Павел Верещагин Охота на Пушкина

Как-то субботним утром стоял Валерка Платов у окна, смотрел во двор и думал о том, как все-таки по-разному устроены люди. В том смысле, что одни — как-то сами собой знают, что можно делать, а чего нельзя. А другим нужно каждый раз объяснять, что хорошо, а что плохо, да еще все время за ними приглядывать, чтобы они делали только то, что хорошо, а что плохо — не делали.

Одни, например, с детства знают, что брать чужое — грех. Обижать ребенка или старика — стыдно. А наживаться за счет друзей — вообще беспредел. А другие — как будто никогда в жизни ничего такого не слышали.

Взять, например, лучшего друга Платова — Мишку Верещагина. Вот вроде бы Платов с Верещагиным — неразлейвода с самой армии. Столько всего вместе пережили. И если говорить по большому счету, то на Верещагина можно положиться. Но вот по мелочам…

Приехал к Платову в гости двоюродный брат из республики Коми — машину покупать. Потому что в Коми цены на машины высокие, а выбор небольшой. Как услышал про это Верещагин — так давай нахваливать свой старенький автомобиль. Мол, не машина у него, а ласточка! Второй десяток лет на исходе, а новым — сто очков вперед даст! Летает как ракета. И цвет привлекательный. И марка самая надежная. При том, что совсем недавно Верещагин жаловался Платову: машина на ладан дышит, денег на ее ремонт уходит прорва, хорошо бы ее поменять, да трудно найти дурака, который бы ее купил. А тут вдруг заливается соловьем.

— Не машина, а метеор! — с жаром говорит Верещагин. — С перекрестка рванет — не то что «Жигули» — все «мерседесы» отдыхают.

А двоюродный брат слушает, уши развесил. Платов терпел-терпел и не вытерпел.

— Верещагин, ты что, спятил? — строго спросил он, когда родственник вышел на балкон покурить.

— А что такое? — как ни в чем не бывало встрепенулся друг.

— Зачем ты моему брату впариваешь свое ведро?

— Ну почему же ведро! — возмутился Верещагин. — Отличная машина. Не новая конечно, но…

— Она ж у тебя масло ест, в дождь не заводится, резину жует, а на большой скорости начинает трястись и прыгать козлом…

— С чего ты взял?

— Сам говорил.

— Ну и что? — Верещагин посмотрел на друга ясными глазами. — Масло она не ест, а, можно сказать, подъедает… Быстро ездить в республике Коми негде, на это может решиться только сумасшедший… А если быстро не ездить, то моя машина и резину не жует! — вывел он. — И вообще, что ты придираешься? Отличная машина! Немецкое качество! Дейч культуришь производства! Твоя «Нива», по сравнению с ней — утюг на колесах.

Утюг не утюг, а Платову нравится. «Нива» — вроде как маленький джип. К нашим условиям самый подходящий автомобиль. Зимой, например, когда улицы не чистят, — можно парковаться прямо в сугробах. Или летом на рыбалку проедешь где хочешь. Или осенью в лес. К тому же удобно: заднее сиденье сложил и грузи хоть холодильник.

Но Платовская «Нива» тут абсолютно ни при чем!

— Постой, постой! Ты же сам недавно говорил, что козлу, который твою машину купит, попариться придется — мама не горюй! Что он с ней по самые уши намается!

— Кто говорил? Я? — удивился Верещагин. Мишка — он такой. Метет языком направо и налево и сразу же забывает, что сказал.

— Ты, ты! А теперь поешь тут нам песни! Ну не гад ли ты после этого!?

Так Верещагин, представьте, еще и обиделся.

— А что ты обзываешься? Не хотите брать машину — не берите, рынок — дело добровольное. Никто вас, между прочим, не заставляет. Но обзываться зачем?

В итоге брат купил «Жигули» последней модели и уехал восвояси.

И ведь самое главное, что Платов с Верещагиным — закадычные друзья. В разных переделках побывали. И если нужно, то Верещагин за своих горой! Но о том, что может себе позволить друг, а чего нет, ему все время приходится напоминать. Напоминать, а потом присматривать, чтобы он делал только то, что можно, а то, чего нельзя, не делал.

Именно об этом размышлял Валерка Платов как-то субботним утром, а также о многом другом, когда в его квартире неожиданно зазвонил телефон.

Не успев до конца сбросить с себя задумчивость, Платов снял трубку. В трубке что-то щелкнуло, и мужской голос с приятным иностранным акцентом спросил:

— Мистер Платов?

— Да, — удивился Валера.

— Очень рад слышать. Позвольте представиться. Меня зовут Джордж Смирнофф. Я приехал из города Нью-Йорк.

— И что?

— Как поживаете, мистер Платов?

— Спасибо, не жалуюсь, — ответил с недоумением Валерка. — А что такое?

— Это город Санкт-Петербург? — уточнил иностранец.

— Петербург, — опять удивился Платов.

— А вы мистер Валерий Платов?

— Да.

— И раньше вы жили на улице Караванной, у цирка?

— Жил, — еще больше удивился Платов. — Только давно. Когда в школе учился.

— Верно-верно. И вы занимались боксом?

— Занимался… Да в чем, собственно, дело?!

— Значит, все верно! Я попал именно туда, куда нужно. Поздравления, мистер Платов. Вы имеете шанс встретиться на ринге с самим Майком Тайсоном.

— Че-го?! — изумился Платов.

Трубка, видимо, была готова к его удивлению.

— Вы знаете экс-чемпиона мира по боксу Майка Тайсона? — вежливо уточнила она.

— Кто ж Тайсона не знает! — отозвался Платов.

— Очень хорошо! Я являюсь менеджером Национальной боксерской ассоциации. Рад сообщить, что мистер Тайсон готов встретиться с вами в спортивном поединке.

— Ага! — съязвил Платов. — А потом Майкл Джексон готов спеть со мной дуэтом. Вы куда вообще звоните?

— Это Санкт-Петербург?

— Да.

— А вы господин Платов, который в юности жил на Караванной улице и занимался боксом?

— Ну да!

— Значит, все в порядке.

— Что у тебя в порядке? — огрызнулся Платов, который начал терять терпение.

Иностранец понял, что необходимы более подробные объяснения.

— Вы помните Андрея Полянского, который жил в вашем дворе?

— Кого? Полянского? — еще больше удивился Платов. — Из третьего подъезда? Который в Штаты уехал с родителями?

— Совершенно верно. Андрей Полянский. Кстати, он просил передать вам горячий привет.

— Ну, и что дальше?

— А то, что недавно фондовый маклер Эндрю Полянски заработал в Соединенных Штатах свой пятидесятый миллион.

— Да?

Платов смутно припомнил худосочного пронырливого Полянского с вечно простуженным красным носом. Полянский ходил всегда быстро и немного боком, склонив голову с пытливыми горящими глазами к плечу, и, шевеля губами, что-то все время лихорадочно прикидывал в уме. Так вот что он все время прикидывал в уме! Фондовый маклер. Пятидесятый миллион.

— А помните, — продолжил иностранец, — в вашем дворе жила девочка по имени Таня Комиляйнен? Она вам нравилась в старших классах… А Тане нравился Полянский. Так вы подкараулили как-то их во дворе и Полянского избили. Помните?

— Нет, не помню.

— А Полянский помнит!

Платов замолчал, стараясь припомнить Таню и Полянского. Таню Комиляйнен он помнил, аккуратненькая такая была девочка, в десятом классе она переехала в Москву. А вот историю с Полянским он вспомнить не смог. Хотя всякое могло быть. Полянского не очень любили во дворе. Потому что задавалистый был парень и слишком шустрый.

— Ну и что? — опять спросил Платов. — А при чем здесь Тайсон?

— Дело в том, что Эндрю Полянски и мистер Тайсон состоят в очень хороших, можно сказать дружеских отношениях. Потому что мистер Полянски оказывает Тайсону услуги на фондовом рынке.

Платов расхохотался.

— И что? Теперь Тайсон попрется к черту на куличики в Санкт-Петербург, чтобы отомстить за обиду Полянского и начистить мне морду?

Иностранец не поддержал веселого тона Платова.

— Нет-нет, — корректно возразил он. — Вы не так меня поняли. Во-первых, не Тайсон приедет в Россию, а вы поедете в город Нью-Йорк. А во-вторых, это для мистера Полянски коммерческий проект. Он устраивает грандиозное шоу в самом большом зале в русском районе Брайтон-Бич. Оригинальная идея. Представляете, бизнесмен, добившийся успеха в Штатах, через пятнадцать лет хочет свести счеты со старыми обидчиками. С теми, кто в далекой России притеснял его в школе, во дворе и в математическом кружке при доме пионеров. Тайсон проведет на ринге целый вечер. Мне передали список из двадцати фамилий. Можете гордиться, мистер Платов! Вы стоите в этом списке под номером один!

Платов, наконец, потерял терпение:

— Слушайте, вы что, меня совсем за идиота считаете? У меня дел по горло! А вы мне голову морочите вот уже полчаса!

— Прошу вас, мистер Платов, не вешайте трубку. Предложение будет очень и очень интересным для вас. За участие в шоу мистер Полянски готов заплатить каждому из российских участников по двадцать пять тысяч. Помимо расходов, конечно.

Платов совсем было уже собрался повесить трубку, но почему-то не повесил.

— Долларов? — уточнил он.

— Конечно.

Платов задумался. А что? В наше время всякое может быть. Если человек за пятнадцать лет заработал пятьдесят миллионов, почему бы ни потратить один или два на то, чтобы посмотреть, как отделают на ринге твоих старых обидчиков. К тому же, если эти деньги к тебе потом вернутся обратно, да еще с наваром.

— Это коммерческий проект для мистера Полянски, — продолжал между тем объяснять иностранец. — Мистер Полянски вкладывает в этот проект большие деньги. И надеется получить прибыль. Билеты будут стоить от ста до пятисот долларов. По всему Брайтон-Бич уже расклеены афиши. Бои на ринге будут сопровождаться выступлением звезд шоу-бизнеса.

Если бы Платов в эту минуту знал, если бы только мог догадаться…

— Звезд шоу-бизнеса?… — недоверчиво переспросил он.

— Да! Мистер Полянски хорошо знает свое дело. Он очень влиятельный человек в шоумире. Многим звездам он оказывает услуги на фондовом рынке.

Ну, ясное дело! Если у самого дела на подъеме! Почему бы другим не помочь!

Этот Полянски еще в детстве был очень способным мальчуганом. Помнится, в первом или во втором классе в школе устроили субботник, всем очень хотелось пить; так Полянский купил двухлитровую бутылку газированной воды, а потом продавал ее стаканами всем желающим. То есть коммерческий талант просматривался у человека с раннего детства. И человек этот талант реализовал.

Платов спохватился и постарался посмотреть на ситуацию трезвыми глазами.

— Я что, по-вашему, похож на психа? — спросил он. — Мне жить надоело? Я до кандидата в мастера спорта не дотянул, а тут чемпион мира!

— Не волнуйтесь, мистер Платов, — успокоил его иностранец. — У Эндрю Полянски все предусмотрено. Для уравнивания шансов экс-чемпион мира будет боксировать только левой рукой. Его правая будет пристегнута наручниками к поясу.

Платов удивился и хотел что-то сказать, но почему-то ничего не сказал.

— Да хоть бы и левой, — заметил он. — Это же чемпион мира! Вы головой-то своей подумайте! Он же любого с закрытыми глазами, одним ударом… К тому же он на двадцать килограммов тяжелее меня. Да и не тренировался я много лет…

— Предусмотрены и другие правила, — не сдавался иностранец. — Тайсон не будет бить в голову. Только в корпус. И только левой рукой. Да и вообще. Это всего лишь шоу, мистер Платов. Веселое представление. Можете быть спокойны. Тайсон не собирается боксировать с вами всерьез.

Платов задумался.

— А какой регламент? Сколько раундов предусмотрено?

— О, не волнуйтесь! Регламент любительский. Всего один укороченный раунд.

Если одной левой, и только по корпусу… Один раунд можно корпус подержать… Побегать кроссы в оставшееся время, чтобы дыхалки хватило. В зал походить, с тренером поработать…

Двадцать пять тысяч долларов! Это же такие деньжищи. Тут не только колеса зимние, тут всю машину можно поменять. На супер кабриолет. Да что машину!

— А почему так мало платите? — спросил Платов. — Бой высокого уровня… С участием экс-чемпиона мира. И даете всего двадцать пять тысяч! Как-то несерьезно.

— Имейте совесть, мистер Платов! — обиделся менеджер. — Ясно, что гонорар мистера Тайсона будет значительно больше, чем ваш. Но с российской стороны в шоу принимают участие более двадцати человек. Вы посчитайте общую сумму.

«В общем, он прав, — подумал Платов. — Что уж тут грешить. Двадцать пять тысяч — тоже очень неплохо. К тому же в Америку съезжу на халяву».

— А Нью-Йорк посмотреть у меня будет время? — деловито спросил Платов.

— Конечно, — с готовностью отвечал иностранец. — Вам будет предоставлено две недели на подготовку к бою и осмотр города. Спортивный зал и тренер будут оплачены.

Приятный такой иностранец. Обаятельный.

— Это хорошо. А подружку можно с собой взять? — придирчиво поинтересовался Платов.

— Нет. Подружку нельзя. Очень сожалею. Но подружку нельзя.

— А ты что-то больно хорошо по-русски говоришь, — подозрительно спросил Платов. — Тоже из наших что ли?

— Да. Мои родители приехали в Америку из Одессы. «Ладно. И без подружки ничего, — легко согласился Платов. — Сниму все на видеокамеру и по возвращении покажу».

— Я очень сожалею. Но такие правила, — продолжал иностранец. — Дело в том, что в интересах шоу информация о гонорарах будет конфиденциальной.

— Как это?

— Только между вами и мистером Полянски. Официально вы будете сражаться за другой приз.

— Какой другой приз? — насторожился Платов. От этих иностранцев только и жди подвоха.

— Победитель боя проведет неделю в лучшем отеле на Багамах в обществе Шэрон Стоун.

Платов насторожился:

— В чьем-чьем обществе?!

— Шэрон Стоун. Это звезда из Голливуда, — пояснил иностранец. — Дочь легендарного Оливера Стоуна.

— Да уж Шэрон Стоун каждый знает! — сказал Платов. — А она-то здесь при чем?

— Деньги, мистер Платов, деньги! Она имеет финансовый интерес. Кроме того, и с Шэрон Стоун мистер Полянски состоит в дружеских отношениях.

— Он оказывает ей услуги на фондовом рынке, — догадался Платов.

— Совершенно верно. Они старые приятели.

Платов задумался.

Если бы в ту минуту он знал… Если бы только догадывался…

Вдруг Платова осенила страшная догадка.

— Слушай, братан, у вас там, в Америке, сегодня, случаем, не первое апреля?

— Как это первое апреля? — не понял иностранец. — Сейчас еще октябрь. Что вы имеете в виду?

Платов не стал отвечать. Он понял, что у иностранцев нет обычая разыгрывать друг друга в День дурака. Его мысль уже работала в другом направлении.

— Постойте, постойте, — сказал он. — А если вдруг я побью Тайсона… Ну, предположим… Мне что, в самом деле, достанется Шэрон Стоун?

Иностранец сдержанно рассмеялся.

— Все не так просто, мистер Платов. Речь не идет о том, что Шэрон будет делать с победителем секс. Вовсе нет! Мы просто предоставим вам соседние номера в лучшем отеле на Багамах. Все будет оплачено. Бары, бассейны, боулинг, персональный лимузин… А уж дальше… Все будет зависеть от вас. Как известно, у Шэрон сейчас кризис в личной жизни… Ее очередной бой-френд оказался подлецом… Так что… Сами понимаете…

— Так вот почему девушку нельзя! — догадался Платов.

— Ну конечно! — ласково согласился иностранец. Он помолчал.

— Но должен сказать, что вам будет очень трудно победить Майка Тайсона, — мягко напомнил иностранец. — Даже с одной рукой. Кроме этого, победа обидчиков не входит в планы шоу… Я очень сожалею…

— То есть на Багамы с Шэрон Стоун в любом случае уедет Майк Тайсон?

— Боюсь, что да. Еще раз, мои сожаления… Платов с переносной трубкой возле уха подошел к окну.

Да ладно, фиг с ней с Шэрон. Если честно, она ему и не очень нравится как женщина. Ему больше Дзета Джонс по душе.

— А по телевизору бои будут показывать?

— Думаю, что да. Это зависит от телевизионных компаний…

Платов вдруг заволновался:

— А если Майк разозлится и засадит не по корпусу, а в репу? Что тогда? Кто знает, что в его черную голову взбредет. Откусил же он ухо Холлифилду… Увидел, что не его берет, и откусил. Что же мне потом, как дауну, до конца жизни ушами трясти?

— Не волнуйтесь, мистер Платов, — успокоил иностранец. — По правилам боксерской ассоциации вы будете застрахованы от травмы… На сумму, скажем, полмиллиона долларов.

— На миллион!

Иностранец помедлил мгновение.

— Хорошо, — согласился он. — На миллион.

— Погодите, погодите, — вдруг вспомнил Платов. — Вы сказали, у вас список из двадцати человек. Ну, тех, кто обижал вашего Полянски. Так они что, все с Тайсоном боксировать будут?

— Да.

— Как вы это представляете? Ведь это у меня худо-бедно первый разряд по боксу, а остальные?

— Остальные будут по трое и по четверо на ринг выходить. В зависимости от теперешнего физического состояния.

Логично. Все у этого Полянски продумано.

— Но бой с вами — гвоздь программы, — внушительно заверил иностранец. Наверное, для того, чтобы Платов чувствовал особое к себе отношение.

Платов опять задумался, стараясь представить предстоящее дело во всех деталях. Это было нужно для того, чтобы сейчас, во время первого разговора, ничего не упустить и обо всем договориться. А то потом, как показывал опыт Платова, будет уже поздно.

Иностранец деликатно прервал его напряженные размышления.

— Пожалуйста, тщательно все обдумайте, господин Платов. Шаг непростой. Посоветуйтесь с вашей девушкой. Может, она будет против. Сделаем перерыв, и я позвоню вам через несколько минут.

— Да я собственно и сейчас…

— Нет, нет. Давайте прервемся. У нас тут как раз должна быть пауза… Я имею в виду, что на параллельной линии звонок потенциального рекламодателя. Мне нужно ответить.

Платов не стал возражать.

«А и в самом деле», — подумал он и набрал номер своей подружки Полины.

К телефону никто долго не подходил.

Платов терпеливо ждал. Полина всегда подходила не скоро. Потому что была, например, в ванной и теперь не спеша выходила, заворачиваясь в махровое полотенце. Или смотрела сериал и не хотела отрываться от телевизора до конца сцены про любовь. А может быть, красила ногти. И ждала пока подсохнет лак, чтобы не смазать его о трубку.

— Ты что делаешь? — спросил у нее Платов.

— Ничего.

— Как ничего?

— Журнал смотрю.

— А что это за музыка такая приятная? — спросил Платов.

— Это телевизор. Передача про животных. Про белую пуму. Как она своих детенышей выводит.

— А-а-а…

Всегда, когда Платов слышал голос подружки, у него без всякой причины теплело в животе. Странное дело. Вот вроде бы только что был погружен во что-то важное, ни о чем таком даже не думал. А услышал ее голос — и в животе потеплело.

— А про что журнал?

— Про татуировки.

— Про что?!

— Татуировки. Хочу картинку себе сделать… На спине…

— Где это?

— Внизу. Сбоку.

— На попе, что ли?

— Ну, почти.

Платов задумался. Представил.

— Вот только никак не могу выбрать, — сказала Полина, — что лучше, дракончик или роза…

— А дракончик большой? — начал вникать в проблему Платов.

— Нет. — Полина, видимо, на глаз прикидывала размер. — С половину ладони.

— А роза?

— Такая же.

— Тогда дракончик лучше, — решил Платов.

Полина ничего не ответила. Платов знал: что бы он ни сказал, она все равно сделает по-своему. Он не сердился. Дело понятное, женская независимость.

