повзрослеть. Нас учили:
добро должно быть активным. Значит, надо рисковать и жертвовать. Мы
разучились жертвовать.
- Есть разные жертвы, девочка моя, - грустно сказал Посланец,
поднимаясь из кресла. - Необходимые и, как бы тебе сказать...
восторженные. За которыми, кроме порыва и благих намерений, ничего нет.
Посланец подобрал шапку и из умного, властного собеседника вновь
превратился в седого старичка в горбатом пальто. Он снова перешел на "вы".
- Мне жаль вас, - сказал он, глядя на богатые "королевские" обои. -
Живите как знаете. Но я попытаюсь уговорить руководство института не
выпускать вас из виду, не принимать всерьез вашу жертву и ваше отречение.
Посланец впервые за время разговора скептически улыбнулся.
- Может, мы еще и заберем вас. Когда произойдет полное отторжение.
Может, удастся. А пока - прощайте.
Он зажег глаза в зеленом спектре, что на универсальном галактическом
языке означало пожелание удачи, шагнул на середину комнаты и растворился в
воздухе.
Дар несколько минут тупо разглядывала обои, пока не спохватилась: в
дверь настойчиво звонили. Два длинных, три коротких. Значит, Геннадий не
один, а с гостем.
Аспирант Овчаренко заходил к ним почти каждую субботу. Обворожительно
улыбаясь Дар, еще в прихожей незаметным движением доставал из "дипломата"
бутылку пива.
- Знаю, знаю, Дар Сергеевна, - говорил он, полупряча бутылку за спину.
- Вы презираете огненную воду. Но нам, хилым интеллигентам третьего
поколения, и так почти недоступны пороки. Нам запрещают, но мы философы...
Михаил говорил много и охотно, однако умел мгновенно "выключиться" и
стать преданнейшим слушателем. Перед завкафедрой излишне не заискивал:
предпочитаю, говорил он, научные заслуги, а не должностные звания. Заслуги
Алешина интеллигент третьего поколения знал настолько хорошо, что мог в
нужный момент процитировать что-нибудь из его статьи десятилетней
давности. Алешин называл Михаила "без пяти минут кандидат" и пророчил
своему аспиранту блестящее будущее.
Разговоры их, покрутившись немного возле науки, как правило,
сворачивали на загадочную для Дар личность какого-то Меликова, проректора
института, в котором работал Алешин. Получалось, что Меликов - подлец и
хищник, душитель любой живой мысли, да к тому же еще и завистник.
- Почему вы его не исправите? - не выдержала однажды Дар.
- Кто "вы"? - опешил аспирант Овчаренко.
- Вы, люди! - объяснила Дар.
Алешин рассмеялся.
- Моя жена слабо разбирается в реальной жизни, - пояснил он. -