Владимир Березин. Путешествие Свистунова

Как только поезд тронулся, на столе разложили газету.

На газете появились четыре помидора, варёные яйца, и варёная же курица. Баранов достал картошку в мундире и кусочек сала.

Поэт вытащил из чемоданчика маленькую баночку с солью и коврижку.

Все начали есть.

По вагону, задевая пассажиров этюдником, промчался живописец Пивоваров, а за ним пробежал проводник. Из носа проводника росли дикие косматые усы, а в руке у проводника была клеенка с кармашками для билетов.

Понемногу всё успокоилось, но поезд тут же остановился, а пассажиры кинулись докупать провизию.

— Пойдёмте сочинять стихи, — сказал поэт. — Я как раз не могу подыскать рифму к слову “завтра”.

Поэт, Баранов и писатель Свистунов вышли и начали прогуливаться между путей. Один Володя остался сидеть на своём месте, опасаясь, как бы у него не украли данные на сохранение Пивоваровым двадцать рублей.

Поэт кланялся знакомым пассажирам и говорил:

— Видите ли, я думаю написать большую поэму. Она должна называться “Собиратель снов”.

— Иные сны опасно видеть, особенно в гостях, — отметил Свистунов. — А я вот собираюсь написать роман. В моём романе будет жаркое лето, степь и положительный герой-служащий. Он будет рассуждать о судьбе культуры. Представляете, герой мой торчит, как пень, среди высокой травы. “Этот камень, — будет думать мой совслужащий, — говорит нам о постоянстве мира. В этом смысле камень талантлив. Структура его не имеет значения. Он образ бездарного творения, пробудившего мысль”.

— Только что мы с вами видели чрево паровоза, где беснуются шатун и поршень. Подумайте, во имя чего он, этот паровоз, несёт нас через пространство? — жеманно произнёс поэт.

— Да, — ответил Свистунов, — не лучше ли природа, эти волы, пасущиеся на горизонте…

Володя всё-таки вылез из вагона и присоединился к прогуливающимся. Рядом с ними внезапно появился Пивоваров и заинтересованно спросил:

— Вы опять о кризисе романа? — и тут же унёсся по направлению к паровозу.

Стоянка кончилась, и люди полезли на подножки, стукаясь головами о жёлтые флажки в руках проводников.

— Душно-то как… — сказал Баранов.

— Давайте пойдём в тамбур и откроем там дверь, ведущую на волю, — предложил поэт.

Так и сделали.

— А теперь будем рассматривать степь, свесив ноги! — приказал поэт.

Сам он достал книжечку и записал в неё такое стихотворение:

Через некоторое время в тамбур вошла проводница, возмутилась, но скоро остыла и начала курить, пуская дым над сидящим Барановым.

Поезд шёл медленно, и Баранов различал отдельные стебельки травы. Километровые столбы Баранов тоже различал, но они пугали его непонятностью цифр.

Незнакомый Баранову человек прикурил у проводницы и, сев за спиной Баранова, стал пускать дым Баранову в ухо.

Проводница ушла. Поезд совсем замедлил ход, и тогда человек произнёс:

— А знаете что? Здесь путь делает петлю, и если вы дадите мне рубль, я могу вон там купить арбуз и успею вернуться.

Баранов вытащил бумажку, и человек с папиросой спрятал её в карман пиджака. Потом он ловко спрыгнул с подножки и исчез из жизни Баранова навсегда.

К вечеру Володя и Баранов настрогали щепок и растопили кипятильник. Проводница высунулась из своего закутка и попросила оставить ей немного воды — помыть голову. За это Володя разжился у проводницы кренделем.

Стали пить чай. К компании подсел старичок, стриженая девица и какой-то человек в железнодорожной фуражке.

Поезд пронёсся мимо моста, на котором, в маленькой будочке, стоял совсем иной человек. На голове у человека была белая кепка, а на плече висела винтовка. Человек на мосту не думал о Баранове, Володе, Свистунове или о других пассажирах поезда, и не занимала его мысль, как уберечь их от вредительства, а думал он о том, как бы скорее выпить водочки. Мысль эта сгустилась вокруг белой кепки и была подхвачена воздушным потоком от локомотива. Она догнала вагон, проникла внутрь и равномерно распределилась между всеми участниками чаепития. Так у всех возникло желание выпить водочки.

Человек в железнодорожной фуражке исчез на время, и, вернувшись, принёс две бутылки водочки, одну бутылку достал Пивоваров, и ещё бутылка оказалась в портфеле у Баранова. Сорвав пробочку и разлив живительную влагу по железнодорожным стаканам, поэт спрятал бутылку под лавку. Володя заметил, что он очень боится, что к ночи водочки не хватит…

К столу внезапно подсел солдат в мохнатой шинели.

— Я боец Особенных войск, — сказал он. — Давайте я расскажу вам про это.