— А я вчера пупок проколола… — задумчиво сообщила Полина.

— Для сережки?

— Ну да! Пирсинг называется.

Платов представил пупок, а точнее, пупочек своей подружки, представил сережку в этом нежном пупке, и теплота из его живота начала распространяться по всему телу.

— Лучше колечко! — посоветовал он, и ему пришлось кашлянуть, чтобы прочистить горло.

Полина опять ничего не ответила. Платов понял, что и на этот раз его мнение не имеет в ее глазах большого веса.

Полина и Платов были знакомы уже больше года, а Платов так толком и не знал, что у нее на уме. В смысле того, как она к нему относится. Иногда он проводил у нее ночь. Иногда она у него. Нельзя сказать, чтобы часто. Но и не от случая к случаю. Она всегда держалась так, будто ей было абсолютно безразлично, что Платов о ней думает, что будет дальше, и есть ли у Платова какие-нибудь планы на ее счет. Но в глубине души Платов чувствовал — он был Полине не так безразличен, как казалось. Просто она человек такой — независимый. Во вкусе Платова.

А может быть, просто живет девушка — и ни о чем не думает. Не ломает голову над тем, что будет завтра.

И ведь даже очень красивой ее не назовешь. Но она вся какая-то… Какая-то ненормальная… Может, например, часами лежать в ванной, перелистывая журналы, время от времени высовывая из воды то руку, то ногу и сосредоточенно их разглядывая. Короче, во вкусе Платова. И в животе от нее сразу теплеет.

Вообще-то Платов на ее счет не волновался. Не то что понимал, но чувствовал: никуда она от него не денется. В один прекрасный день он сделает ей ребенка — и все будет как надо.

Но сейчас Платов, собственно, звонил по делу.

— Помнишь, тебе в кино машина понравилась? — спросил он. — Такая спортивная, с открывающимся верхом?

— Красная? — уточнила Полина.

— Да нет. Желтая, с черными сиденьями.

— А-а… Помню. И что?

— Так. Ничего, — небрежно сказал Платов. — Может быть, куплю скоро такую…

Платов надеялся, что сообщение о машине произведет на подружку впечатление. Но этого не произошло.

— Когда? — спросила Полина.

— Что — когда?

— Когда купишь?

— Точно пока неизвестно, но скоро.

— А до декабря успеешь?

— Почему до декабря? — удивился Платов.

— Ну, пока осень. Я куртку приглядела, коричневую с желтыми вставками. Как раз будет, желтая машина и желтые вставки.

— Не знаю. Попробую. Но это не только от меня зависит, — со значением сказал Платов.

Если честно, то больше всего на свете Платову хотелось когда-нибудь Полину по-настоящему удивить! Например, она включает телевизор — а там он во весь экран, дает интервью. Или приносят ей газету, а на передней странице его портрет и что-нибудь прикольное!.. Вот это был бы номер! Или вдруг подъезжает к ее дверям какой-нибудь невиданный автомобиль — кабриолет с откинутым верхом — а за рулем Платов!

— А я, может быть, — небрежно обронил он, — скоро с Майком Тайсоном на ринге драться буду.

— С кем, с кем? — переспросила Полина.

— С Майком Тайсоном! — повторил Платов.

— Это с каким Тайсоном? С тем самым?

— Ну да. С чемпионом мира.

Полина некоторое время молчала.

— А зачем это? Чего это вдруг — ты и Тайсон?

— Да тут целая история… — небрежно пояснил Платов. — В свое время, еще пацаном, я одного кренделя доставал. По шее ему навешал, и все такое. А он в Америку свалил и там страшно разбогател. И вот теперь хочет мне отомстить — отделать при всем народе.

Полина молчала. Платову, похоже, наконец, удалось произвести на нее впечатление.

— И для этого он приглашает чемпиона мира? — уточнила она.

Платов понял, что нужно немного пояснить ситуацию.

— Этот перец специальное шоу устраивают. Соберется целый стадион зрителей. Билеты по пятьсот баксов. Звезды будут петь. Фейерверки, там, разные. Лазерное шоу… — добавил он от себя для большей убедительности. — Короче, концерт… А в начале Тайсон нас всех на ринге отметелит…

Полина насторожилась.

— Кого это вас?

— Двадцать человек из России. Которые того парня в детстве доставали. Кто в школе, кто во дворе. Тайсон нас всех разом отделает.

Полина помолчала. Ход ее мысли обычно был такой неожиданный, что Платов никогда не знал, что она спросит в следующий момент.

— А где это будет? В нашем дворце спорта?

— Нет. У них в Нью-Йорке.

— И ты туда поедешь?

— Да.

Полина думала еще некоторое время.

— А тебе-то это зачем? — спросила она.

— Как зачем? Мне за это деньги дадут. Очень приличные. Я на них-то машину и куплю.

— А-а-а…

Полина опять помолчала. Причем в трубке продолжала играть приятная музыка.

— А этот Тайсон, он здоровый? — спросила она.

— Еще какой! Чисто самосвал. И злющий, сволочь, как черт!

— А как же ты будешь?

— Да уж вот так… — Платов хотел было навести тумана, но в последний момент сжалился над подружкой. — Тебе по секрету скажу: он только одной левой будет боксировать.

— Как это?

— Другая будет пристегнута наручником к поясу. Такие правила.

Полина опять промолчала.

— Одной рукой и только по корпусу, — бодро сообщил Платов. — Так что продержимся. Ну, ладно, мне пора. Сейчас менеджер Тайсона опять звонить будет.

— Слушай, а Верещагин к этому отношения не имеет? — вдруг спросила Полина, имея в виду друга Мишку.

— А при чем здесь Верещагин?! — насторожился Платов. И что-то екнуло у него внутри.

Опыт Платова показывал, что Полина просто так ничего не говорит. Иногда казалось, что она, пребывая в каком-то своем мире, почти ничего не замечает на этой грешной земле, но ее редкие замечания всегда поражали Платова своей неожиданной проницательностью, а порой даже пророческой силой.

— При чем здесь Верещагин? — еще раз повторил он.

— Не знаю… Я просто так сказала… — отмахнулась Полина. Она уже опять думала о чем-то своем.

Платов некоторое время напряженно размышлял. Потому что было в словах Полины что-то… Что задело какие-то струны в душе… Какие-то смутные предчувствия…

— Нет, погоди. Почему ты вспомнила про Верещагина? — опять спросил он. — Какая тут связь: Верещагин и Америка?

— Откуда я знаю! Я просто так! Этот Верещагин вечно что-нибудь придумает. Помнишь, как он отправил тебя пивные пробки сдавать? Наплел, будто в магазине на углу теперь не только пивные бутылки принимают, но и пробки использованные. Будто у них завелся немецкий станок, который эти пробки выпрямляет, чтобы второй раз использовать… А ты и пошел…

— А при чем здесь это? — строго спросил Платов. — Это здесь совершенно не при чем!

— А я ничего и не говорю. Я просто вспомнила.

— Ладно. Я перезвоню потом, — сказал Платов, почти физически ощущая, что иностранец опять пытается до него дозвониться. А он в это время болтает о какой-то ерунде…

Повесив трубку, Платов прошел взад и вперед по комнате, сосредотачиваясь и вновь концентрируя уверенность в себе. Он по опыту знал: для того, чтобы тебе сопутствовала удача, ты должен быть сосредоточен и уверен в себе. А если дашь слабину — удача отвернется от тебя и уйдет к другому.

Тем более что Платов чувствовал: после разговора с подружкой в его астральном поле появилась какая-то незаметная червоточина. Что-то неосознанное и требующее осмысления смущало его.

Платов не успел как следует разобраться в своих ощущениях, когда иностранец позвонил опять.

Что-то в голосе иностранца Платову сразу не понравилось. Появилась в этом голосе какая-то несерьезность. Какая-то игривость.

— Ну, как дела, мистер Платов? Что вы решили? — спросил иностранец.

Платов сделал последнюю паузу, пытаясь понять, не упустил ли он чего-нибудь важного. Кажется, все было в порядке.

— Я согласен, — с достоинством сказал он. — Когда нужно вылетать?

— О, вылетать нужно скоро. Очень скоро, — неопределенно ответил иностранец. — Но у нас появилась маленькая проблема.

— Что такое?

— Мне только что сообщили, что Майк Тайсон не сможет приять участия в нашем шоу.

— Как не сможет? — посуровел Платов. Он почувствовал, что небеса требуют от него усилия всей его воли.

— Вы же знаете Майка! — в сердцах сказал иностранец. — У него семь пятниц на неделе! Еще вечера говорил «да». Сегодня уже «нет». Эти мне звезды!

— И что теперь? — спросил Платов, не давая сбить себя с делового тона.

— Придется немного изменить программу. Вместо Тай-сона против вас будет выступать экс-чемпион мира по фехтованию.

Неприятное предчувствие Платова усилилось.

— А при чем здесь фехтование? — спросил он.

— Мы заменим боксерский поединок на фехтовальный.

— Как это?

— Чемпион будет сводить счеты с обидчиками мистера Полянски в поединке на кухонных скалках.

Платов почувствовал, что ему вдруг отчего-то сделалось скучно.

— Почему на скалках? — по инерции еще спросил он.

— Так будет эффектнее. Представьте! Два человека, которые пытаются поразить друг друга кухонной скалкой! Это намного эффектнее, чем рапиры или шпаги.

— Да? — неискренне удивился Платов.

— Конечно! — продолжил иностранец. — И вот еще что. Чтобы избежать излишнего травматизма, мы оденем обидчиков мистера Полянски в водолазные костюмы. Да-да! Именно! А чемпион отделает вас кухонной скалкой.

Платов ничего не ответил.

Если бы он мог в эту минуту догадаться, если б хотя бы на секунду мог предположить, что иностранец, который с ним разговаривает, — вовсе даже не менеджер боксерской ассоциации и даже не иностранец. Что это радиоведущий, известный всему городу под кличкой Пистон. И что все, что сейчас вешает ему на уши Пистон, — это бессовестная лапша, а тысячи людей — кто, включив приемник в машине, кто на работе, кто в фитнес-клубе — затаив дыхание, слушают, как доверчивый Платов выставляет себя всему городу на посмешище.

Он и предположить не мог, что все происходящее Пистон называет радио-шоу «Давай напарим твоего друга». И что любой человек может позвонить в это шоу, оставить телефон своего приятеля, которого он предлагал разыграть, сообщить необходимые подробности и потом слушать, как диджей Пистон будет над этим приятелем изгаляться. При этом сообщив всем общим знакомым время, когда в эфире пойдет это шоу.

— Только знаете, — продолжал иностранец, — сумму вашего гонорара придется изменить.

— Да? — мрачно проговорил Платов. Он и сам не понимал, почему еще слушает.

— Увы! Чемпион мира по фехтованию не сможет собрать столько зрителей, как Майк Тайсон. Так что очень сожалею, мистер Платов. Но такова жизнь.

Платов ничего не ответил.

— Вы слышите? Мы посчитали, что сможем выплатить участникам шоу по пять американских долларов. Но зато дадим бесплатную карточку для проезда в Нью-Йоркской подземке. Надеюсь, вас не смутят такие изменения в условиях?

Платов почувствовал, что ему становится нехорошо в животе.

— Алло, мистер Платов? Почему вы молчите? Мы по-прежнему готовы оплатить вашу поездку. Я имею в виду авиабилеты. Правда, спать придется на вокзале, зато вы сколько угодно сможете путешествовать по Нью-Йорку, используя бесплатную карточку для метро. Вы согласны? Алло? Итак, я записываю ваши данные для приглашения. Платов. Валерий. А как ваше отчество? Алло! Мистер Платов! Вы меня слышите?

Платов упорно молчал, чувствуя, что такого унижения он не испытывал, возможно, никогда в жизни.

— Впрочем, мы и сами знаем ваше отчество, — успокоил его иностранец. — Итак, Платов Валерий Павлович, — смейтесь. Смейтесь громче — вы находитесь в прямом эфире. А я и вся многотысячная аудитория «Вашего радио» смеется вместе с вами!

Платов чувствовал себя как будто одеревеневшим. Ему все вдруг стало ясно. Все его смутные подозрения страшным образом оправдались.

— Вы стали участником радио-шоу «Давай вместе разыграем друга» — продолжал Пистон распевным голосом конферансье. — Наше шоу…

Платов еще некоторое время машинально слушал, а потом повесил трубку.

Он прошелся по комнате, глядя прямо перед собой невидящими глазами.

«Я его убью, — понял он. — Я убью этого мухомора!»

Не успел он хоть немного прийти в себя, как телефон зазвонил опять.

Платов снял трубку и услышал бодрый голос Верещагина.

— Как живем, как можем! — обычным клоунским голосом поинтересовался Верещагин.

— Нормально, — отмахнулся Платов.

— Погодка-то сегодня!

— Да. Слушай, Мишка, а ты радио случайно не слушаешь?

— Нет, — удивился друг. — А что?

— Да нет, ничего. Ты что звонишь?

— Поболтать. А ты чего это такой… взведенный?

— Да так.

— Неприятности? — участливо спросил друг.

— Почему? Нет.

— А что же ты тогда такой нервный?

Платов понял, что от друга все равно этой истории не скроешь.

— Да что-то я, Мишка, дурака свалял…

— А что такое? — оживился друг.

— Да тут один чудак позвонил… — Платов замолчал.

— И что?

— Да черт его знает! Уговорил меня боксировать с самим Майком Тайсоном.

— С кем, с кем?!

— С кем слышал! — огрызнулся Платов. — С Майком Тайсоном!

— Да ты что! — как-то фальшиво изумился Верещагин. — А потом спать с Шэрон Стоун?

Платов похолодел.

— А ты откуда знаешь?

Верещагин расхохотался:

— Да так… Девчонки в магазине говорили…

Тут до Платова дошло, наконец, что иностранец, он же ведущий радио-шоу, должен был откуда-то узнать его имя и то, что он в юности занимался боксом, и про Полянского, и многое, многое другое, Платов вспомнил слово «друг» в названии шоу…

— Постой, постой… — проговорил Платов. — А не ты ли, брат, меня подставил. А?

— С чего ты взял! Да чтобы я! — возмутился Верещагин. Но возмущение получилось у него каким-то ненатуральным.

— Шоу называется «Напарим вместе друга». Вот, значит, кто этот друг?

— Как ты мог подумать, Платов! — попытался ломать дурочку Верещагин. Но Платову все стало ясно.

— Ах ты сволочь! — задохнулся Платов. — Так это ты, значит… Меня, перед всем городом… Да знаешь, ты кто после этого! Чтобы я тебя больше никогда не видел!

— Да ты что?! — вскинулся Верещагин. — Я же просто пошутить хотел! Это же диджей Пистон! Его шоу весь город знает! Он кого хочешь заговорит… На днях мужика одного уговорил в Антарктиду ехать пингвинов ловить. Я думал, ты сразу просечешь фишку, подыграешь немного, вместе посмеемся. А ты…

Платов почувствовал, что краска заливает его лицо.

— А пошел ты! — сказал он и повесил трубку.

«Я убью этого Пистона!» — повторил Платов.

Узнать адрес редакции «Вашего радио» было не сложно. Настроившись на его волну и послушав некоторое время эфир, Платов узнал все, что нужно. А также то, что свою вахту Пистон передает коллеге в два часа дня.

Без четверти два Платов остановил машину невдалеке от старенькой гостиницы советского времени, в которой редакция снимала целый этаж. Определенного плана в голове у Платова не было. Он собирался действовать по обстановке.

Гостиница стояла в коротком переулке, точнее в тупичке, метрах в ста от шумного проспекта. Переулок был плотно заставлен припаркованными машинами. Одним концом переулок выходил на проспект, другим упирался в забор какой-то стройки, в воротах которого виднелись заброшенные плиты фундамента, подъемный кран, а за ними пустырь и железная дорога.

«Там и урою гада!» — решил Платов и вышел из машины.

Стеклянные двери гостиницы под массивным козырьком с неоновой надписью вертелись взад и вперед, впуская и выпуская многочисленных посетителей. Войти в гостиницу можно было беспрепятственно, но в конце небольшого фойе, в котором помещался еще один киоск и три телефонные будки, перед дверью в вестибюль располагалась стойка вахтера с металлической вертушкой. За стойкой стояла немолодая, но бойкая женщина в валенках, китайском пуховике и заломленной на затылок ушанке.

Свое дело вахтерша знала досконально и работала ловко и без усилия. Под ее зорким присмотром поток посетителей как-то сам собой делился на тех, кто показывал пропуск или карточку постояльца, на тех, кто отходил в сторонку заполнять бланки для разрешения, и на тех, кто просто кивал, как старый знакомый. При этом все соблюдали порядок, друг другу не мешали, не спорили, знали свое место и не создавали толкучки.

Платов попробовал пройти, всего лишь кивнув головой, но вертушка, которая до него крутилась как заводная, вдруг встала намертво, повинуясь нажатой вахтершей педали.

Женщина молча смотрела на Платова, ожидая объяснений.

— Здравствуйте, девушка! — сурово начал Платов.

— Ну? — не реагируя на лесть, спросила вахтерша, женщина раннего пенсионного возраста.

— Редакция «Вашего радио» здесь располагается?

— Есть такой офис. И что?

— Как туда попасть?

Вахтерша мельком оглядела Платова.

— А зачем? — спросила она и за рукав потянула его в сторону, чтобы освободить проход.

— Мне девушка нужна оттуда… Валентина… — наудачу сказал Платов. — Из рекламного отдела.

— Валентина? Что-то не знаю такой, — отозвалась вахтерша. Платов понял, что обмануть этого знатока человеческих душ будет непросто.

Вахтерша проверила пару пропусков и трех человек пустила просто так.

— А ты, случаем, не Пистона ищешь? — спросила она. Платов чуть не поперхнулся.

— Кто такой Пистон? — спросил он, и ему потребовалось все самообладание, чтобы сказать это равнодушно.

— Пистон-то? — вахтерша сделала пометки в нескольких временных пропусках и опять покосилась на Платова. — Ведущий с «Вашего радио». Который шоу ведет. «Давай напарим друга». Звонит людям по телефону и издевается.

— А-а… Да-да… Я что-то такое слышал… Рассказывали… Но я — нет. Я Валентину ищу. Я на днях с «мерседесом» на перекрестке столкнулся. А она свидетелем была…

Вахтерша кинула взгляд на два показанных пропуска и ничего не сказала. Платов так и не понял, поверила она или нет.

— Звони, — равнодушно сказала она и кивнула на местный телефон на стене и на список абонентов рядом. — Пусть твоя Валентина заказывает пропуск.

Платов, подумав, отошел к телефону, прилежно изучил список, набрал какой-то номер, послушал гудки и повесил трубку.

— Занято, — сообщил он вахтерше.

Отступив от телефона, он встал у стены рядом с вахтой.

Вахтерша покосилась на Платова и ничего не сказала. Целый день с утра до вечера проверять пропуска — тоже несладко. Соскучишься по простому разговору.

— А у нас что ни день, то кто-нибудь Пистона ищет, — заметила она через некоторое время.

Платов подождал немного, потом еще раз набрал несуществующий номер, положил трубку и опять повернулся к вахте.

— А кто ищет Пистона? — спросил он. — Поклонницы?

— Зачем поклонницы? Люди. Которых он в эфире высмеял.

Платов помолчал. Помолчала и вахтерша.

— А зачем они его ищут? — спросил наконец Платов.

Вахтерша пожала плечами.

— Ясно зачем. Кто жаловаться хочет. А кто и по морде дать.

Платов мысленно крякнул и посмотрел на женщину.

Она глядела прямо перед собой и на его взгляд не ответила.

— У нас молодежь этого Пистона очень любит, — в воздух сказала вахтерша и неодобрительно кивнула куда-то вглубь вестибюля, где располагались торговые киоски, салон сотовой связи и игровые автоматы. — Как шоу его идет — на всю гостиницу включают.

Платов кивнул. Ясное дело. Молодежи бы только над кем-нибудь поржать.

Он еще раз набрал тот же номер и опять положил трубку.

— Ладно. Я здесь подожду. У нее сейчас как раз обед будет.

