"Роберто Хорхе Пайро. Веселые похождения внука Хуана Морейры " - читать интересную книгу автора

был вашей колыбелью, сделайте все, что будет в ваших силах, для Лос-Сунчоса.
- Да-да! Пусть устроит нам железную дорогу и... небольшой банк!.. -
зубоскаля, сказал дон Ихинио.
Все расхохотались, к великой досаде дона Лукаса, который желал быть
принятым всерьез.
Исавель Контрерас, старший возница дилижанса, грузил тем временем наш
багаж на империал - саквояж татиты и два или три чемодана, набитых бельем,
сластями и пирогами, не считая плетеной корзины для завтрака в дороге.
Бесчисленные рукопожатия. Мамита обняла меня с душераздирающими рыданиями.
- Поехали! Садитесь, время не ждет!
Папа и я устраиваемся на отдельном широком сиденье, звучат прощальные
приветствия, советы и поручения, карета трогается под грохот железных
рессор, щелкание бича, свист почтальонов и лай собак, а сзади несется вскачь
ватага оборванных мальчишек, сопровождая нас до самого предместья. Тереса
выглядывает из окна, и с дальнего угла улицы Конститусьон я все еще вижу,
как трепещет в воздухе ее белый платочек...

VII

Поездка в дилижансе, поначалу приятная и занимательная, особенно в час
завтрака, который мы, желая развлечься, не слишком откладывали, вскоре
показалась бесконечной и невыносимой даже нам, не зажатым между мешками и
корзинами, как несчастные пассажиры внутри кареты.
- Какие же мы болваны, что не поехали верхом! - повторял мой отец.
Он редко пользовался дилижансом, предпочитая скакать галопом на коне,
после чего оставался свеж, как зеленый салат, и заявлял не без
самодовольства:
- Двадцать лиг в день мне нипочем, был бы хороший конь под седлом, да
второй - в поводу.
Однако он опасался, что для меня такой переезд будет утомителен, -
сам-то он никогда не останавливался на ночь посреди пути, считая, что этим
может повредить своей славе отличного наездника или, точнее говоря, "доброго
гаучо". Я же совершал прогулки самое большее по двенадцать лиг, хотя из
мальчишеского тщеславия не испугался бы и двадцати.
Для развлечения нам оставалось только оглядывать поля, бесконечной
пеленой расстилавшиеся перед дилижансом, который мчали во весь опор
двенадцать тощих норовистых лошадей, запряженных веревками и ремнями; упряжь
эта не сохранила, а может, никогда и не имела ни малейшего сходства с
настоящей сбруей; на своих лошадях, слева, сидели верхом оборванные
почтальоны, в чирипе,[7] в сапогах из конской кожи, с повязкой на лбу,
из-под которой выбивались жесткие черное лохмы. Все трое кричали каждой по
очереди и, раскрутив над головой длинный плетеный бич, бесспорно стегали то
по крупу, то по голове несчастных одров. Контрерас, возвышаясь на своем
сиденье с четырьмя вожжами в левой руке, размахивал длинным звонко щелкающим
кнутом, безжалостно нахлестывая двух дышловых лошадей и двух пристяжных, и
дилижанс катил в тучах пыли, подпрыгивая на дорожных ухабах, словно в
стремлении развалиться на части, лишь бы прекратить эту пытку, от которой
стонали и дребезжали все его доски, рессоры и стекла.
Лето шло к концу. Скудные в те времена и в этой части страны засеянные
поля - сейчас тут целое море пшеницы - были уже убраны, кое-где щетинились