"Марина Палей. Под небом Африки моей" - читать интересную книгу автора

Столицы (ярлык ему давать избегу): обилие икон, пыльных журналов и
тараканов.

Mwanza

Если бы меня спросили, какой именно эпизод я вспоминаю в связи с ним
чаще всего, я б ни секунды не думал. Вот эпизод-эмблема, состоящий,
возможно, из сотни схожих, которые моя память, под давлением лет, ужала до
одного-единственного - и я вовсе не "вспоминаю его чаще всего" - он со мной
неразлучен.
...Ванька читает какую-то книжку - на изодранном до золотых пружин
диванчике своих "спиногрызов". Книжка в левой руке - в правой, ясно дело,
сигарета. Время от времени Ванька рассеянно опускает свою десницу, чтобы
стряхнуть пепел. Сначала может показаться, что он стряхивает его
непосредственно на пол - совсем как доцент древнерусской литературы. Но это
не так.
Посреди густо разбросанной рухляди, детских игрушек и бумажного сора,
что, в целом, резко сокращает обзор, лежит круглый - старомодный, довольно
массивный - будильник "Рассвет". Он именно лежит - циферблатом кверху - и
точно подпадает под рассеянную десницу Ивана Алексеевича.
У будильника нет стрелок. Но - ох, куда уж там Бергману! Самое важное -
дальше. У будильника нет передней крышки - стеклянной, чуть выпуклой -
должной защищать слегка "утопленный" циферблат...
Образованная таким образом емкость полна окурков и пепла.
То есть: Ванька-мудозвон превратил будильник в пепельницу, даже в
плевательницу. Или так: Ванькин будильник превратился во все это сам, под
жестким давлением Ванькиных обстоятельств.
Вот он, асимметричный ответ русского пофигиста - Времени, Забвению,
Вечности.
Так и вижу этот натюрморт.
Куда уж там Бергману.

Bukoba

Вообще-то он родился, если ему верить, в "благородной семье", чуть ли
не от брака дипломата и секретарши - притом где-то там в Праге или
Варшаве... Какая разница? Отпечатков ни той, ни иной среды на нем не было
никаких, он сам себе был среда - и сам, волне нестесненно, мог отпечататься
на ком угодно.
Во что я верю безоговорочно - он был талантлив с рождения, причем
щедро, бурно и бестолково. Помню, рассказывал (мятежно жестикулируя), как в
четыре года исполнял сочинения Паганини... Ну, не знаю, как насчет Паганини,
но я неоднократно видел, что, заслышав по радио скрипку, он, продолжая свой
всклоченный треп, становился белым, как мел. Однажды, во время какой-то
самой высокой, невыносимой, оргиастической ноты, стакан в Ванькиной руке
словно бы схлопнулся... из кулака на пластик кухонной столешницы закапала
кровь...
Скорее всего, он был превозносим - учителями, родителями, публикой - до
той поры, пока у него не стали пробиваться, скажем так, усики.
А вместе с ростом усиков замедлился как-то его искрометный полет. Из