— Жди, — согласилась вахтерша.

Платов пристроился сбоку от ее стойки, наблюдая, как вахтерша управляется с проходящими.

— Женщина тут одна приходила… — сказала вахтерша. — Молодая. Плакала. Пистон убедил ее, что брачное агентство, в которое она обращалась три года назад, наконец нашло ей жениха — нефтяного шейха из Эмиратов. Что этот принц как фото ее увидел, теперь ни спать, ни есть не может. Ничего готов не пожалеть. Она говорит: «Вы ошиблись. Я уже нашла мужа. Через ваше агентство. Он водитель автобуса. У нас уже есть дочка». А Пистон свое. На жалость, подлец, давит: «Принц на себя руки наложит. Вы будете виноваты. Скандал выйдет международный…» — «Что же я могу поделать?» — «Есть вариант. На неделю к нему съездить, дома сказать, что выиграли в лотерею туристическую путевку, а через неделю вернуться с миллионом долларов в кармане. Миллион за неделю любви — для шейха это пара пустых. А ваша семья на всю жизнь будет обеспечена». Битый час ее уговаривал, детали уточнял. А весь город слушал. И муж в том числе. Теперь муж знать ее не желает. Развода требует.

«Да-а… Это, пожалуй… покруче, чем у меня…» — подумал Платов.

— Или вот сегодня… Мужика какого-то убедил, что с ним хочет сам чемпион мира по боксу драться. Изгалялся полчаса. Что у чемпиона этого одна рука будет привязана к поясу. А мужику за пять минут дадут двадцать пять тысяч долларов…

Платов почувствовал, что краснеет.

— Да вы что! Ай-яй-яй! — ненатурально удивился он. К счастью в вестибюле было темновато.

К вахте подошла целая группа людей, возвращающихся с обеда, и женщина отвлеклась, бдительно следя, как они проходят внутрь.

— Да… И как он только не боится, — заметил Платов. — В наше время за глупую шутку можно и пулю получить. Если пошутить не над тем человеком.

Женщина пожала плечами. Кто его знает, почему не боится. Ей не докладывали.

— А злющий-то… Злющий… — сказала она. — Страсть… Девкам наверняка от него достается!

Платов кивнул, думая о своем.

— А этот Пистон, он что, амбал здоровенный?

— Да куда там! Маленький, щуплый. Соплей перешибешь!

— Тогда, наверное, боксер! Или каратист.

Вахтерша пожала плечами: ничего такого она не слышала.

— Или всегда телохранители рядом?… Парочка друзей со стволами?

Женщина даже рукой махнула: откуда телохранители у этого прощелыги!

— Тогда шлепнут его когда-нибудь, — убежденно вывел Платов. — Или под машину прилепят что-нибудь — и привет!

— Да у него и машины-то нет! Голь перекатная. И в снег и в зной в одном и том же пальто до пят и черной шляпе. Но каждый день, как барин, такси ловит. Как выйдет, так прямо у подъезда ручкой давай махать — такси, такси!

Вахтерша с чувством отвернулась.

На улице возле гостиницы остановился автобус с иностранными туристами. Невесть откуда взявшиеся гостиничные служащие повезли ко входу специальную помпезную каталку для импортных чемоданов. В вестибюле стало шумно.

— Ты — это… — сказала она. — Отошел бы в сторонку. А то людям мешаешь ходить.

Платов не стал возражать. Он, собственно, уже все успел узнать.

Он вернулся к машине и, выждав, пока освободится место, занял позицию в паре десятков метров от входа в гостиницу, так чтобы видеть всех выходящих и быть наготове.

«Ваше радио» продолжало работать. Девушка-ведущая, только что заступившая на пост, как раз благодарила Пистона за отлично проведенный эфир и желала ему счастливо добраться домой.

«А это мы еще посмотрим», — подумал Платов.

Через пятнадцать минут по ступенькам гостиницы стремительно сбежал невысокий молодой человек в элегантном черном пальто и пижонской широкополой шляпе. Платов по описанию вахтерши сразу узнал Пистона.

Пистон шагнул с тротуара на проезжую часть переулка, огляделся вокруг в поисках поджидающей машины и поднял руку. Платов, опередив какого-то частника с шашечками на крыше, вывернул от обочины и первым остановился возле голосующего диджея.

Пистон открыл двери и заглянул внутрь.

— На Аптекарский, — сказал он.

— Сколько?

— Да тут рядом!

— Я знаю.

— Полтинник!

— Мало!

— Как это мало! Я каждый день тут езжу и всегда плачу полтинник!

— А инфляция?

Диджей собрался захлопнуть дверцу.

— Ладно, садись, — в последний момент согласился Платов.

И Пистон опустился на сиденье рядом с ним.

В машине Пистон принялся сразу звонить по мобильному телефону. Сначала какой-то Маринке. А потом неизвестному Боре, которому строго-настрого запрещал сегодня вечером пить. Боря с этим, похоже, не соглашался, говорил, что если пить в меру, то дело от этого не пострадает, и они с Пистоном по этому поводу препирались.

Платов краем уха слушал болтовню Пистона, лихорадочно прикидывая, что же делать.

До Аптекарского было и в самом деле было недалеко — на набережную, потом через мост и прямо, вдоль Ботанического сада. «Если поехать прямо, — прикидывал Платов, — сразу попадешь в людные места, в которых Пистон, наверняка, хорошо ориентируется. Туда ехать нельзя…»

Миновав мост, Платов круто свернул вправо и начал стремительно набирать скорость.

— Э, эй! Мужик! — прикрикнул Пистон, прикрывая ладонью трубку телефона. — Ты куда? Мне на Аптекарский. Прямо.

— Там ремонт, — коротко ответил Платов.

— Какой ремонт! С чего ты взял? Я утром ехал, все было в порядке.

— Утром было в порядке, а сейчас ремонт!

— Ты что, рехнулся! Куда ты меня везешь?!

Но Платов уже успел промчаться вдоль чугунной решетки, ограждающей сад, круто свернуть налево в переулок и сразу же опять налево — в открытые ворота вспомогательного проезда, ведущего к гаражам и ремонтной мастерской.

Платов остановил машину и выключил двигатель. Воцарилась тишина.

На них с удивлением обернулась какая-то женщина, которая не спеша шла по дорожке в сторону запотевших стекол оранжереи, с ведром земли в одной руке и лопатой в другой.

Пистон, кажется, начал понимать, в чем дело. Он спрятал телефон в карман, губы его плотно сжались, а глаза стали наливаться яростью.

— Ты чего, мужик?! Тебе жить надоело?

Платов всем корпусом повернулся к своему пассажиру.

— Ну что, сволочь? — спросил он страшным голосом, чувствуя, что гневный спазм перехватывает горло. — Не узнаешь меня?

«Руки, руки его контролировать! — пронеслось в голове у Платова. — Чтобы не вытащил что-нибудь из-под пальто!»

— Я тот, кто на следующей неделе будет с Тайсоном боксировать. Узнал?

Пистон хотел было пошевелиться, но Платов предупредил его движение и Пистон остался сидеть как сидел.

— Сейчас я тебя закопаю, сволочь! На компост! Но прежде скажу все, что о тебе думаю!

Платов почувствовал, как в висках гулко застучала кровь. И увидел совсем рядом тревожно метнувшиеся глаза Пистона.

— Ты маленький вонючий козел, — сказал Платов. — Ты из тех, кто приносит на день рождения коробку из-под торта, а в коробке — какашка! Или привязывает кошелек на веревочку и дразнит прохожих. Или ребенку протягивает конфетку, а там не конфетка, а пустой фантик! Такие козлы, когда вырастают, любят подловить на улице пьяного, который лыка не вяжет, повалить на землю и забить ногами! Чтобы таким образом вырасти в собственных глазах. Ты мелкий гнусный подонок! Понял!? Ты нападаешь из-за угла, и только на тех, кто не ждет ничего плохого и поэтому не может ответить. Ты — полное говно!

Пистон сделался белым, как мел. Его руки начали шарить вокруг в поисках чего-то тяжелого, но Платов навис над ним, и Пистон опять замер, буравя Платова расширившимися от ненависти глазами.

— И ладно бы ты один, но таких подонков повылезало из всех щелей немерено! И свои подлые замашки они возвели в норму жизни. Вывели из них философию. Мол, в наше время кто успел, тот и съел. И нечего щелкать клювом. Наглость — вторая натура, и если не напаришь, то и не проживешь. И так далее и тому подобное.

Пистон стал понемногу приходить в себя от первой неожиданности, и до него начал доходить смысл слов Платова.

— И теперь все мы живем по волчьим законам! Водитель стоит на обочине лесного шоссе, просит помощи — а никто не остановится. Потому что люди боятся. А вдруг это шутник вроде тебя, а в кустах прячется парочка его приятелей с монтировками? Или девчушка на костылях просит милостыню в переходе метро — а все отворачиваются. Потому что каждому ясно: ногу ей козлы вроде тебя бинтом скрутили, чтобы выглядела как культя, а вечером она отдаст в их общак все собранные за день деньги.

Пистон пошевелился на своем месте, как-то странно посмотрел на Платова и отвел глаза.

— Ты чего, рехнулся? — хмуро вставил он. — А здесь-то я при чем?

— А при том! Из-за таких, как ты, это стало предметом гордости. Продать приятелю какое-нибудь дерьмо. Или оттяпать у соседа что-нибудь под шумок. Или просто над ним посмеяться. Да из-за вас мы живем как на зоне: никто руки в беде не подаст, позовешь на помощь — все разбегутся. Тебя на улице среди бела дня раздевать будут, а прохожие мимо пойдут и будут отворачиваться. Каждый опасается: вот поверишь человеку, душу перед ним раскроешь, а он тебя скрытой камерой заснимет и опозорит перед всем городом.

Пистон опять посмотрел на Платова и вдруг едва заметно улыбнулся. Эта спрятанная улыбка и вообще вывела Платова из себя.

— Что лыбишься, сволочь! Не сметь лыбиться! — заорал он. — Свои гнусные делишки вы умеете делать только из-за угла. А ты попробуй по-честному! Глаза в глаза, один на один. Ну, давай! Что? Кишка тонка? Давай, к примеру, выйдем на ринг, наденем перчатки и поговорим по-мужски. Чтобы все по-честному. Три раунда. Ниже пояса не бить. Лежачего не трогать. Ну? Что молчишь? Не можем мы по-мужски? По-мужски мы боимся? Козел ты! Понял? Козел и все!

Платов замолчал, сказав все, что накипело в душе. Он хотел добавить еще что-то, но не стал. А только с шумом выпустил из груди воздух и посмотрел на Пистона.

Пистон сидел тихо, опустив глаза в пол. На его щеки уже успел вернуться румянец. Почувствовав, что Платов замолчал, он медленно повернул к нему голову.

— Ну что, все сказал? — спросил он.

— Все!

Платов пошевелился на сиденьи и отвернулся. И тут Пистон, повернувшись всем корпусом к Платову, разразился гневной ответной речью.

— Я, по-твоему, козел? — спросил он. — А ты на себя посмотри. Ты-то кто? Ты — лох! По жизни лох! Тупой совок. Понял? Лох Лохович Совковый.

На этот раз пришла очередь Платова оторопеть.

— Ты считаешь, если мы выйдем на ринг, это будет по-честному? — Пистон смерил Платова взглядом. — А то, что ты почти кандидат в мастера по боксу и что весу в тебе без малого девяносто, а во мне — шестьдесят четыре кило? Это ничего? Это тебе не ху-ху? Ты так понимаешь справедливость? Кто сильнее, тот и прав? У кого загривок жирнее, за тем и правда? Да это такие, как ты, испоганили нашу жизнь. Развели повсеместно право толстых. Все страна живет по понятиям! Ишь, поглядите на него, вспомнил фантик от конфетки. А ты что же, когда со мной по телефону разговаривал, вдруг в маленького мальчика превратился? Или был пьяный в дупло? А может, ничего не соображал? Нет. Ты был в полном здравии. Шутил и куражился. Вот только думал не головой, как положено, а жопой! Это же надо в такое поверить! Тайсон ждет не дождется, чтобы с ним на ринг выходить! Да еще с пристегнутой к поясу рукой. Да еще бить не будет! Как же! Тайсон спит и видит!

Платов чувствовал, что на этот раз кровь отлила от его лица, и у него онемели скулы. «Сейчас я его убью!» — понял он.

— И дело здесь не в Тайсоне, — продолжал маленький Пистон. — А в том, что ты — типичный совок. Совковый лошина! И как всякий совок падок до халявы. Двадцать пять тысяч баксов ему подавай за пять минут. Вышел в трусах на ринг — и пожалуйста! Разбогател. Не надо ни работать, ни думать головой. Россия — страна, где все поголовно верят в чудеса. Целая страна, и в ней все — Иваны-дураки. Или Емели на печи! Каждый убежден: в один прекрасный день он поймает рыбку в пруду — и по ее велению вмиг станет весь в шоколаде. А раз так — незачем работать! Незачем учиться! Вся страна сидит с разинутым ртом и ждет, пока какой-нибудь добрый дядя туда галушки положит и сверху сметаной польет. И оттого у нас не страна, а сплошной лохотрон. То все ломанутся в какую-нибудь пирамиду за большой капустой. То в лотерею беспроигрышную! Потому что все — такие же как ты!

Мимо машины прошел мужичок в валенках и с лопатой в руках — видимо, дворник шел убирать снег, — и с удивлением заглянул через стекло внутрь машины на двух разгоряченных молодых людей.

— Я каждый день веду в эфире это шоу с розыгрышем, — продолжал Пистон. — Я вашу породу отлично знаю! Пока ты просто так с человеком разговариваешь — он еще что-то соображает. Отличает белое от черного. Но стоит только пообещать ему пару тонн долларов — все! Пропал человек! Он за тобой на край земли пойдет, и родную жену там за пачку ботвы продаст. У нас страна идиотов!

Пистон замолчал и в сердцах отвернулся от Платова к окну.

Платов некоторое время сидел, не находя слов, чтобы ответить.

— Та-ак! — сказал наконец он. — Страна ему не угодила. Так ты поезжай в другую, если такой умный.

— А чего это я должен уезжать? — опять вскинулся Пистон. — Это моя страна, я здесь родился и вырос. Может, это тебе свалить отсюда? Вместе с такими же, как ты!

— Это с какими «таким же»?

— С такими же лохами раскормленными! Я, видишь ли, у него козел. А сам-то ты кто? У нас каждый дурак мнит себя пупом земли. Не меньше чем премьер-министром! А к себе нужно проще относиться. С юмором. Ведь мое шоу — это просто розыгрыш! Шутка! Развели тебя — так ты посмейся вместе со всеми. А у нас — каждый второй жалобу пишет. Или лезет морду бить.

Платов сбоку посмотрел на раскрасневшееся лицо Пистона. И вдруг почувствовал, что в маленьком сердитом Пистоне есть что-то симпатичное… Платов нахмурился.

Пистон хотел еще что-то сказать, но не стал. А только махнул рукой.

Наступила тишина.

— Высказался? — спросил через некоторое время Платов.

— Да!

Пистон бросил на него злой взгляд и отвернулся.

— И что теперь, доволен собой?

— Не жалуюсь! — сердито буркнул Пистон. — Давай вези меня на Аптекарский! — прикрикнул он. — Я и так из-за тебя почти полчала потерял.

— Ага, щас!.. Разбежался. Ножками своими топай.

— Ну и пойду.

— Вот и иди!

Пистон решительно взялся за дверную ручку, но почему-то остался сидеть. И Платову показалось, что Пистон напряженно думает о чем-то еще, что не имело отношения к их разговору.

Платов сидел, ожидая, что будет дальше. Пистон тайком бросил на него внимательный взгляд и вдруг заговорил другим тоном.

— Вот вы все думаете, что мне так нравится из людей клоунов делать? — с обидой сказал он. — А мне совсем не нравится. Я же не урод какой-нибудь! Но меня только для этого и держат на радиостанции. И только за это мне деньги и платят. Это шоу главный редактор придумал. Он же и ситуации для розыгрышей задает. А мое дело маленькое. Я только ведущий. Исполнитель. Понял?

Платов на всякий случай ничего не сказал.

— Да я бы в жизни не стал такой мурой заниматься, — запальчиво заявил Пистон, — если бы в стране все с ног на голову не перевернулось. Я ведь, между прочим, артист! Театральный институт окончил. И был одним из лучших! Надеждой курса. В дипломном спектакле Отелло играл. И как играл!..

Платов заметил, что при воспоминании об Отелло, глаза Пистона непроизвольно повлажнели.

— Но артисты сейчас, знаешь, сколько получают? То-то! Вот и приходится всякой мурой заниматься.

Платов пожал плечами. Ситуации у всех непростые. Но каждый сам за себя отвечает.

— Да и вообще… — сказал Пистон. — Я же не думал, что все так получится. Я сценария заранее не составляю, действую по обстановке. В зависимости от того, как развивается разговор. Но ты же сам лез, как баран под нож. Сам напрашивался, чтобы тебя развели по полной схеме. Согласись!

Платов молчал.

Пистон опять бросил на него взгляд украдкой и вздохнул. Потом почему-то убрал руку от двери.

— Единственное, о чем я жалею, — сказал он, — так это о том, что назвал твою фамилию… Тут я погорячился… Этого нельзя было делать. А все потому, что по жизни полоса какая-то неудачная: то одно, то другое. Ты, это… прости, если можешь…

Платов по-прежнему молчал.

Он посмотрел на оранжерею, виднеющуюся из-за гаража, на темные силуэты каких-то диковинных, не наших елей…

Платов вздохнул. И включил двигатель. Пистон взялся за ручку двери, собираясь выходить.

— Ладно, сиди, — сказал Платов. — Так и быть. Отвезу тебя на твой Аптекарский.

— Правда?

— Да.

— Ну, спасибо!

Машина задом попятилась из проезда, выехала в переулок и покатила вперед, в сторону проспекта.

Платов заметил, что Пистон опять помрачнел и задумался о чем-то своем.

Они выехали на набережную, проехали два квартала в обратном направлении и свернули на проспект.

— Где тебя высадить? — спросил Платов через некоторое время.

— Да вот здесь. Сколько я должен? — Пистон полез во внутренний карман за кошельком.

— Сколько должен — таких денег у тебя отродясь не водилось! — отрезал Платов. — Бывай, земляк!

Пистон кивнул в знак согласия, однако выходить медлил.

Он сбоку как-то подозрительно посмотрел на Платова.

— А ты завтра что делаешь? Случайно не свободен? — спросил он.

— А что такое?

Пистон помолчал, что-то быстро прикидывая в уме.

— Мне позарез нужен помощник в одном деле. На завтра. Я с приятелем это дельце начинал, он тоже артист, но приятель, как оказалось, не может. Его пригласили… В общем, неважно… А ты как раз подойдешь. Машина у тебя подходящая. И комплекция. Дело-то, в общем, пустяковое… А заработаешь неплохо. Скажем, тонну баксов за полдня.

Платов хмыкнул и насмешливо посмотрел на Пистона.

— Что, опять развести меня хочешь? — спросил Платов, поумневший за сегодняшний день.

— Нет. На этот раз нет. Ну, точно!

Платов посмотрел на Пистона, почувствовал, что тот не врет, и задумался.

— Тонну басков за несколько часов просто так не платят, — в сомнении заметил он.

— Не платят, — согласился Пистон. Хотел еще что-то добавить, но пока не стал.

Платов опять помолчал.

— Криминал, наверное, какой-нибудь?…

— Да нет… Ну разве что немножко. А, в общем, ерунда… Почти благотворительное дело… Подожди меня пятнадцать минут, а потом отвезешь в центр, к месту встречи. Дорогой я тебе все расскажу.

Вот кое-что из того, что Пистон дорогой рассказал Платову.

Был когда-то у Пистона одноклассник по фамилии Лопатин. Вася Лопатин. Парень ленивый и добродушный. Все десять школьных лет он просидел на последней парте, развалясь и подперев голову рукой, и все десять лет на его широком лице блуждала беззлобная мечтательная улыбка. Учителей он не слушал, глазел в окно, на деревья и ворон, исподтишка заглядывался на девчонок в коротких юбках, рисовал что-то на листках бумаги. В младших классах рисовал самолеты и танчики. В старших — женские ножки и попки. Короче, не парень, а размазня и лентяй.