Постепенно в купе начал приходить неизвестный никому из присутствовавших народ. Пришли трое — хромой, косой и лысый. Лысый принёс гитару с бантом. Они сели с краю и тут же закурили.

— Вы читали у Горького, — спросил Свистунов. — там, где он говорит, что гитара — инструмент парикмахеров?

Троица сразу же обиделась и ушла к соседям, оставив на полу три папиросы “Дели” с характерно прикушенными мундштуками. От соседей ещё долго доносилось рыдание гитары и нестройное трёхголосое пение: “Счастья не-е-ет у меня, ади-и-ин крест на гру-у-уди…”

— Я вам сыграю, — предложил Баранов. Он достал из портфеля чёрный футляр. В футляре лежала дудочка. Баранов приладил к дудочке несколько необходимых частей и вложил мундштук дудочки в рот.

Однако в этот самый момент живописец Пивоваров привел на огонёк двух женщин — проводницу Иру и Наталью Николаевну. Проводница Ира сразу же положила ногу на ногу, а Наталья Николаевна была рыжая. Обе были очень молоды и слушали Пивоварова, открыв рот, а Пивоваров между тем подливал себе водочки. Когда писатель Свистунов захотел рассказать план своего нового романа, Пивоваров строго сказал ему: “Ты — царь. Живи один”.

И Свистунов пошёл в другой вагон. Там он поймал за пуговицу пиджака грузина, который сел не на свой поезд, и начал рассказывать ему печальную историю своей жизни.

— Я — Свистунов, — говорил он. — А они… Представляете, как они переделали мою фамилию?!

Грузин отбивался и мычал.

В это время Ира и Наталья Николаевна уже изрядно наклюкались. Иру Пивоваров увел блевать в тамбур, а Наталью Николаевну посадил на отдельный стульчик поэт и стал читать ей стихи, поминутно проверяя, на месте ли находятся колени Натальи Николаевны. Наталья Николаевна склонила голову ему на плечо и стала вспоминать своего покойного мужа, бывшего офицером Генерального штаба.

Разбудила всех Ирочка. От её громкого крика пассажиры проснулись и стали прощупывать свои бумажники сквозь ткань брюк.

На Ирочке не было лица, а через незастёгнутую форменную рубашку был виден белый лифчик.

— Он там висит… Там висит, язык вылез, синий весь… — кричала Ирочка.

Все пошли за Ирочкой к туалету. В мокром туалете, согнув ноги, висел писатель Свистунов.

— Н-да, — сказал Баранов, и все закивали.

Расталкивая присутствующих, к висящему Свистунову пролез боец Особенных войск. Перочинным ножиком он обрезал верёвку и посадил согнутого Свистунова на толчок.

— Странгуляционная борозда чёткая. Так. — боец Особенных войск поднял голову. — Теперь, граждане, каждый скажет мне свои установочные данные. Вы кто? — он ткнул пальцем в Баранова.

— Я — Баранов, — сказал Баранов.

— Хорошо. А вы? — он показал пальцем на Володю.

— Я — Розанов.

Когда всех записали, Свистунова положили в тамбуре.

Вернувшись на своё место, Баранов сказал поэту:

— Вот и нет человека.

— А вы знаете какую-нибудь молитву по усопшим? — спросил поэт у попутчиков.

— Я только читал про морскую молитву. Она кончается словами “Да будет тело предано морю”, — вклинился на бегу в разговор проносившийся по проходу Пивоваров.

— Морская тут не подходит, — со знанием дела отметил Баранов.

Когда поезд снова встал в степи, они вынесли Свистунова на курган у полотна и выкопали там круглую яму.

— Приступим к обряду прощания, — сказал боец Особенных войск.

Ирочка заплакала.

Прибежал живописец Пивоваров и встал, выпятив живот.

Из соседнего вагона пришёл человек, как оказалось, знакомый Свистунова. Он произнёс речь. Какой-то проводник принёс палку с хитрым железнодорожным значком на конце. Её воткнули по ошибке в ногах покойника, и кинулись догонять поезд, набиравший скорость.

Лишь один грузин замешкался, нашаривая что-то в грязной луже.

Рассевшись по своим местам, пассажиры стали смотреть друг на друга.

— Надо помянуть, что ли, — наконец произнёс проводник, который принёс железнодорожную палку на могилу. Люди загалдели, а, загалдев, шумно согласились. Водочки уже не осталось, но нашёлся самогон.

Выпили за знакомство и за прекрасные глаза Ирочки.

Ирочка застеснялась и скоро с Барановым ушла к себе в закуток, чтобы посмотреть вместе с ним схему пассажирских сообщений.

Через некоторое время за столом остался один Володя. На душе у Володи было нехорошо — в нём жил несостоявшийся звук барановской дудочки, план свистуновского романа и поэма сновидений. Он снова вынул четвертушку серой бумаги и написал: “…И когда они обернулись, домов и шуб не оказалось”.

©Владимир Березин, 2004