И сказать-то о нем было особенно нечего. Бегать он не любил. В футбол с товарищами не играл. В мальчишеских драках, когда пришло время, участия не принимал. На танцы не ходил, ленился. Курить за угол на переменах не бегал. Жил как-то особняком. Но в классе к нему относились неплохо. Потому что человек он был не злой и не вредный, а, наоборот, добродушный и, пожалуй, даже с юмором.

И была у Пистона одноклассница по фамилии Пушкина. Маринка Пушкина. Очень упитанная девушка и румяная. С косой толщиной в человеческую руку. Незлая и крайне застенчивая. Бывало, вызовут ее к доске — она покраснеет до слез, упрется глазами в пол и молчит, как партизан на допросе.

Пушкина, как и Лопатин, тоже всегда оставалась как-то в стороне от основной классной жизни. Глаза в туалете не красила. Шмотками не интересовалась. Вещи ни у кого не покупала и не обменивала. Записочки не писала. Мальчишек взглядами не гипнотизировала. На каждой перемене съедала исполинский бутерброд с докторской колбасой и сыром, а на большой перемене плотно обедала. Кроме этого, о ней трудно было что-то сказать. Но и к ней в классе относились терпимо и даже с симпатией. Потому что и она была человеком незлым и безобидным.

«А еще ее папа был директором овощебазы, — вспоминал Пистон. — Маленький, круглый и оборотистый, как колобок». Этот папа или его заместитель в конце каждого года приходил к директору школы переводить Пушкину в следующий класс. То есть решать, какую помощь на этот раз окажет школе овощебаза: отремонтирует физкультурный зал или купит новые парты.

Через несколько лет после окончания школы Пистон от кого-то из одноклассников неожиданно узнал, что Пушкина и Лопатин поженились. «Да вы что?!» — изумился Пистон. «Представь себе!» — ответили ему. «И как только они с их застенчивостью и ленью умудрились найти друг друга!» — «Сами не поймем!» — «А потом еще дотянуть дело до свадьбы!» — «Загадка!» — «Впрочем, природа — она и есть природа. Рано или поздно она свое возьмет!»

Более того, говорили, что между Лопатиным и Пушкиной в свое время полыхал роман небывалой, почти шекспировской силы. Что Лопатин повадился заходить к однокласснице в гости в то время, когда она была дома одна, а потом в решающий момент вдруг повел себя как последний подлец. Что Пушкина даже пыталась травить себя газом или прыгать из окна, но Лопатин в последнюю минуту успел остановить ее, то есть поймал чуть ли не на подоконнике, и дело в конце концов благополучно закончилось свадьбой. Как положено, в скорости у них родился сын, а через год еще один. А потом с небольшим интервалом и третий.

И вот в прошлом году исполнилось сколько-то там лет после окончания Пистоном школы. И в один прекрасный день Пистону позвонил молодой человек, который представился личным секретарем господина Лопатина, и сообщил, что чета Лопатиных-Пушкиных приглашает всех школьных товарищей отметить это событие в их загородном поместье. Заметьте, позвонил не Лопатин, и не его жена, а их личный секретарь. И пригласил всех отметить годовщину не в квартире, и не на даче, и даже не в загородном доме, а именно в поместье на заливе. Причем просил не беспокоиться ни о выпивке, ни о закусках, потому что все хлопоты берут на себя хозяева. Нужно лишь сообщить, в котором часу и в каком месте города автобус, заказанный Лопатиными, сможет в назначенный день подобрать его, Пистона.

Заинтригованные одноклассники, те, конечно, кто оказался в тот день в городе, собрались все как один.

Там-то, в роскошном загородном доме, а точнее сказать именно поместье, все и началось…

Загородное жилище Лопатина и в самом деле оказался целым поместьем на берегу залива. Новый просторный дом в строгом британском стиле утопал в переплетениях декоративного винограда. Мощеные дорожки пролегали среди лужаек. Там и сям — стояли трогательные группки берез. Тропинка к пляжу бежала через дюны, поросшие соснами. По дорожкам гуляли декоративные куры причудливых расцветок. Был даже свой маленький пруд. Даже небольшая конюшня, в которой стояла удивительной грациозности гнедая лошадка. Баня имела такие размеры, что в ней одновременно мог поместиться целый взвод военнослужащих.

А главное, — все было сделано как-то удивительно уютно и хорошо, с большим вкусом. Без лишнего выпендрежа. Без разных там колонн и статуй. Без ненужного зазнайства и снобизма или желания пустить пыль в глаза. Что, вообще говоря, было трудно ожидать от простоватого Лопатина.

— Ну, Лопатин! Ты даешь! — восхищались старые приятели. — Это что же, ты сам все придумал? Или дизайнер какой?

— Это все жена, — скромно отвечал Лопатин. — Она все придумала.

— Ай да Пушкина! Ай да молодец!

— А там, на другой стороне пруда, чей дом? Вон тот рыцарский замок из белого камня? — жадно интересовались гости. — Тоже ваш?

— Нет, — скромно говорил Лопатин. — Там не мы… Там шурин живет, — и он как-то виновато разводил руками.

— Мой младший брат. Сашка, — поясняла Пушкина, и ее лицо почему-то мрачнело.

Гости были искренне восхищены. Надо же, такая роскошь!

— А на лошади — это ты, Лопатин, катаешься? Или Пушкина?

— Нет. Лошадь тоже шурина.

— Да, — подтверждала Пушкина. — Персик никого, кроме Сашки, к себе не подпускает.

И само мероприятие оказалось организованным по высшему разряду. На станции целый вечер дежурил специальный автобус, который подвозил на вечеринку тех, кто не смог приехать с общей группой. На кухне ни на минуту не прекращала стряпню пушкинская кухарка. Две ее молоденькие дочки, одетые в одинаковые симпатичные передники, разносили закуски и убирали грязную посуду.

Нарядно накрытый стол стоял прямо посредине стриженой лужайки. Кроме этого, в разных концах ухоженной милой глазу территории — в беседке под березами, на терраске без устали топившейся бани, возле мангала на площадке для барбекю за домом, на крохотном персональном пляже, даже возле качелей на детской площадке — заботливой рукой хозяйки были поставлены столики, за которыми дорогие гости в любую минуту могли выпить и закусить. Что большая часть и делала с завидной прилежностью.

К тому же погода выдалась на славу: было тепло, тихо, голубело чистейшее небо, на нем ни облачка, ласковое вечернее солнце, теплый залив, девственная тишина… Гости то разбредались по участку, сбиваясь в группы, то вновь сходились за главным столом на лужайке, то бросались в воспоминания, хохоча, как сумасшедшие, неизвестно над чем, то принимались петь песни. Короче, встреча удалась.

Но главное удивление, недоумение, изумление вызывала, безусловно, перемена, произошедшая с самим Васей Лопатиным и его женой.

Потому что, с одной стороны, это были те же самые люди, что учились когда-то со всеми в классе. А с другой стороны — совсем не те!

Одноклассники вглядывались в черты нынешнего благополучного Лопатина, в его повадки, манеру говорить, в улыбку на широком лице, и с удивлением понимали, что именно так говорил, шутил и улыбался тот, юный Лопатин. Он еще больше располнел, но это было ему как-то к лицу. Прохладный льняной костюм с фирменным значком на клапане кармана… Летние туфли ручной работы…

То есть в том далеком добродушном толстяке, сидевшем, развалясь, на задней парте, в лентяе, которого никто и всерьез-то не принимал, уже был скрыт вот этот благополучный и успешный человек: неторопливый, солидный, доброжелательный; пусть не семи пядей во лбу, но приятный и полный собственного достоинства. А главное, в том Лопатине скрывался человек, который за считанные годы умудрился так высоко взлететь!

— Вот это жизнь! — вертели вокруг головами заинтригованные и восхищенные одноклассники. — Вот это буржуйство! Ай да Лопатин!.. И кто бы мог подумать! Ведь ты же был такой… Такой…

Лопатин сдержанно и с достоинством улыбался и разводил руками. Ему были приятны слова старых приятелей, но скромность не позволяла ему отнести свои успехи только лишь на счет своих достоинств.

— Бизнес, друзья, бизнес! — говорил он.

— Ясно, что бизнес! Что же еще! Бизнес — он и в Африке бизнес! А ты чем занимаешься? Нефтепродуктами? Алюминием? — проявляли деловую осведомленность одноклассники.

— Да нет, зачем же, — скромно улыбался Лопатин. — Все намного проще. Фрукты. Овощи. Так сказать, хлеб насущный! Правда, наша компания — самая крупная на Северо-Западе.

— Вот это да! Обыкновенные фрукты! Всего-навсего овощи! А ты что же — владелец?

— Нет, нет. Точнее, не совсем. Я — один из главных акционеров. И член совета директоров, — с достоинством отвечал Лопатин.

Гости охотно кивали. Понятное дело. Член совета директоров! Один из главных акционеров. А главный акционер — он и в Африке главный акционер!

— И это все, — гости показывали вокруг, — ты сам построил? В том смысле, что… Ну, ты понимаешь.

— Нет, нет, это еще тесть, — говорил Лопатин и вздыхал. — Кипучий был человек. Царство ему небесное.

Вот такие чудесные превращения запросто случаются с людьми в наше время!

И как приятно встретиться со старыми друзьями в такой шикарной обстановке. А что, знай наших! Приятно выпить как следует и вновь побыть такими же беззаботными раздолбаями, какими были много лет назад.

К тому же шашлыки жарились без остановки, две симпатичные девчушки без устали подносили к столу все новые и новые закуски, и бутылки откупоривались как из ружья.

В разгар веселья кто-то попробовал по старинке назвать Лопатина Лопатой и хлопнуть по плечу, но болтун как-то сам собой осекся и чуть было не проглотил от конфуза язык. Причем без всякого на то посыла со стороны Лопатина. Который лишь терпеливо улыбнулся, улыбнулся так, будто услышал не очень удачную шутку.

Кстати, сам Лопатин избегал называть школьных товарищей кличками прежних лет: Бык, Горыныч, Шпала, Кулек, а обращался к ним полными именами, более солидно и выдержанно: Николай, Михаил, Виктор, Наталья.

Например, он говорил, обращаясь к Мишке по кличке Горыныч, жилистому горному инженеру, тайному катале-преферансисту:

— Если ты, Михаил, интересуешься вторичной эмиссией государственных казначейских обязательств, то я рекомендую прочитать статью во вчерашнем номере газеты «Коммерсант». Очень полезная статья!

Или вздыхал, подсев к Вите-Шпале, унылому выпивохе и подкаблучнику, монтеру телефонных сетей:

— Почему-то принято считать, что мы, бизнесмены, живем припеваючи. А ведь это, Виктор, далеко не так!

При этом на его лице покоилось такое приятное, такое достойное выражение, а в словах было так много доброжелательности и так мало зазнайства, что им невозможно было не умилиться.

Но еще более разительные перемены произошли с Маринкой Пушкиной. В тот вечер почти каждый нет-нет да ловил себя на том, что смотрит на нее исподтишка и не может налюбоваться.

От прежней толстой и застенчивой Пушкиной не осталось и следа. Гостей встречала уверенная в себе, общительная, доброжелательная хозяйка. То есть она стала еще полнее, но ей, матери троих щекастых и жизнерадостных мальчуганов, было бы нелепо этого стесняться. К тому же полнота теперь удивительным образом шла ей, делала более завершенным ее образ. Все та же коса была уложена кругом на голове, щеки покрывал ровный румянец, и с первого взгляда было понятно, что деятельная общительная Пушкина — человек исключительно счастливый.

Ей было чем гордиться. В большом доме все было сделано без затей, но добротно и удобно. И как-то сразу становилось понятно, что это заслуга отнюдь не Лопатина. А именно его жены.

То есть, конечно, с одной стороны, чего бы не принимать гостей, если и повариха стряпает, не разгибая спины, и девчонки бегают как заводные. Ну а другой стороны, ведь и той и другим нужно дать указания. Нужно за всем проследить. Нужно все предусмотреть. Нужно сделать так, чтобы всем тридцати гостям было хорошо в ее доме, чтобы они в полной мере насладились уютом и комфортом ее загородного жилья.

Тридцать гостей, да еще таких, что помнят старые проказы, да еще соскучившихся друг по другу за минувшие годы, — это вам не шутка. А все оказалось продумано и ловко. Может быть, придирчивый критик и заметил бы, что квашеную капусту не подают к копченым угрям, а шампанское пьют из широких бокалов, а не из винных тюльпанов, — но для большинства гостей это не имело значения.

Как в любом доме хорошей хозяйки, каждый из тридцати гостей каждую минуту чувствовал на себе ее искреннюю заботу. Кому-то не хватало вилки, кто-то хотел выпить и стеснялся, кто-то, не рассчитав температуру, надел костюм с галстуком и теперь маялся. Пушкина все замечала и всем приходила на помощь.

Она понемногу успокоилась лишь тогда, когда праздник более или менее покатил по накатанным рельсам. Тогда Пушкина уселась в беседке за круглым столом, налила себе чаю из самовара, положила на тарелку кусок кулебяки…

И вокруг нее буквально на глазах стал образовываться плотный кружок, в основном, из женщин, причем из женщин, судьба которых так или иначе не задалась.

А как оказалось, таких было большинство. Более того, среди тридцати одноклассников примеров счастливого супружества было раз-два и обчелся. А примеров обратного свойства как раз наоборот — пруд пруди.

— Даже не знаю, что делать. Не жизнь, а сплошное мучение, — жаловалась одна из подружек. — Придет с работы — и давай придираться: макароны ему не доварены, котлеты пересолены, компот не компот… Каждый вечер ругаемся.

Пушкина кивала, а через некоторое время, как будто по-другому поводу, говорила:

— Мой отец, помню, такой крутой бывал — страсть! Придет с работы — голодный, злой, нервный, нас всех по углам разгонит, рычит, слюной брызгает. Так мама, пока не накормит, полслова поперек ему не скажет. Все только: «Костенька, супчику. Костенька, котлеток». Бегает вокруг него, суетится. Потом смотришь, отец наестся, отяжелеет, подобреет… — Пушкина, вспоминая, смеялась низким грудным смехом. — Тут уж мать свое возьмет. Тут уж его можно было голыми руками брать и вить из него веревки!

Или, например, кто-нибудь из подруг, женщина с увядающим лицом, на котором отпечатались следы постоянной борьбы с жизнью, пожалуется:

— Просто не знаю, что делать с сыном. Упрямый до невозможности. Стоит только сказать: «Надень шапку», — назло пойдет с голой головой. «Не трогай кошку», — обязательно схватит ее за хвост. Просто вылитый отец! А главное, когда, когда он успел научиться? Ведь мы с мужем развелись, когда ему было всего три года!

Пушкина быстро кивала, как будто с первых слов понимала, в чем дело. У нее, может быть, сразу было что сказать, но она сдерживалась, не говорила.

А через некоторое время замечала, как будто даже не к месту:

— У меня два старших мальчишки — точная копия Васи. Спокойные, неторопливые. А в младшем — как бесенок иногда поселяется. Становится злой, раздражительный. Дерзит, на братьев бросается. Я поначалу не знала, что делать. А потом вспомнила: со мной самой так в детстве бывало. Так я вот что придумала: как чувствую, что на него опять находит, я ему мишку старого подсуну или подушку ненужную, или даже газету старую. Он их от-мутузит, раздерет, изорвет в клочья — и, смотришь, отошел, успокоился. Опять нормальный ребенок.

Кто-нибудь не выдержит и вздохнет:

— Молодец ты, Пушкина. Счастливый человек.

— Конечно, — просто согласится Пушкина.

А кто-нибудь покачает головой:

— И как только ты с четырьмя управляешься! Ну хоть бы одна девчонка была!.. С девчонками-то легче.

— Может быть, — не спорила Пушкина. — Но мне и с моими мужичками хорошо.

«Конечно, хорошо, — завидовали подруги. — Когда Вася — такой положительный. А попробовала бы с другим…»

И женщины тайком вздыхают. И как это они такого положительного Лопатина в школе проглядели! А ведь, оказывается, какой муж из него получился!

И вот ведь как бывает, говорит человек простые слова, можно сказать, банальности, а слушать его приятно. И на душе от его слов становится уютно и хорошо. Вроде бы ничего особенного не говорит, а все вокруг тайком вздыхают. Вот они, секреты семейного счастья. Вот она, забытая в наши дни патриархальная гармония! Сидел бы рядом и слушал, слушал…

— А Пушкина-то! А? — незаметно кивали на нее друг другу старые приятели. — И кто бы мог подумать!

Кстати, как бы ни была Пушкина увлечена беседой или хлопотами о закусках, она ни на минуту не упускала из поля внимания своего драгоценного Лопатина. Зорким глазом она нет-нет, да проверяла, не сидит ли он на сквозняке, в порядке ли у него костюм, не подпаивает ли его кто-нибудь из прежних злодеев-приятелей, не завязался ли вокруг него какой-нибудь неприятный разговор.

И еще, как подметил острый взгляд Пистона, все время следила, чтобы мужа не понес в многословные высокопарные выси его развязавшийся язык.

А в словах Лопатина после нескольких часов застолья в самом деле стали навязчиво появляться какие-то многозначительно-патетические ноты.

— На нас, бизнесменах, — говорил, например, Лопатин, не очень внимательным слушателям, — лежит ответственная миссия. Мы строим новую Россию. Да-да. Новую Россию. А это непросто! Ох, братцы, как это непросто.

— Васек, солнышко, — говорила Пушкина, найдя повод пройти мимо, — посмотри-ка в беседке — вино давно кончилось. А водка так и стоит неоткрытая, никто не пьет… Я же сразу говорила, что жара… Будь другом, сходи к Саше в погреб… Принести ящик красного и ящик белого…

— Сейчас, Дусечка, сейчас, — спохватывался Лопатин. — Мигом.

Кстати, за глаза Лопатин звал жену исключительно по имени-отчеству. То есть, обращаясь к ней непосредственно, говорил как-то странно: «Дусечка», но в третьем лице — всегда по имени-отчеству: Марина Константиновна. Например. «Подавать ли горячее? А это мы лучше спросим у Марины Константиновны. Дусечка, Настя спрашивает, горячее выносить?» Народ поначалу смеялся, а потом подхватил. И сквозь легкую иронию в этом обращении проступало настоящее уважение.

Короче, встреча в высшей степени удалась. Одноклассники от души вкусили шикарной жизни. Обожрались деликатесами. Упились коллекционными винами. Накурились сигар. Накатались в лодочке по пруду. Настрелялись из настоящего лука по мишеням. Напарились в бане. В конце концов напились. Орали песни. Ходили купаться на персональный пляж. Причем Витя Шпала желал купаться исключительно голым.

В одиннадцать часов автобус отвез на железнодорожную станцию первую партию гостей, тех, кто во что бы то ни стало торопился домой. А в половине первого этот же автобус стал собираться в город, чтобы развести по домам остальных.

— Но для тех, кто может остаться на ночь, приготовлены гостевые комнаты! — объявила Пушкина.

Ее слова были восприняты с ликованием. А что! Раз здесь так хорошо — будем гулять всю ночь. А завтра продолжим!

Однако Пистон засобирался. На следующий день у него было назначено много работы: эфир, репетиции, вечером дискотека в дорогом клубе.

Когда Пистон садился в автобус, Лопатин придержал его за рукав.

— А к тебе у меня отдельное дело… С тобой я бы хотел поговорить особо, — сказал он. — Не сочти за труд, в понедельник позвони мне в офис. — И, порывшись в кармане, он вручил Пистону свою визитку.

По тону Лопатина Пистон почувствовал, что дело обещает быть небезынтересным.

В понедельник он позвонить не смог, а вот в среду позвонил. И в конце недели они встретились в респектабельнейшем кабинете Василия Михалыча Лопатина.

— Ты за них не переживай, — напористо учил Пистон, когда они с Платовым пробирались на машине сквозь плотное движение в исторический центр города. — Денег у них куры не клюют…

— То есть теперь этот твой одноклассник стал олигархом?

— Вроде того. Он — один из директоров большого холдинга. Оптовая торговля фруктами. Миллионные обороты. Ты, наверняка, слышал название. Да вон, вон на стене их реклама! — Пистон показал пальцем на рекламный щит, покрывающий брандмауэр.

Платов кивнул. Название компании было у всех на слуху.

— Крупная лавка, — одобрил он.

— А то!

— И Стрелок будет целить в этого твоего Лопатина?

— Да нет же! Впрочем, тебя это не касается.

Платов о чем-то думал некоторое время, потом в сомнении покачал головой.

— Только имей в виду, — предупредил он. — Я врать не умею.

— Тебе и не придется. И вообще. Твое дело — самое маленькое. Приехал, погрузил труп в машину и уехал. Главное — никакой отсебятины. Все время молчи. Если что спросят — посмотри презрительно и сплюнь на землю. А я за тебя сам отвечу.

Платов покачал головой. Это легко говорить — молчи и плюй на землю. А если что…

— Если это такие заметные люди, то у них наверняка весь лес будет оцеплен службой безопасности. Из отставных контрразведчиков.

— Не волнуйся. Не будет, — отмахнулся Пистон.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю!

— А если будет?… А если они за нами увяжутся? Выследят до города и накроют?

Пистон резко повернулся в сторону Платова и презрительно сощурился:

— А ты что же, хочешь тонну баксов просто так срубить, за здорово живешь? На машине проехался туда-сюда за город — и пожалуйста! Нет, братан! Ты не в Чикаго!

Платов промолчал. Подумав, что за просто так даже в Чикаго тысячу долларов не платят.

В молчании они переехали мост, свернули на набережную, и, не выезжая на площадь, ушли вправо.

— Да не волнуйся ты, — успокоил Пистон. — Все продумано. В конце концов, ты здесь вообще почти ни при чем. Твое дело маленькое. Приехал, погрузил и уехал. А вот я, если что…

Платов ничего не ответил. Легко сказать — погрузил труп в машину и уехал. Кому-то, может быть, это пара пустых. А если ты раньше ничего подобного не делал?…

— Все! Глуши мотор, — сказал наконец Пистон. — Дальше я пешком. Чтобы тебе раньше времени не светиться. — Он посмотрел на часы. — Как-то мы быстро доехали. Еще пятнадцать минут. Давай-ка пока по сигаретке… Угощай!

Но вернемся к Лопатину. Как легко догадаться, основу благосостояния его семьи заложил тесть, отец Маринки Пушкиной.

Овощебаза, которой он заведовал еще при советской власти, и в старые времена приносила неплохие доходы, а в беспокойных водах молодого рынка, который страна начала строить почти одновременно с Пушкиным-старшим, цитрусово-банановая торговля и вообще расцвела пышным цветом.

Путем различных легальных и полулегальных процедур овощебаза стала сначала коллективной собственностью, потом акционерным обществом, потом товариществом и в конце концов бизнесом, которым на паях с несколькими близкими людьми владела семья Пушкиных. В руках этой семьи советская овощебаза превратилась в оптовую торговую компанию со своими терминалами, холодильниками, транспортным парком и даже парочкой пароходов на Волго-Балте.

Как только Лопатин с грехом пополам окончил техникум холодильной промышленности, в который поступил еще до свадьбы, тесть сразу привлек его к своему делу. Точнее сказать, тесть пытался привлечь Лопатина в качестве помощника в бизнесе, но ничего путного из этого не получилось.

Лопатин оказался абсолютно непригодным для каких-либо серьезных занятий. Он путался в ценах и сортах, подписывал приемку очевидно испорченного товара и не мог отличить брюссельскую капусту от салата-латука. Он отправлял блуждать по стране беспризорные грузовики и высылал по несуществующим адресам скоропортящиеся вагоны. Засовывал куда-то важные документы, и потом ни одна живая душа не могла их найти. Его попытка занести пару цифр в компьютер означала неизбежную поломку последнего. И даже в простейших поручениях типа «узнай-позвони» он умудрялся понять все не так и перевернуть с ног на голову.

Уже через пару месяцев тесть с досадой говорил: «Если есть десять способов сделать дело правильно и всего один — это дело провалить, то Васька, язва его забери, наверняка выберет этот единственно провальный способ». А шурин Лопатина, младший брат Маринки, Сашка, выражался еще определеннее: «У кого-то руки растут оттуда же, откуда ноги. У Лопатина из того же самого места растет и голова!»

Трудно сказать, что играло главную роль в неудачах Лопатина. Может быть, то обстоятельство, что медлительный, не очень решительный Лопатин не поспевал за лихорадочным ритмом, который задавали в компании шумные, хваткие, склонные к авантюрам отец и сын Пушкины. А может быть, мечтательный Лопатин был слишком доверчив к людям и не умел жестко отстаивать свои интересы и интересы дела. Вполне вероятно, что ему не хватало природной деловой сметки. Не исключено также, что молодой шурин, ревниво относившийся к своему сверстнику в руководстве компании, навязывал ему жесткое соперничество, и миролюбивый Лопатин тушевался… Кто знает…

Скорее всего, главную роль играло то простое обстоятельство, что Лопатин занимался так называемым бизнесом без всякой охоты, можно сказать через силу. Ему был глубоко чужд азарт предпринимательства. Он не радовался, видя, как работающие в деле рубли порождают на благо семьи новые и новые рублики. Он оставался глубоко равнодушным к успехам и неуспехам компании, к неудачам конкурентов и к росту числа партнеров, к изменению внешней и внутренней конъюнктуры и к улучшению экономической ситуации благодаря высоким ценам на нефть.

С досадой и грустью Пушкин старший наблюдал в окно своего кабинета, как каждый день, в пять часов, как только на складах заканчивался рабочий день, Лопатин, враз повеселевший и наполнившийся энергией, чуть ли не вприпрыжку спешил к овощебазовской проходной. Чтобы на следующее утро в восемь часов с угасшим взором и поникшими плечами понуро войти в ту же самую проходную, как в ворота концлагеря. Сам Пушкин, так же как и его сын, овощебазу считал домом родным, проводил среди ящиков и мешков целые дни и только что ночевать на рабочем месте не оставался.

Короче, факт оставался фактом: любое дело, порученное Лопатину, было заранее обречено на провал.

В конце концов тесть, человек по-своему мудрый и желавший добра дочери, принял соответствующие меры. На административном этаже Лопатину выделили отдельный кабинетик со столом для совещаний, телевизором и сейфом. Ему положили приличную должность директора по представительству с соответствующим окладом. В случае необходимости Лопатин мог пользоваться служебной машиной и услугами секретаря. Но всем сотрудникам до последнего менеджера в торговом зале было строго-настрого запрещено на пушечный выстрел подпускать Лопатина к каким бы то ни было делам!

Ему поручали то, что испортить было практически невозможно и от чего не зависела судьба ни одного рубля. В круг его обязанностей входило: посещать различные торжественные собрания, благотворительные ужины, приемы, которые тесть терпеть не мог, и никому не нужные городские совещания; показывать город дорогим гостям из отдаленных солнечных республик; поздравлять с именинами жену главы районной администрации и прочих нужных людей; передавать в подшефный дом престарелых наборы продуктов с истекающим сроком годности и тому подобное. Он мог, конечно, посещать совет директоров, но при условии, что будет сидеть в сторонке так, будто воды в рот набрал.

Короче, ради счастья дочери тесть сумел найти Лопатину хоть какое-то применение. И это применение пришлось Лопатину очень по душе! Он довольно быстро научился внушительно выглядеть в президиумах, торжественно перерезать ленточки и произносить приветственные слова. Его облик и манеры приобрели необходимую импозантность. Он положил себе за правило регулярно читать деловую прессу и просматривать все программы новостей, чтобы при случае быть в состоянии солидно и сдержанно высказываться на актуальные темы — о международном валютном фонде, о всемирной торговой организации, о всяких там котировках и индексах. А больше от него ничего не требовалось.

Жизнь мало-помалу утряслась и стала иметь достойный вид. Каждое утро в половине десятого шофер отвозил Лопатина на работу. Торжественные мероприятия случались не часто, но Лопатин положил себе за правило каждый день ездить на работу. Во-первых, потому, что сидеть целый день дома скучно. Во-вторых, чтобы подавать сыновьям положительный пример — мужчина должен быть занят делом. А в-третьих, потому, что Марина Константиновна терпеть не могла, когда мужчина слоняется днем по квартире и болтается под ногами.

На работе в своем кабинете он целый день изучал газеты, смотрел телевизор — в основном программы новостей — и читал мемуары видных деятелей бизнеса — Форда, Филипса, Рокфеллера. После обеда иногда позволял себе запереть кабинет изнутри, отключить телефон, достать спрятанную в сейфе подушку и вздремнуть полчасика на диване. А в половине шестого — не поздно и не рано, после ухода рабочих, но гораздо раньше, чем базу покинут Пушкины — шофер отвозил его домой.

А дома его уже ждали любовь и уважение, уют, заслуженный ужин, любимые детишки, заботливая Пушкина и чувство исполненного долга.

Дом Лопатиных сверкал порядком и чистотой. Потому что Пушкина терпеть не могла сидеть без дела. Она вставала рано утром, чтобы покормить своего Лопатина завтраком, и только поздно вечером позволяла себе присесть перед телевизором — да, как правило, сразу начинала дремать. Она варила борщи и тушила кроликов. Пекла пироги и лепила вареники. Делала заготовки на зиму. Сама квасила капусту, потому что на рынке настоящую капусту в наши дни днем с огнем не найдешь. Варила варенья и джемы. Обсуждала что-то с портнихой. Пересаживала комнатные растения. Изучала журналы по интерьеру и вела переговоры со строителями. Мыла и пылесосила дом. Следила за тем, чтобы мальчишки были сыты и веселы. Чтобы готовили уроки и не шалили.

Неудачи Лопатина в бизнесе оставались в пределах офиса, в семью мусор не выносился, и дома Лопатина встречали как человека, пришедшего с ответственной работы, для того чтобы отдохнуть и побыть в кругу близких. В семье его уважали и, более того, относились с почтением.

А уж мужем Лопатин был почти идеальным. Пушкина была им очень довольна. Во-первых, занят важным делом, бизнесмен. Во-вторых, за всю жизнь ни разу не поглядел в сторону другой женщины. В-третьих, домосед, любит свой дом и даже не пытается оспорить главенство в доме жены, никогда с ней не спорит и не обижается. В-четвертых, отличный отец, в мальчишках души не чает, все свободное время с ними проводит, клеит модели самолетов, собирает железную дорогу, складывает пазлы. К тому же не любит сидеть без дела. То лампочку по-хозяйски вкрутит. То цветочки польет. То собачку дрессирует в туалет ходить. Если и присядет на диван — только для того, чтобы новости послушать или просмотреть свежий номер газеты «Коммерсант».

Да и вообще: может быть, и не Ален Делон, зато свой, родной, с носом картофелинкой, ушами-пельмешками и непокорным жиденьким хохолком волос на макушке.

— Что-то ты сегодня бледный, Вася, — говорила она за ужином, озабоченно разглядывая его лицо. — И тени под глазами…

— Как тут не быть бледным, когда индекс Доу-Джонс уже вторую неделю идет вниз! — с чувством отвечал Вася. — Падает, сволочь, как подрезанный!

Пушкина смотрела озабоченно и качала головой:

— И все-таки, наверное, не надо тебе кофе по утрам. Пей лучше какао.

Как сказали бы раньше, они жили душа в душу. Любили друг друга. Относились друг к другу уважительно и бережно. Скучали, если приходилось разлучаться.

Что за картина, например, когда они в выходной день парочкой ходили по мясному ряду центрального городского рынка. Оба полные, хорошо одетые, домовитые. Она, хлопотливая и деятельная, придирчиво и со знанием дела выбирала, скажем, голяшки на холодец, а он, солидный и очень импозантный, терпеливо следовал за ней с хозяйственной сумкой в одной руке и кошельком в другой.

Бывало, посмотрит на них тесть, вздохнет украдкой о деловых неудачах зятя, и поблагодарит Бога за то, что у дочери сложилась семейная жизнь и она счастлива. И за внучков Бога поблагодарит. Которые, все трое, как на подбор: щекастые, глазастые, шустрые. Ложками в тарелках орудуют — любо-дорого поглядеть.

— Это все Вася! — говорила Пушкина. — Такой редкий отец. Ведь как он на работе устает! А придет — и сразу к мальчишкам. Весь вечер с ними! И вообще я рада, что все так получилось и он в наш бизнес хорошо вписался…

Тесть крякнет про себя и промолчит. А что? Да ничего! Все не так плохо. Даже, пожалуй, хорошо. Чего только не сделаешь ради счастья дочери! Другие, посмотришь… И больно делается. А тут все счастливы… Так зачем же Господа гневить?

И все, в общем, шло хорошо до тех пор, пока в один несчастный день скоропостижно не умер тесть. Умер от разрыва сердца прямо на рабочем месте.

Слова, с которыми тесть обратился к сбежавшимся в его кабинет перепуганным коллегам, указывали на то, что и в последнюю минуту он думал об интересах дела, которое внезапно оставлял на попечение молодых наследников. Схватив одной слабеющей рукой руку сына, а другой — руку Лопатина и пытаясь соединить их вместе в братском пожатии, Пушкин-старший прохрипел:

— Смотрите только… Чтобы вместе… Там… Там… все написано… — и он повел угасающими глазами на стоящий в углу кабинета сейф.

Причем многие потом вспоминали, что Лопатин, следуя воле тестя, к Сашкиной руке, вроде как, потянулся, а тот, может быть, невольно, от неожиданности, руку свою вырвал и брататься с зятем не пожелал. И этот факт впоследствии зрители этой сцены посчитали красноречивым символом их дальнейших отношений.

Срочно вызванная скорая приехала, когда все уже было кончено.

Оказав покойному последние почести и отдав дань скорби и безутешному горю, соратники Пушкина-старшего открыли сейф и обнаружили среди бумаг его деловое завещание, то есть наставление о том, как организовать руководство бизнесом и как вести компанию в случае внезапной смерти руководителя.

Если отбросить детали, суть сводилась к следующему. Несмотря на то что преемником бывшего главы холдинга все видели его сына Сашку, в завещании об этом не говорилось ни слова. Более того, прямым текстом указывалось: Сашку к руководству близко не подпускать, по крайней мере первые три года, генеральным сделать пока нынешнего заместителя Аниськина, верного соратника еще со времен советской овощебазы, а сына ввести в совет директоров наряду с семью другими акционерами, но ввести исключительно вместе с зятем Лопатиным, дав и тому и другому равные права голоса по всем вопросам.

Воля покойного всем показалась неожиданной. А сам Сашка был оскорблен до глубины души. Он считал себя вполне способным принять ответственность за дело отца, не пожалеть сил и привести бизнес к новым финансовым показателям. А вместо этого выходило, что ему еще три года нужно доказывать окружающим, что он этого достоин! Нужно каждую свою идею растолковывать десятку немолодых и туговатых на голову людей, а в каждой мелочи убеждать трусоватого Аниськина. Но самое обидное, что отец в глазах всех приравнял Сашку к ленивому, нерасторопному, бестолковому Лопатину! Пусть даже это был всего лишь политический ход со стороны отца, для того чтобы Маринка с ее ребятишками не осталась в стороне от семейного источника доходов — все равно! Сашка был оскорблен.

А тут еще и Лопатин каким-то странным образом переменился. Так, будто всерьез принял доверие, оказанное тестем. Как будто всерьез хотел принимать участие в работе компании. И более того, рассчитывал в будущем побороться за руководящее в ней место.

Лопатин стал регулярно посещать совещания руководства. Поначалу сидел молча, прислушиваясь и приглядываясь. Потом начал осторожно высказываться. При этом вдруг оказалось, что говорит Лопатин вполне дельные вещи. Которые очень даже стоит послушать.

Говорил Лопатин солидно. Крайних мнений не высказывал. Старался выступать последним, чтобы по замечаниям бравших слово до него сориентироваться, где находится истина. И вообще придерживался житейских истин: семь раз отмерь — один отрежь, тише едешь — дальше будешь, береженого и Бог бережет. А когда дело запущено и устойчиво идет по накатанным рельсам — это не самая плохая стратегия.

К тому же у Лопатина, откуда ни возьмись, вдруг прорезался дар красноречия. Если начнет говорить, то как-то необыкновенно гладко, так, что заслушаешься. Обороты речи откуда-то взялись у него живописные: «по моему глубокому убеждению» или: «принимая во внимание вышеуказанные объективные обстоятельства», и даже: «исходя из маркетинговых особенностей нашего сегмента рынка». Окружающие только головами вертели: откуда что берется! Сказывалось, видимо, внимание к деловой прессе. При том что у Сашки, как на зло, во рту одно только: «типа — о-па!» да «как бы, блин!»

Лопатин держался с достоинством, но скромно. Не зазнавался. Всегда помнил, у кого сегодня ребенок сдает экзамен или тещу выписывают из больницы. Даже секретаршу не забывал поздравлять с днем ее рождения.

Короче, довольно быстро Лопатин стал популярен в компании. То есть, конечно, все понимали, что Сашка Пушкин — это голова, это хватка, это напор. Но стало звучать мнение, что и к Лопатину, между прочим, стоит приглядеться… Потому что и Лопатин тоже — очень и очень не прост…

Очень скоро стало понятно, что покойный Пушкин, хорошо зная и сына, и зятя, принял мудрое решение. Осторожный Лопатин исполнял роль балласта и не давал порывистому авантюристу Сашке ставить дело под удар рискованными аферами. К тому же Сашке приходилось конкурировать в мнении окружающих с терпимым и лояльным Лопатиным, самому сдерживать свои порывы и учиться сглаживать углы. И это шло ему на пользу.

Когда истекли положенные три года и Аниськин сложил с себя полномочия первого лица, среди членов совета даже наблюдалось некоторое колебание. Прозвучало даже робкое мнение, не сделать ли Лопатина генеральным, а шустрого Сашку — коммерческим, пусть себе прокручивает выгодные делишки! Потому что, чувствовали директора, в их тесном гнезде, где каждый имел свой теплый уголок и соблюдал свои интересы, появился неуживчивый кукушонок, который запросто может повыкидывать остальных птенцов с насиженных мест.

Но директором все-таки стал Сашка. Дело есть дело. Главное, чтобы компания побольше денег зарабатывала. Чтобы было, что делить. А уж поделить — мы как-нибудь поделим!

Дело, может быть, и выиграло, но Лопатин в лице Сашки приобрел неутомимого недоброжелателя, который не упускал возможности отомстить Лопатину за три года нервотрепки и мандража.

То есть о том, чтобы совсем вывести Лопатина из бизнеса, речи не шло — как-никак зять, но с авторитетом Лопатина Сашка повел самую решительную борьбу.

Он стал над Лопатиным подшучивать.

Например, в столовой. Стоило Лопатину отвернуться, например, отойти помыть руки или еще куда-нибудь — оказывалось, что в тарелку его рассольника в это время чья-то шкодливая рука вывалила полную солонку соли. Или на совещании. Встанет Лопатин что-то сказать или показать что-то по диаграмме на стене, а на его стуле, откуда не возьмись, — кнопка острием вверх. А все вокруг во главе с Пушкиным смеются-заливаются над душераздирающим криком усевшегося на кнопку Лопатина.

А то еще нагонит Пушкин десять человек грузчиков, они развернут во дворе Лопатинскую машину и поставят ее между двух берез. Лопатину нужно ехать домой, а оба бампера автомобиля упираются в березовые стволы.

Или еще хуже. Только Лопатин достанет из сейфа заветную подушечку и плед, только расстегнет верхнюю пуговку на брюках и привалится на бочок — Сашка тут как тут! Откроет запасным ключом дверь в кабинет Лопатина, подкрадется на цыпочках с группой товарищей к задремавшему Лопатину и ну орать и стучать — так что Лопатин вскакивает как ошпаренный, не соображая, где он и что с ним, с физиономией в рубцах от подушки и в расстегнутых штанах.

То есть Сашка всеми силами показывал окружающим, что Лопатин — человек, которого ни в коем случае нельзя принимать всерьез. Сашка делал из Лопатина клоуна.

Доверчивый и простодушный Лопатин, который, казалось бы, каждую минуту ожидал от шурина какой-нибудь подлянки, все равно каждый раз — к радости окружающих — попадался на его так называемые розыгрыши.

И уж совсем не стало Лопатину жизни, когда Сашка вдруг страстно увлекся охотой. И не только увлекся охотой сам, но втянул в это дело всех окружающих.

Советы директоров, главная задача которых, как известно, раздел левых барышей, теперь стали проводиться исключительно в специальном домике на дальних охотничьих угодьях. Скажем, в пятницу после обеда все руководство садилось в свои джипы и неслось к заветному охотничьему домику. Обсуждали дела, принимали решения, делили деньги, после чего парились в бане, бросались в студеное лесное озеро, ужинали, выпивали, а на утренней зорьке с ружьями и собаками уходили в лес.

И каждый раз Лопатин собирался на охоту, как в тюрьму.

— Патроны, патроны не забыл? — спрашивала у порога провожавшая жена Марина.

— Забыл! Ах, черт! И эту… как ее… Сумку для трофеев! Чтоб ее!

И Маринка бежит в кладовку за этой самой сумкой, по-научному, ягдташем. Потому что, сами понимаете, для участия в Сашкиных развлечениях пришлось накупить всего необходимого.

— Ну, с Богом! — каждый раз благословляла его на ратное дело жена. — Держись, Васёк!

Эти загородные поездки Лопатин терпеть не мог!

Во-первых, баня! Что, скажите, за удовольствие? И ладно бы еще своя, семейная, где только ты, жена и детишки. А когда десять толстых распаренных мужиков, с красными хмельными рожами, со вздувшимися венами на лбу и нездоровыми кругами под глазами, трутся друг об друга потными боками и задами, — от этого увольте! Это не для Лопатина! Вместо того чтобы поужинать спокойно в кругу семьи, мирно почитать газету, подремать у телевизора и поиграть с мальчишками в железную дорогу, — лезть вслед за всеми в ледяную воду, от которой сводит ноги, и делать вид, что ты на верху блаженства!

Во-вторых, пьянка! Даже представить себе трудно, сколько за выходные дни выпивали эти самые охотнички. Водитель Пушкина с утра пораньше в пятницу ездил прямо на ликероводочный завод, чтобы загрузить в багажник несколько ящиков вредоносного зелья, и еще ни разу, подчеркиваю, ни разу не было случая, чтобы к концу выходных хотя бы одна бутылка осталась не выпитой.

В-третьих, ночевка. Условия в охотничьем хозяйстве были, конечно же, хорошие, номера на двоих, паровое отопление, стеклопакеты и все дела, но когда удобства находятся в конце коридора, а в деревянном доме храпит десяток перепивших мужиков, и твой сосед заливается и трубит, как половозрелый марал на брачном лугу, можете себе представить, что это за сон!

А в-четвертых, сама охота! Это же чистое мучение. Во-первых, — это многочасовая топотня по разным холмам, оврагам и болотам. Во-вторых, топотать нужно с полной выкладкой, в пудовых охотничьих сапогах, а на плече все время таскать аршинное тяжелое ружье. В-третьих, Лопатин так и не привык к грохоту выстрела и отвратительному запаху пороховых газов, каждый раз испытывал тошноту и считал, что теперь-то у него наверняка лопнули барабанные перепонки. В-четвертых, ружье при отдаче каждый раз очень больно било Лопатина в плечо, так что синяк от предыдущей охоты не успевал проходить до следующей. В-пятых, он все время опасался, что какой-нибудь соратник по охоте с пьяных глаз всадит свой заряд в ляжку не оленю или медведю, а ему, Лопатину. А главное, самое главное, самое-самое главное — Лопатину было до слез жалко ни в чем не повинных убиваемых зверушек! Всех этих несчастных уточек, тетеревов, заек и лосей!

Представьте себе здоровых, сытых, слегка выпивших, в самом соку мужиков, которые с помощью самого современного оружия, используя лучшее из того, что выдумало человечество в области оптики, навигации и радио, полдня загоняет в заранее приготовленную безвыходную позицию престарелого рогатого хозяина леса, которого уже и хозяином-то давно назвать нельзя, потому что автомобили, дома, проложенные повсюду дороги, вездесущие дачники, зоркие грибники и горластые туристы вытеснили его в самые неудобные для жизни уголки леса; так вот эти мужики, трубя, стуча и в азарте подначивая друг друга, загоняют рогатого исполина, больного от испорченной человеком экологии аллергической астмой, в заранее приготовленное место и хладнокровно расстреливают его из многозарядного оружия, чтобы потом выломать ему рога, вырезать печень, зажарить ее тут же на костре и сожрать не сходя с места, запивая заранее охлажденной водкой.

Это было настоящей пыткой для чувствительного, нежного душой Лопатина.

Такие поездки на охоту стали регулярными и повторялись каждый месяц. То есть первую пятницу каждого месяца — обязательно. А плюс к этому еще раз-другой, дополнительно. Когда, например, тетерев пошел. Или сезон на глухаря. Или в связи с праздником объявили дополнительный выходной день.

Может быть, кто-то из мужиков и рад был случаю еще раз улизнуть из семьи, а Лопатин нет! Лопатин всю неделю жил одной только мыслью о выходных! О том, как он, наконец, окажется дома, в кругу семьи, среди своих курносых и конопатых сынков мал-мала меньше, как будет играть с ними, как пойдет со своей Пушкиной на рынок, пообедает, как человек, домашней едой, поспит после обеда и так далее. А вместо этого…

И ведь ничего не поделаешь! Раз пропустишь, два — и ты уже выбился из компании, ты уже чужой.

А уж с шутками на охоте творилось что-то совсем неприличное. Например, в бане. Стоило только Лопатину намылить голову и зажмурить глаза, как его тазик с водой непременно исчезал из-под руки, или вода в нем вдруг становилась ледяной, как из проруби. В стакане, который он подносил ко рту, чтобы запить водку, то и дело оказывалась та же самая водка. В его тарелку с пельменями обязательно попадался сюрприз, и, раскусив одну из них, Лопатин вместо мяса обнаруживал во рту жгучую смесь из горчицы, перца, чеснока и прочей гадости. Как-то раз, укладываясь в постель, подвыпивший Лопатин раздавил надувной пузырь, наполненный какой-то вонючей жидкостью. Короче, не жизнь, а кошмар!

А что делать — непонятно. Сердиться и протестовать Лопатин пробовал — только еще глупее выглядишь. Шутить над Пушкиным в ответ тоже пробовал — получается не смешно и нелепо: не Лопатинский это стиль.

Тут-то и случилась то самое школьное мероприятие, встреча одноклассников, на котором Лопатину на глаза попался насмешник и хулиган диджей Пистон.

— Все запомнил? Не перепутаешь? — сминая окурок в пепельнице, говорил Пистон. — К двенадцати приезжаешь на тридцать третий километр Северного шоссе и ждешь. Ждешь столько, сколько нужно. Машину подготовь сразу. Как договорились. Заднее сиденье сними, чтобы была ровная площадка. На окна черные шторки, на капот две скрещенные еловые веточки.

Платов мрачно кивнул.

— И оденься соответственно. Ватник, кирзачи, ушанку какую-нибудь. Найдешь?

— Не уверен…

— Найдешь! — настойчиво повторил Пистон. — Свитерок… джинсы… Только не переборщи. Понял?

Платов кивнул.

— Лучше бы все самому проверить… — поморщился Пистон. — Да времени нет!

Платов не возражал. Проверить самому было бы, конечно, лучше.

— Имей в виду, я врать не умею, — напомнил он.

Пистон только рукой махнул.

— Держись естественно. Будь сам собой. Главное — не пытайся никого играть. А над душой у тебя никто стоять не будет. И приглядываться к тебе не будут.

Платов кивнул.

— А если Стрелок промахнется? Что тогда?

— Тогда меня замочат, а тебе укоротят гениталии! — огрызнулся Пистон. — Что ты все время ноешь? Если да если! Если боишься, лучше сразу скажи! Я с тобой и связываться не буду.

— Я не боюсь. Только…

— Что?

— Ничего.

— Твое дело вообще самое маленькое — приехал, погрузил и увез. У других задачи посложнее будут. Понял?

— Понял!

— А раз понял, то нечего задавать дурацкие вопросы. Пистон, собираясь уходить, взялся за ручку автомобильной дверцы.

— Говорю тебе, все будет хорошо! — сказал он напоследок. — Ты меня знаешь!

Платову оставалось только вздохнуть. В том-то и дело, что он уже успел немного узнать Пистона. Иначе бы он ни капли не волновался.

Вскоре после встречи одноклассников Лопатин встретил приехавшего Пистона на пороге своего солидного кабинета.

Он усадил гостя в мягкое кресло напротив себя, достал бутылку хорошего коньяка, попросил секретаршу сварить кофе и начал пространно рассказывать ему о своей жизни, о тесте, о его смерти, о завещании, о шурине Сашке и возникших в последнее время проблемах.

То есть, с одной стороны, вслух размышлял Лопатин, ему вроде бы не на что жаловаться. Жизнь, как говорится, удалась. Почетное положение, деньги, шофер на машине возит, секретарша… Дома опять-таки… Жена, детишки… Короче, полный ажур… И все-таки, все-таки…

— Ясно, — перебил его через некоторое время Пистон, в очередной раз наполняя свою рюмку. — А от меня-то ты что хочешь?

— Что я хочу от тебя? — переспросил Лопатин. — Ты пей, пей не стесняйся. Я по этой части не очень, — добавил он, имея в виду коньяк.

Или взять этого самого Сашку, — продолжал Лопатин. Он, Лопатин, конечно же, понимает, что по деловым качествам им равняться не приходится. Это каждому понятно. У Сашки хватка, напор. А у Лопатина нет, Лопатин другими своими сторонами силен. Так ведь Лопатин ни на что и не претендует! У него даже и в мыслях нет переходить шурину дорогу… Или там претендовать на его место. И все же… Все же…

— Короче, Склифосовский! — опять не выдержал Пистон, не забывая подливать себе в рюмку — когда еще предложат такой коньяк. — А я-то здесь при чем?

— Так я же и говорю! — мягко удивился Лопатин непонятливости школьного друга. — Я ничего против Сашки не имею. И совсем не собираюсь, Боже упаси, занимать его место. Но ведь я оказываюсь в совершенно немыслимом положении.

И Лопатин начал опять витиевато распространяться о том, что не может себе позволить выглядеть посмешищем в глазах окружающих. Хотя бы потому, что он не один, у него есть семья, дети, он за них отвечает, в конце концов. И нужно что-то делать, а что — Лопатин никак не может сообразить.

Например, сотрудники в офисе. Все они прежде, без сомнения, с симпатией относились к Лопатину. Начальником Лопатин был не злым и не вредным. Если его о чем-нибудь просили, скажем, дать внеочередной отгул, или выписать премию побольше, потому что ребенок болеет, он никогда не отказывал. А сейчас, мало того что никому и в голову не приходило принимать его хоть сколько-нибудь всерьез, его стали просто-напросто избегать… Шурин только бровью поведет, а весь офис уже бегает, как наскипидаренный, а на замечания Лопатина люди только снисходительно улыбаются.

— Ясно! — потерял, наконец, терпение Пистон, который понял, что от Лопатина не дождешься вразумительного ответа хотя бы потому, что тот сам толком не решил, чем бы Пистон мог ему пригодиться. — Проблема, в общем, ясна, а детали додумаем по ходу дела. Теперь давай перейдем к главному. Какова финансовая сторона вопроса? Ибо, как сказал классик, время, которое у меня есть, это деньги, которых у меня нету. — И Пистон вылил в свою рюмку остатки коньяка.

Конечно, кончено, — спохватился Лопатин. — Ясно, что помощь от Пистона он ожидает не безвозмездную. Нужно, конечно, иметь в виду, что он далеко не олигарх, футбольных команд не покупает, и средства, которые есть у него в распоряжении, очень ограничены, но кое на какие расходы он готов. Тем более что для него это вопрос принципиальный, можно сказать, вопрос жизни и смерти.

— Да ты не боись, я лишнего не запрошу! — успокоил его Пистон. — Как-никак мы друзья детства. С первого класса знакомы. Можно сказать, на соседних горшках сидели.

И он предложил, чтобы за каждый потраченный на благо Лопатина час, тот платил ему два доллара — ставку американского безработного. И это помимо того, о чем Пистон договорится с самим Пушкиным. А там видно будет.

На том и согласились.

По их взаимной договоренности в ближайший праздник Пистон с подачи Лопатина был приглашен в качестве ведущего-затейника на корпоративную вечеринку фруктово-овощного холдинга. Где проявил себя самым наилучшим образом. Холдинг еще не помнил такой веселой вечеринки, такого количества конкурсов, такого энтузиазма масс и такого непрекращающегося гогота. Сашка хохотал от души и то и дело утирал проступающие на глазах слезы.

Совершенно естественно, что Пистона пригласили принять участие в очередной охоте. А потом в следующей. И в следующей. А потом Пушкин ввел для него в компании специальную ставку — организатора культурного досуга, культорга, с очень достойной ежемесячной оплатой. После чего Пистон стал присутствовать на мероприятиях постоянно. На деловые совещания его, само собой разумеется, не пускали, а во всем остальном он стал непременным и самым заметным участником мероприятий. Потому что с ним, конечно же, было веселее.

Ни полсловом не выдавая своих секретных договоренностей с Лопатиным, Пистон довольно быстро сделал так, что окружающие потеряли всякий интерес к глупым розыгрышам и шуткам над его бывшим одноклассником. Лопатина оставили в покое. Лопатин, который после каждого выезда на природу, кряхтя и вздыхая, тайком отсчитывал ему дополнительные зеленые полсотни, а то и сотню, уже начал заикаться о том, чтобы пересмотреть первоначальные договоренности, да и артистической натуре Пистона уже порядком поднадоели однообразные развлечения пушкинских коллег, когда случай предоставил им обоим возможность кардинально решить Лопатинскую проблему.

Все началось с того, что Сашка купил по случаю три вагона подмороженного лука. Взял, можно сказать, даром.

А надо сказать, что подмороженный лук — это и не лук вообще! То есть внешне он мало чем отличается от обыкновенного, и только разрезав, можно заметить, что его внутренние кольца как будто слегка увяли. Но человек опытный знает, что такой лук через несколько дней потемнеет внутри, через неделю начнет пованивать, а через две его можно будет смело везти на свалку.

Сашка купил лук, прельстившись на дешевизну. В расчете на то, что большую часть можно будет без убытка перепродать на консервный завод, а остальное небольшими партиями очень выгодно сплавить в супермаркеты так называемого эконом-класса: покупатели таких супермаркетов покряхтят-покряхтят, поворчат-поворчат, поругают жадных торгашей да и раскупят все, запав на экономию в полтора рубля.

А на следующий день секретарша соединила Пушкина с лучшим торговым агентом Прохвостовым. То есть фамилия агента была Хвостов, от слова «хвост», но Пушкин любовно за глаза называл его Прохвостовым.

— Александр Константинович, вы очень заняты? — проговорил в трубке вкрадчивый голос Хвостова.

— Совсем не занят! — бодро ответил Пушкин, у которого, и правда, выдались свободные полчаса.

— Тут, Александр Константинович, к нам зашел один… клиент — Хвостов запнулся. Мне кажется, вам будет интересно. Я к вам направлю?

— Кончено! — сказал Пушкин и потер руки, заранее предвкушая развлечение. Потому что Прохвостов отлично знал свое дело и просто так к начальству никого никогда не отправлял.

Через некоторое время в кабинет вошел невысокий, складный, очень аккуратный молодой человек в каракулевом пирожке, какие носили пижоны лет сорок назад, с бакенбардами и маленькими усиками. По тому, как молодой человек держался — подчеркнуто воинственно и негибко, было понятно, что он сильно робеет.

— Я из Медвежьего Угла! — без лишних предисловий начал молодой человек, усаживаясь за стол напротив Пушкина.

— Откуда? — приподнял брови Сашка. Скулы молодого человека порозовели.

— Медвежий Угол — название районного центра на Севере, — запальчиво пояснил он.

— А-а… И что?

Выяснилось, что молодой человек только накануне приехал в город и пришел к Пушкину на базу для того, чтобы купить большую фуру лука.

— Так вы у себя в Медвежьем Углу занимаетесь луком? — догадался Сашка.

Молодой человек опять едва заметно покраснел. И сам на себя за это рассердился.

Дело в том, что до сих пор он луком не занимался. Но это ничего не значит. У него все продумано и организовано. Заказан грузовик. Есть договоренность с магазинами на местах.

— А каким бизнесом вы до этого занимались? — спросил Сашка.

Вместо ответа на этот вопрос молодой человек почему-то пояснил, что у них на Севере, как дело к зиме — так всегда перебои с луком. А лук для северян — важнее хлеба. Потому что в луке содержатся необходимые организму витамины, без которых человека в их широтах и при их рационе неизбежно ожидает цинга!

Поэтому нет никаких сомнений, что качественный лук из центра разлетится у них в районе в считаные дни на ура.

Сашка одобрительно кивнул.

Собственно, и без всяких вопросов с первого взгляда было ясно, что никаким бизнесом сидевший перед ним человек никогда прежде не занимался. Что, скорее всего, он только что получил наследство от умершего дедушки-шахтера или продал бабушкин дом в Черноземной полосе, или сам скопил северную зарплату за несколько лет и вот теперь решился броситься в манящие воды частного предпринимательства.

«Молодец Хвостов! Сечет поляну, — подумал Сашка. — Неизбалованный северный покупатель как пить дать любой лук сметет за пару-тройку дней!»

— Вот и правильно! Вот и молодец! — одобрил он инициативу северянина. — Как сказал классик, человек сам кузнец своего счастья. Я терпеть не могу людей, которые все время ноют, жалуются на жизнь, винят во всем государство! Зарплату им не платят, овощи не завозят. А ты возьми судьбу в свои руки и купи грузовик лука! — пошутил он. — А потом продай! Вы сколько хотите взять?

Выяснилось, что у северянина нанята десятитонная фура. И он хочет заполнить ее целиком. По его расчетам, это как раз соответствует потребностям родного края в витаминосодержащем продукте.

— Если конечно, мы договоримся о цене, — сурово предупредил он.

— Цена вас устроит, — пообещал Сашка, профессионально глядя клиенту прямо в глаза. — Вам мы продадим на гривенник ниже, чем везде. Для хороших покупателей у нас гибкая система скидок.

Он пристально посмотрел на посетителя.

— А вообще-то… — стало заметно, что Пушкин находится в нерешительности. — Нет. Не знаю… — он еще раз в сомнении посмотрел на посетителя из далекого региона. — Эх, была не была! — Сашка хлопнул ладонью по поверхности стола. — Вы ведь, наверняка, наличными собирались платить? — Он кивнул куда-то под стол, туда, где находился брючный карман посетителя. — Есть у меня один вариант. Только для вас. Учитывая острую потребность северных народов в свежих витаминах.

И Пушкин предложил купить лук, который припасал практически для личных нужд, можно сказать для себя, только для своих. На целых два рубля ниже, чем рыночная цена. При условии, что оплата будет произведена сразу и наличными.

— Только для вас, — добавил Пушкин. — Потому что сразу видно — вы человек серьезный!

Посетитель кивнул. Его нахмуренное лицо красноречиво показывало, что насчет серьезности — это абсолютно верно. И с ним шутки шутить не стоит.

А Сашка продолжал внимательно за ним следить. Потому что шутки шутками, — а в наше время можно запросто нарваться на серьезных людей и из-за поганой машины лука — ой как попасть! Но на человека, сидевшего напротив Пушкина и напряженно о чем-то думающего, и смотреть долго было не надо. С первого взгляда ясно — абсолютный лох!

— А почему этот лук дешевле? — спросил молодой человек, видимо, припоминая что-то смутное из далекого детства и материнских наставлений, что-нибудь про мышеловку и сыр.

— Во-первых, потому, — не моргнув глазом, сказал Пушкин, — что мы дорожим своими клиентами. А вы, безусловно, перспективный клиент. А во-вторых, бывают разные условия закупки. И конкретно на этом луке мы можем сделать вам скидку. На другом — не могли бы. А на этом можем!

Посетитель опять задумался.

Вообще говоря, Пушкин не испытывал к нему ни презрения, ни, скажем, злобы. Как говорится, ничего личного. Сдержанный северянин ему даже нравился. Но бизнес — есть бизнес. У бизнеса, мать его ети, свои законы. Если можешь втереть кому-то за червонец то, что сам вчера купил за пятак — втирай и не раздумывай! Не будь ослом! И не гневи судьбу!

— А лук не мелкий? — подозрительно спросил посетитель.

— Да что вы! — И Пушкин сложил руки так, будто обхватил пальцами маленькую дыню.

На лбу молодого человека выступила испарина.

— А это… как его… Кондиционный?

— Первый сорт!

— Нового урожая?

— Конечно!

Посетитель, как чувствовалось, израсходовал весь запас вопросов, основанных на его знаниях о луке.

Сашка смотрел на посетителя ласково, почти с любовью. Ведь тут как? Задавай вопросы, не задавай, а если ты не знаешь предмета, то тебе остается только гадать на кофейной гуще. И ты всегда будешь находиться во власти продавца, а тот может забавляться с тобой, сколько захочет.

— Да вы не волнуйтесь! При вас будем со склада отгружать. Все увидите собственными глазами. Не понравится, не возьмете! Чтобы потом — без обид!

Посетитель подумал еще немного и согласился.

Пушкин передал его с рук на руки обратно Прохвостову, для согласования деталей и отгрузки товара. Сказав, что еще раз встретится с ним, когда все будет оформлено и погружено.

— Но только, брат, смотри! — честно предупредил его Сашка, прощаясь с покупателем на крыльце административного здания и провожая глазами подъезжающую к воротам заполненную фуру.

— Что такое?

— Дело осеннее! Ночью так и жди заморозков. Тем более на Север повезешь!

Посетитель смотрел вопросительно.

— Смотри, не поморозь лучок! — прикрикнул Пушкин на непонятливого клиента. — У тебя, я смотрю, фура-то не утепленная… Не термокамера…

— Обычный КамАЗ с тентом, — согласился молодой человек. — Если термокамеру брать — до Петрозаводска не успеешь доехать, лучок золотым станет. Да пока что еще не холодно. Я узнавал. И прогноз положительный.

— Ну, как знаешь!

Попрощался Сашка, помахал дружески покупателю с крылечка административного здания и думать о нем забыл.

А о чем тут, собственно, думать? Обычное дело. Кто овощами занимается, тот по молодости и по неопытности наверняка попадал в похожую ситуацию — покупал некондицию как кондицию. Это не смертельно. Побегает человек недельку, посуетится, разберется что к чему и продаст лучок кому-нибудь дальше — за треть цены. Перекрестившись и вздохнув с облегчением. Если человек рожден для торговли — будет ему урок на всю жизнь. А если не рожден — тут уж извиняйте! Такому человеку от овощей лучше держаться подальше!

А через три дня в его приемной раздался междугородний звонок. Секретарша, не очень разобравшись, кто звонит и зачем, соединила звонившего с Пушкиным.

— Александр Константинович! — откуда-то издалека прокричала трубка. — Потапов вас беспокоит, из Медвежьего Угла. Вы меня помните?

— Нет! — соврал Сашка.

— Ну как же! Я у вас еще лук покупал. Десять тонн. Медвежий Угол — это райцентр на Севере. Вы еще говорили, что я перспективный клиент. Помните?

— Не помню. У меня, знаете ли, каждый день столько перспективных клиентов… А что вы хотели?

— У меня ваш лук магазины не берут.

— Почему это?

— Говорят, что он подмороженный.

— А зачем же вы его подморозили? — удивился Сашка.

— А я его не морозил. Потому что заморозков не было. Я все время в кузове с термометром сидел. Было плюс три минимум.

— Как это не было, если он подмороженный?

— Так он подмороженным еще у вас был. Вы мне его уже подмороженным продали!

— Этого не может быть! — убежденно сказал Сашка. — У нас по всей базе стоит шведское оборудование, круглосуточный контроль температуры.

— Мне один знающий человек сказал, если лук завонял, значит его подморозили не меньше, чем неделю назад. А я покупал назад трое суток.

— Я не знаю, что вам сказал ваш человек и что этот человек вообще знает, — раздраженно оборвал его Пушкин, — но я твердо знаю, что у нас лук заморозить не могли.

— Могли, Александр Константинович. Или вы такой сами купили.

— Слушайте, что вы себе позволяете! Я с пятнадцати лет в этом бизнесе. Я этого лука перевидал!.. Короче! Что вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы взяли свой лук обратно, а мне вернули деньги!

— Да ты что, мужик, опух? — отбросил всякие церемонии оскорбленный Пушкин. — Ты катал этот лук неизвестно где целую неделю, заморозил его, сгноил, а теперь на меня наехать хочешь? А может быть, ты вообще аферист! Может быть, ты мой первосортный лук обменял где-то на десять тонн гнилья и теперь хочешь за мой счет приподняться? Я таких, как ты, ушлых, знаешь сколько встречал!

Северянин хотел было что-то возразить, но Пушкин его перебил.

— Тебя предупреждали, что фура в осенний сезон должна быть утепленная? Предупреждали! Ты не послушал? Не послушал! Какие могут быть претензии? Так что всего хорошего! Живи и не кашляй!

— Александр Константинович! Не говорите так, — глухо проговорил незадачливый покупатель. — Я квартиру свою продал, чтобы этот лук купить! И дом материнский…

— А я здесь при чем? — огрызнулся Сашка. — Головой нужно было думать в свое время, а не… Мой тебе совет: вези этот лук на ближайшую ферму на силос, пока за него еще хоть что-то дадут.

Сашка бросил трубку и велел секретарше с этим человеком его больше никогда не соединять.

Несколько раз неудачливый северянин пытался достать его по телефону, изменяя голоса и даже прося незнакомых женщин позвать к телефону Александра Константиновича, но опытная секретарша каждый раз фильтровала его звонки.

А еще через неделю Сашка Пушкин получил по почте угрожающую записку. В записке, напечатанной на пишущей машинке, говорилось:

Далее указывалось, как Сашка, если не хочет, чтобы стало хуже, может связаться с жителем Медвежьего Угла.

Короче, не человек, а лох! Одно слово: лох!

Неприятно, конечно, но бизнес есть бизнес. Сашка передал записку в службу безопасности. Которую некоторые отсталые граждане все еще по старинке называют крышей.

Служба безопасности посетила незадачливого бизнесмена и объяснила ему, что времена беспредельщины давно позади, и на ровном месте оскорблять серьезного бизнесмена и угрожать ему расправой у нас никому не позволено. Не нравится — подавай в суд. Только ведь и ежу понятно — никакой суд твоей правоты не признает. Акт приемки подписан? Подписан. Там черным по белому сказано, что кондиция лука проверена и устраивает покупателя? Сказано! Так какие могут быть претензии?

И нечего портить кровь серьезному человеку. У серьезного человека и без этого лука дел хватает… Он не может переживать из-за каждой незадавшейся фуры. Северянин не глупый человек и должен понимать. А если все-таки не понимает, то, как говорится, ему могут объяснить. И не только ему, но и всей его родне до пятого колена! Сам виноват. Нечего было лезть в дело, в котором ни уха ни рыла!

Северянин, как передала служба безопасности, все понял. Просил его извинить и обещал больше Пушкина со всякой ерундой не беспокоить.

Так что инцидент можно считать исчерпанным и продолжать спать спокойно.

А на октябрьские праздники выпало четыре выходных дня подряд. К тому же осень в том году была поздняя и октябрьские совпали с перелетом птиц — а перелет, как известно, — праздничная страда для каждого охотника! Пушкин заранее предупредил всех, чтобы готовились.

Но то ли народ устал от загородных безумств, то ли семьи наконец взбунтовались, но директора один за другим отпадали из общей компании. Одному нужно было на дачу разобраться со строителями, которые не так покрыли крышу, другому дети подкинули внучку, третьего жена тащила к морю на Бали. Уже за несколько дней до охоты стало ясно, что в ней примет участие не больше половины обычного состава.

Лопатин тоже было собрался улизнуть под общий шумок, но Сашка даже слышать не захотел:

— Нет, Лопата! Уж ты-то обязательно! Не то обидишь на всю жизнь!

— Да у меня, знаешь, Сашок, какие-то предчувствия… Сам не знаю… Может быть, вообще не ездить?

— Как это не ездить! Егерь звонил, говорил, наверняка гуси пойдут. А уж уток — немерено! Предчувствия, вишь, у него! Ты что, бабка старая? Даже слышать ничего не хочу!

Когда они втроем — Лопатин, Сашка и Пистон — уже выехали на пушкинском джипе в сторону заказника, в кармане Пушкина зазвонил мобильный телефон.

— Василич! Ну где ты? Уже наливать пора! — прокричал Пушкин в трубку. — Что?! Как это не приедешь? Почему? Разбили стекло в машине? Пытались вынуть магнитолу? Ну, ё-моё! Бывают же еще такие отморозки! Ну что ж поделать… Езжай в ремонт.

Лопатин робко проследил за тем, как Пушкин спрятал трубку в карман.

— Что? — спросил он.

— Что слышал! Василича не будет, — мрачно сказал Пушкин. — Просто мор какой-то среди людей.

Лопатин кивнул, тоже опечалился и бросил невольный взгляд на Пистона. Пистон как ни в чем не бывало смотрел в окно, с постной физиономией разглядывая макушки окружающих деревьев.

Минут через двадцать телефон зазвонил опять.

— Исай, ты, что ли? — прокричал Пушкин. — Что?! Кобель сбежал? Кобеля сманила бездомная сучка? Не можешь приехать, потому что идешь искать кобеля? Ну, ё-моё! Вы что, сговорились все?

Пушкин помрачнел еще больше.

Лопатин опять посмотрел на Пистона, и тот опять сделал вид, что не замечает его взгляд.

Когда они уже прибыли на место, выяснилось, что и последний, третий оставшийся участник мероприятия не сможет приехать.

Настроение у Пушкина совсем испортилось.

Дальше все проходило как обычно, протопленная баня ждала их, и озерцо со студеной водой никуда не делось, и мясо для шашлыков было замариновано умелой рукой жены Лопатина, и водочка в багажнике была первый сорт — но все проходило как-то вяло, без подъема. Как говорится, без куража.

Перед тем как укладываться спать, созвонились с егерем. Егерь подтвердил, что на Глухом озере два раза видел гусей. И советовал охотникам с раннего утра идти на Глухое, потому что на осеннем перелете птицу нужно брать с самого утра, на водоеме, когда она проснулась после ночевки и подкрепляет силы перед дневным маршрутом.

Но, как бывает, если уж не задастся что-то с самого начала, так все и пойдет наперекосяк. Пистон, который отвечал за раннюю побудку, то ли забыл завести будильник в своем мобильнике, то ли не расслышал его — короче, никого не разбудил. В связи с чем утреннюю зорьку охотники благополучно проспали. Пушкин, проснувшись, чуть Пистона не убил: утренние выстрелы на дальних озерах уже смолкали, можно было не спешить — теперь птицы будут садиться на воду только после обеда, после того, как отмахают крыльями свою дневную норму в сторону теплых стран.

Чтобы не торчать весь день в охотничьем домике, решили выдвигаться все же в сторону Глухого озера, вдруг какая-нибудь стая устанет раньше времени и присядет передохнуть или от косяков отобьются слабые одиночки.

Едва только вышли, начал накрапывать мелкий дождичек, что само по себе неприятно. Отошли метров пятьсот, выяснилось, что Пистон забыл мобильник — пришлось ждать, пока он сбегает обратно и вернется. Охотнички! Мать их ети! Не охота, а сплошное недоразумение.

На Глухом озере, конечно же, было пусто хоть шаром покати.

Но прогулка по свежему воздуху, острые запахи осени, черная застывшая поверхность озера, в которой, как в зеркале, отражались изрезанные контуры хвойных деревьев на противоположном берегу, стынущая вода, покрытая медальонами упавших листьев, и то и дело пролетающие над головой птичьи клинышки понемногу развеяли настроение Пушкина.

Сашка присмотрел отличную позицию на самом берегу, посреди облетевших, но все еще усыпанных фиолетовыми ягодами кустов черноплодки.

Пистон, который всегда искал свой собственный путь, пошел дальше по берегу и скрылся из глаз. А Лопатин устроился недалеко от шурина, на другой стороне заросшей камышом бухточки, которую и бухточкой-то трудно было назвать, камнем можно перекинуть, а при большом желании просто переплюнуть.

— Ты смотри в меня не пальни, охотник! — шутливо крикнул ему Сашка, усаживаясь на сгнивший сосновый пенек, который торчал посреди кустарника, и укладывая на колени ружье. Теперь из кустарника торчала только его голова.

Лопатин посмотрел на шурина укоризненно. Грешно шутить такими вещами.

В ожидании прошло примерно полчаса. Над головами то и дело пролетали торопящиеся на юг косяки птиц — то побольше, то поменьше, то совсем маленькие, то такие большие, что все птицы не умещались в один клин, и на его хвостах успели образоваться маленькие дополнительные клинышки, похожие на зазубрины.

Было видно, что стаи еще полны сил и садиться не собираются.

Пушкин с досады выкурил две сигары подряд. Черт-те что, в самом деле. Не охота, а порнография… Хоть по воронам начинай стрелять, как маленький.

Он нагнулся, чтобы сорвать с ближайшей кочки пригоршню ягод черники, когда боковым зрением вдруг уловил где-то справа вспышку ружейного выстрела, и почти мгновенно вслед за этим со стороны Лопатина раздалось близкое раскатистое «Ба-ах!» и тут же Сашка услышал хорошо знакомый каждому охотнику свист картечи совсем близко над головой. Прежде чем он успел что-то сообразить, сработал защитный рефлекс, и уже лежа лицом в прелой траве, Сашка услышал, как еще два раза совсем близко оглушительно сработал многозарядный «Ремингтон» хорошего калибра: «Ба-ах! Ба-ах!» — и на голову посыпались срезанные картечью ветки. А потом, совсем другим голосом еще раз прогрохотало коротко «Бах!» — и все стихло.

Еще некоторое время он лежал лицом вниз, инстинктивно прикрывая голову руками, а когда осторожно приподнялся и выглянул сквозь кусты, то увидел ошеломленного Лопатина, стоявшего на другом берегу опустив ружье дулом вниз, и торопливо бегущего в его сторону Пистона в тяжелых болотных сапогах.

— Сюда! Александр Константинович! Сюда! — закричал срывающимся голосом Пистон.

Поднявшись на ноги, Пушкин увидел, что на той стороне, на земле, ногами к Лопатину, а головой в заросли орешника распростерто тело незнакомого мужчины.

Подхватив ружье, он бегом бросился огибать болотину. Последним, что он успел увидеть, было белое, как бумага, лицо Лопатина, которого выворачивало наизнанку у ближайшего дерева.

Когда Пушкин добежал до противоположного берега, Лопатин уже кое-как пришел в себя.

Пистон отступил в сторону, и на Пушкина глянуло лицо покойника, один остекленевший глаз которого был уставлен в небо, а на месте второго вспухло, расперев вывороченные веки, месиво из фиолетовых сосудов, красного мяса, сахарных обломков кости и волосков ресниц. Из раны слабеющим ключом, булькая, вытекала кровь.

Пушкин почувствовал, что ему тоже становится плохо, и поспешно отвернулся.

Пистон с ожесточенным лицом огляделся вокруг, сапогом сломил пару разлапистых веток с ближайшей молодой елки, оторвал их и накрыл верхнюю часть тела убитого.

— Я по нужде отошел… — больным голосом произнес Лопатин и слабо махнул в сторону старой березы. — А он из кустов… Я не ожидал… что с ружьем… Он не видел меня… Я думал охотник, хотел поздороваться… А он вдруг… в твою сторону… два раза… И сразу еще…

Лопатин непроизвольно вздрогнул, еще раз переживая минуту опасности.

Стало заметно, что и от Сашкиного лица отлила кровь.

— Я на ветку наступил… — продолжал Лопатин. — Он услышал… Обернулся так быстро и на меня стволом… Ну я и выстрелил…

Сашка не мог отвести глаз от протянутых ног убитого киллера.

— Картечью медвежьей. Псих… С такого расстояния… — сказал Пистон.

Пушкина передернуло. Он мрачно посмотрел на товарищей.

— Это он! — проговорил Сашка.

— Кто?

— Тот чудак из Медвежьего Угла! Который купил мороженый лук.

Пистон хмыкнул и отвернулся.

Некоторое время на бережке царила тишина.

— И как же он умудрился меня найти… — проговорил Сашка.

— Нужно, наверное, скорую, — предположил Лопатин.

— Какая тут скорая! — махнул рукой Пистон. — Не видишь, что ли? Наповал!

Лопатин робко на него посмотрел.

— Что же делать? — спросил он.

Ему никто не ответил.

— Как же он подошел так неслышно? — спросил Сашка.

Ответом опять было молчание.

— Что же делать? — опять спросил Лопатин. — Вызывать ментов?

Хладнокровный Пистон пожал плечом и достал мобильник.

— Постой! — сказал Пушкин.

— Что?

— Не нужно пока ментов.

— Почему? — спросил Лопатин.

Пистон дернул плечом и спрятал мобильник обратно в карман.

— Нужно как-нибудь без них, — проговорил Сашка и покосился на Пистона. Тот отвел глаза в сторону.

— Как же без ментов? — опять спросил непонятливый Лопатин. — Я же его… В смысле самооборона… Вы, конечно, подтвердите?

Пушкин досадливо махнул на него рукой. И опять пристально посмотрел на Пистона.

— С ментами свяжешься… — проговорил он. — Сто лет будет не отмыться… Поди им доказывай, кто в кого стрелял и почему. Затаскают. Им же что? Им, главное, денег с тебя побольше стрясти. Я эту братию отлично знаю. Сталкивался. Экспертизы, очные ставки. А счета в банке тем временем арестуют. И в офисе перевернут все вверх дном. Нет, — убежденно сказал он. — Ментов нельзя!

Пистон пожал плечами. Ему, конечно, было понятно, куда клонит Пушкин, но он предоставлял Сашке самому выпутываться и высказывать рискованные предложения.

Пушкин нахмурился. Он уже более или менее взял себя в руки.

— Этот тип приехал из какого-то дремучего Угла. Вряд ли кто-то его будет искать… — он сделал еще одну паузу. — Если ликвидировать труп… И убрать следы…

— Как это — ликвидировать труп? — испугался Лопатин. Пистон хмыкнул.

— Если бы, скажем, кто-то отвез его подальше в лес и зарыл… Не бесплатно, конечно… — Пушкин опять посмотрел на Пистона.

— Ага! — согласился Пистон. — А потом вы меня моч-канете, как ненужного свидетеля. Нет уж… Хотите, прячьте сами…

Лопатин испуганно перевел взгляд с одного на другого. Пушкин усмехнулся.

— Вот такие у тебя друзья, — горько сказал он Лопатину. — Когда твою водку пить — они тут как тут! А когда ты в беде окажешься — задний ход! Выпутывайтесь сами.

Пистон бросил на него злобный взгляд, хотел что-то сказать, но не сказал.

Некоторое время все трое молчали.

— Зарывать его здесь нельзя, — проговорил Пистон, который напряженно о чем-то думал. — Это какая-то партизанщина. Останется след на земле. А места охотничьи. Люди, собаки… Почуют, разроют… Егерь знает, что мы здесь были… Нельзя! — Он мотнул головой. — Нужно везти куда-то в другое место… А куда? Вы знаете? Я не знаю… Опять-таки везти… Ехать с трупешником в багажнике… А если, не дай Бог, кто остановит? Это точно вилы!

— У тебя есть другие предложения? — спросил Сашка. Пистон пожал плечами.

— Ну говори, говори… — прищурившись, сказал Пушкин.

— Есть у меня один знакомый… — начал Пистон и умолк.

— Вечно у тебя есть знакомый… Ну, не тяни резину, говори…

— Я, собственно, не уверен… Он на кладбище работает… Где-то в области. Как-то трепал за бутылкой, что для кладбищенских скрыть труп — плевое дело. Подкладывают в свежевырытую могилу, а сверху гроб с настоящим покойником. В жизни никто не найдет!

Пушкин озадаченно на него посмотрел.

— Да, я тоже читал… В газете… — подал голос Лопатин.

Пушкин кивнул. Потом прищурился.

— Это, наверное, денег стоит… — предположил он.

— Само собой, — сердито сказал Пистон.

— Сколько?

— Не знаю. Тут уж — сколько скажет… В вашей ситуации не до торговли…

— В нашей? — Сашка мотнул головой и на некоторое время задумался. Потом велел: — Звони!

Пистон достал мобильник, порылся во встроенном телефонном справочнике, нажал кнопку вызова и приложил трубку к уху.

— Иван Севастьяныч, это Толик вас беспокоит, помните, с радиостанции! — трубка в ответ что-то загундосила. — Понимаю, понимаю. Ха! Ха-ха! Да уж это как водится. Иван Севастьяныч, а ведь я к вам по делу… Да-да! Просьба есть… по вашей специальности…

И Пистон намеками и недомолвками объяснил некоему Ивану Севастьянычу, в чем дело и что от того требуется. Сказал, что вывезти «человечка, которому неожиданно поплохело», нужно вывезти прямо сейчас и поинтересовался, сколько это будет стоить.

— Тут все чисто, — добавил он. — Несчастный случай. Просто людям хлопоты не ко времени… Нет, нет, транспорт ваш… Что?! Понятно. Я сейчас перезвоню.

Пистон дал отбой и спрятал трубку в карман.

— Ну? — нетерпеливо спросил Пушкин.

— Десятка! — мрачно сказал Пистон.

Пушкин нахмурился.

— Что?… — не понял Лопатин.

— Что-что! Десять тысяч долларов!

— Он что, опух! — досадливо сказал Пушкин. — За такие деньги половину города можно сначала замочить, а потом похоронить!

Пистон пожал плечами. Что он может поделать? Как ему сказали, так он и передает.

— Севастьяныч говорит, сейчас по городу такие цены, — заметил он.

— По городу! Видали, рынок услуг развели… — Пушкин задумался. — Десять тысяч! С ума народ посходил!

Пистон пожал плечами.

— А вывезет он сам? — спросил Пушкин.

— Да.

— А нам только денег дать и все?

— И все.

Пушкин кивнул. Это по-деловому.

— А потом этот твой человек начнет с нас деньги тянуть… — предположил он.

Пистон едва заметно побледнел.

— Так это… Он может вас никогда и не увидеть.

Пушкин вскинул на него глаза:

— Как это?

— Я его тут встречу… Передам… А вы можете уезжать… Или, скажем, спрятаться где-нибудь и наблюдать издалека…

Сашка глянул на него, прищурившись, и хмыкнул. Пистон никак на это не отреагировал.

— А твой процент уже заложен?

Пистон порозовел.

— Нет! — с вызовом сказал он.

Сашка опять о чем-то задумался:

— А когда платить?

— Предоплата, конечно! Сто процентов. Деньги вперед.

— А где мы сейчас возьмем такие деньги?

— У меня есть, — смутившись, сказал Лопатин. — Совершенно случайно… Мы с Мариной Константиновной вчера ездили в мебельный магазин… И ничего не купили. Я не успел выложить… Не все, конечно… Но тысяч восемь… с небольшим…

— Приедем в офис, я тебе отдам, — сказал Сашка. И опять посмотрел на Пистона. — А ты сам-то не проболтаешься? — усмехнувшись, спросил он. — Или там, шантажировать не начнешь?

Пистон пожал плечами:

— А зачем? Что я — дурак? Мне жить надоело?

Сашка кивнул. Правильно мыслит товарищ. Сечет поляну.

— Да и потом… — сказал Пистон. — Мы с Лопатой как-никак друзья! Одноклассники!

Пистон еще раз позвонил своему кладбищенскому знакомому и обо всем с ним договорился. Иван Севастьяныч не стал откладывать дело в долгий ящик и обещал сразу же выехать на место.

Охотники присели на поваленное дерево. Пушкин достал из внутреннего кармана фляжку и все трое как следует приложились к коньяку. После чего Пистон и Пушкин закурили.

— Кто бы мог подумать что он… с ружьем… — задумчиво произнес Сашка. — По виду — лох лохом!

Ему никто не ответил.

— А я тебя предупреждал, — заметил Лопатин. — Не связывайся ты с этим луком. В наше время нужно вести дела честно…

Пушкин отмахнулся. Если все делать честно, то откуда деньги в кошельке заведутся?

— И как только он меня выследил? Чудеса!

Пистон время от времени посматривал на часы и минут через двадцать поднялся.

— Ладно! Пора! Я пошел встречать могильщика.

Пушкин хмуро оглядел его с ног до головы и кивнул.

Пистон развернулся и, хлопая подвернутыми ботфортами болотных сапог, зашагал в сторону шоссе.

— Ну что, — поднялся вслед за ним Пушкин. — А мы в укрытие. Прятаться…

Напоследок Пушкин не удержался, подошел к трупу и откинул с его лица ветки, чтобы еще раз на него взглянуть.

Кровь перестала течь и свернулась на лице одним большим еще не застывшим струпом. Под головой человека из Медвежьего угла растеклась большая темная лужа.

Пушкина передернуло, и он опять прикрыл покойника ветками.

Они с Лопатиным двинулись огибать озеро, чтобы занять наблюдательную позицию на другом берегу.

Пистон отсутствовал минут тридцать. Сашка с Лопатиным, которые спрятались в кустах на противоположном берегу, успели как следует озябнуть. Лопатин несколько раз принимался энергично ходить взад и вперед, топая ногами, а Сашка дважды прикладывался к охотничьей фляжке с коньяком.

Над лесом по-прежнему царила тишина. Начал накрапывать осенний дождичек.

Потом откуда-то из-за косогора донеслось завывание мотора, работающего на низкой передаче, и вскоре на поляну, перекашиваясь на бок и соскальзывая со склона по мокрой листве, выехала забрызганная грязью незнакомая «Нива».

«Нива» остановилась посреди поляны, из нее выбрался Пистон, а с другой стороны — хмурый коренастый мужичок в стеганом ватнике, замурзанной армейской ушанке и кирзовых сапогах. Лопатин с Сашкой поняли, что это и есть Севастьяныч.

Из их укрытия было видно, как Пистон подошел к кусту орешника, под которым был спрятан труп, откинул скрывающую его ветку, и отступил в сторону, демонстрируя Севастьянычу клиента.

Лицо покойника произвело впечатление на Севастьяныча. Даже издали было видно, как его передернуло, он хмуро достал из кармана смятую пачку папирос и поспешно закурил.

Пистон принялся что-то говорить, достал пачку денег, полученную от Лопатина, и попробовал вручить ее суровому Севастьянычу. Севастьяныч выслушал, решительно помотал головой и замахал руками. Между ними завязался спор, причем могильщик упрямился, мотал головой и зло сплевывал на землю… Несколько раз Пистон пытался всучить Севастьянычу деньги, но тот решительно отказывался и даже прятал руки за спину. В свою очередь Севастьяныч трижды порывался сесть обратно в свою «Ниву», но Пистон трижды не давал ему этого сделать, удерживая то за рукав, то за полу ватника.

Лопатин и Пушкин следили за их спором, затаив дыхание. Постепенно жар препирательств начал спадать, Севастьяныч, видимо, уступал, и спорившие наконец договорились.

Севастьяныч опять уселся за руль свой машины, подал ее задом к кусту орешника, открыл вверх заднюю дверцу машины и достал кусок лежащего в багажнике брезента. Они с Пистоном расстелили брезент рядом с трупом, потом подхватили покойника под коленки и подмышки и переложили на брезент. Севастьяныч умелым движением стянул углы брезента узлом, подельщики подхватили получившийся куль, мелко семеня, поднесли его к автомобилю и перевалили в багажник. Севастьяныч навалил поверх криминального груза какие-то строительные мешки и коробки, они с Пистоном с разных сторон забрались в машину, хлопнули двери, «Нива» взревела и резко взяла с места.

Лопатин и Сашка переглянулись и вздохнули, наконец, с облегчением.

«Нива» на хорошей скорости катила по шоссе по направлению к городу.

Пистон, сидевший на переднем пассажирском сиденьи, с самодовольным видом вертел головой по сторонам.

Севастьяныч, он же Платов — а роль могильщика, как легко догадаться, исполнял именно он, — не отрывая глаз от дороги, сдернул с головы грязную ушанку, не глядя бросил ее куда-то назад и расстегнул ватник.

Он покачал головой.

— Ну, ты… даешь! — сказал он. — А если бы они не перешли на другую сторону озера? Или бы вообще решили вызвать милицию?

— Если бы да кабы! — передразнил его Пистон. — Ты не в Чикаго! Какой русский бизнесмен захочет вызвать милицию? Не смеши народ!

— Ну что, блин, скоро? — вдруг раздался сзади злой голос. Платов вздрогнул.

Пистон подождал еще немного. Потом сказал:

— Все. Можешь вылезать.

Платов услышал сзади звуки возни, коробки и мешки зашевелились, из-под них показались сначала руки, потом плечи и, наконец, голова покойника с кровавым месивом вместо левого глаза.

— Пистон, а ты погрязнее ничего не мог на меня навалить? — зло спросил покойник. — Всю рожу какой-то мукой запорошило!..

— Что было, то и навалили… — отозвался Пистон.

— И такое приходится терпеть за какой-то жалкий косарь!

Пистон ничего не ответил.

Голова с синюшным лицом принялась озираться по сторонам, пытаясь сориентироваться, далеко ли до города.

— И вообще! Сволочи вы! Я сорок минут на холодной земле провалялся. Ждал, пока вы по телефону наговоритесь.

— Меньше нельзя было. Вышло бы ненатурально… — заметил Пистон.

— Ну и замерз же я! — сказало лицо. — Бляха-муха! Что у тебя такая машина холодная! — обратился он к Платову. — Да еще изваляли всего! Выпить ничего нет?

Платов пожал плечами — откуда? — но Пистон нисколько не удивился. Он полез куда-то во внутренний карман и вынул плоскую фляжку. Во фляжке оказался коньяк.

Покойник с удовлетворением принял фляжку, запрокинул голову и не опускал ее до тех пор, пока туда не вылилось все содержимое до последней капли.

— Во! Так уже лучше! — сказал он.

Пистон неодобрительно покосился через плечо.

— Ты бы, Боря, глаз-то отлепил. Скоро в город въедем. Менты остановят — проблем не оберешься.

Боря презрительно скривился, показывая свое отношение в ментам, но все же подцепил ногтем где-то у себя возле уха и, как кусок глазуньи, отклеил от глаза гуттаперчевую заплатку с кровавой раной. Под заплаткой оказался обычный левый глаз. Такой же злой, как и правый. В зеркальце заднего вида на Платова глянуло небритое худое лицо с выражением голодной решимости.

Лицо показалось Платову знакомым. Кажется, он видел его по телевизору где-то в эпизодах. А может быть, и нет.

Боря опять принялся озираться по сторонам, выглядывая в окна. За окнами уже начались городские окраины.

— А что у нас с бабосами? — спросил он.

Пистон небрежно достал из кармана пачку, аккуратно перетянутую резиночкой, отсчитал положенное и протянул через плечо назад.

— Ага, — удовлетворенно сказал Боря. Он, не глядя, сунул деньги в карман рубашки. — А дополнительные когда будем делить?

— Дополнительные к вам отношения не имеют.

— А жаль! А ты, Пистончик, выходит, поболее нашего заработаешь?

— А что ты сравниваешь? Ты в кустах повалялся полчаса. А я два месяца этого Пушкина обрабатывал. Одной только водки сколько пришлось выпить! Прикинь!

— Ладно, я не в претензии. Только мало ты, Пистон, с них слупил. Гадом буду, мало. Такие перцы сладкие. Они бы вдвое легко отстегнули. Кроме шуток!

Пистон ничего не ответил.

— Тебе куда? — спросил он у Бори.

— Высадите меня у кабака какого-нибудь подороже. Пистон досадливо крякнул.

— Ты ж уже выпил… — сказал он.

— Кто?! Я?! Разве это выпивка? — Боря с недоумением глянул на пустую фляжку в руке и отбросил ее в угол. — И потом, я не за выпивкой. Мне туда, где публика пошикарнее. И девочки… Нужно снять стресс…

— Э, зря я тебе деньги отдал, — сказал Пистон. — Ты до дома ни копейки не довезешь. Надо было Женьке половину… Чтобы хоть дочке что-то перепало…

— Ничего… Обойдутся. Я на той неделе им деньги давал.

— Ребенок же… Жалко…

Боря пожал плечами. Пусть привыкают. Их дело бабье…

— У тебя ж к вечеру ничего не останется. Все деньги спустишь…

— Это не деньги… — презрительно сказал Боря. — Деньги — это хотя бы пятьдесят кусков. А это — так… Помог приятелю по старой дружбе…

Пистон промолчал.

— И вообще, — уверенно сказал Боря. — С деньгами нужно легко расставаться. Начнешь маромойничать, крохи копить — тысяча здесь, пятьсот там — и пропадешь совсем.

Пистон не стал спорить. В этих словах была доля правды. Кроме того, у каждого должен быть свой подход к деньгам.

— А здорово ты это… Труп изображал, — проговорил Платов. — Я в какой-то момент подумал, что ты, вправду, помер. Что застрелил тебя этот Лопатин с испугу…

Боря махнул рукой — пустяки! Хотя в ответ на похвалу в его глазах на мгновение что-то потеплело.

— Это его фишка, — рассмеялся Пистон. — Лучший покойник Российской Федерации. Стольких переиграл!.. Боря дыхание останавливает на три минуты. Почти мировой рекорд! Даже сердце может остановить.

Боря опять махнул рукой. Пустяки. Как говорится, джентльмен в поисках десятки.

— А как вы это… Чтобы кровь текла… А потом вроде как остановилась?

— Ребята бутафоры выручили. С киностудии. Заливаешь в баллон томатный сок. А на дно мякоти. Короче, технология. У них еще не то есть.

Только когда «Нива», рыча, взобралась по мокрому откосу и скрылась из глаз, сидевшие в укрытии Лопатин и Сашка, наконец, позволили себе расслабиться.

Сашка полез куда-то во внутренний карман, достал из специального кармашка сигару и закурил. Лопатин довольствовался леденцом из жестяной коробочки.

— Ну, вот и все! — выдыхая дым, сказал Пушкин. — Вот и поохотились…

Лопатин кивнул. Охота получилась с приключениями. Хорошо еще, что закончилась благополучно.

В лесу прокричала незнакомая птица.

Пушкин искоса взглянул на зятя. Так, будто только что разглядел в нем что-то новое. Как будто только сейчас заметил, что за привычной смешной внешностью скрывается совсем другой Лопатин — в нужный момент решительный и хладнокровный.

Они помолчали. Один — сосредоточенно раскуривая сигару, другой — посасывая лечебный леденец.

Потом Пушкин, кашлянув, сказал:

— Ты это… Про деньги не беспокойся. Как только в город приедем, до офиса доберемся, я тебе все сполна… верну… Маринка ничего не узнает.

Лопатин кивнул. Он, собственно, и не сомневался.

— И вообще… — Пушкин, глядя куда-то вдаль, затянулся. — Я, Лопата, твой должник… По жизни… Если бы ты его не завалил… — Сашка помотал головой. — Не знаю, что бы сейчас было. Наверное, это меня увозили бы на кладбище…

Лопатин смущенно махнул рукой. И слабо улыбнулся:

— Это я так… С испугу… И вообще, на моем месте каждый бы…

Сашка коротко на него посмотрел — на самом ли деле Лопатин не понимает, что для него сделал, — и опять покачал головой.

— И потом, ты прости, если я когда… — Сашка понурил голову. — Шутки там всякие и прочее… Это я не со зла. А так… Из вредности натуры.

Он умолк, не находя подходящие для важного момента слова.

— Ладно, Саша! Бог тебе судья, — сказал Лопатин и отвернулся, чтобы Сашка по лицу не мог заметить, как он растроган. — Что вспоминать… Как говорится, кто старое помянет, тому… сам знаешь…

Лопатин умолк, почувствовав в горле спазм от нахлынувших чувств.

— Мне ведь, Саша, ничего не нужно… — добавил он. — Ты же знаешь. Ни власти, ни славы. Я ведь все для жены, для Маринки… Да для детишек…

— Я понимаю… Понимаю… — сказал Сашка, тоже чувствуя, как его глаза заволакивает влага.

Они некоторое время молчали.

Потом Пушкин затянулся, пыхнул дымом в небо и толкнул зятя локтем в бок.

— И как ты умудрился в него попасть? Ты же всегда стрелять боялся!

Лопатин смущенно пожал плечами. Он и сам не понимал, как все получилось.

Оба с облегчением рассмеялись.

— Ведь, если задуматься, — заметил Сашка, — мы с тобой самые близкие в этом мире люди. Ближе никого нет. К тому же родственники. Ты и Маринка… я вижу, как она тебя любит. А за Маринку я, знаешь, как! Я за Маринку — любого к ногтю!

Пушкин со значением посмотрел на зятя:

— И батя перед смертью — помнишь… Сказал, чтобы мы друг дружку держались. Чтобы всегда вместе. Короче, можешь на меня рассчитывать.

Пушкин замолчал. Потому что слова иногда не нужны. Два лишних слова, сказанные между двумя мужиками, иногда могут не помочь делу, а испортить его.

Лопатин кивнул. Он, собственно, всегда так и думал. И никогда в этом и не сомневался. Потом махнул рукой. Ладно, все! Забыли… Оба почувствовали облегчение оттого, что важный разговор остался позади.

Сашка повеселел. Он рассмеялся и снова толкнул Лопатина локтем в бок.

— Нет, в самом деле! Как это ты умудрился? Прямо в глаз! Ты ж в лося с пяти шагов никогда попасть не мог!

Лопатин смущенно развел руками.

— Так то, Саша, в лося. А лось мне ничего плохого не сделал. А тут убийца! На моих глазах в шурина стреляет! Тут каждый бы попал, — с хитроватой улыбкой и в то же время скромно сказал он.

Сашка с удовольствием рассмеялся, влажными глазами глядя на зятя. А он ничего, этот Лопатин! Как говорится, золотое сердце. Разве можно такого не любить?

Он обхватил зятя за плечи и крепко прижал к себе.

Лопатин повернул к нему широкое доброе лицо и доверчиво улыбнулся. Думая о том, что для крупной компании, какой является их холдинг, восемь с половиной тысяч долларов — это совсем немного. Это вполне разумная плата за то, чтобы между двумя ее директорами установились наконец доверительные отношения.

«Нива» между тем въехала в город и покатила в сторону центра.

— О! «Колибри»! — воскликнул Боря. — Тормози, командир! Приехали!

Платов остановился возле светящегося огнями подъезда большого ресторана. Бородатый двухметровый швейцар в шинели с пелериной стоял у дверей. Боря попрощался и вышел. Швейцар поздоровался с Борей за руку.

Боря вышел, а Платов с Пистоном поехали дальше.

Пистон со значением посмотрел на Платова, достал из внутреннего кармана заветную пачку, перетянутую резиночкой, отсчитал из пачки десять бумажек и небрежно бросил их на торпедо автомобиля.

— Держи! — шикарно сказал он Платову. — Твоя доля.

Платов принял деньги и спрятал поглубже в карман.

Потом ревниво покосился на оставшиеся в пачке купюры. После расчетов с ним и с Борей пачка почти не похудела.

— Не фальшак? — ворчливо поинтересовался он, имея в виду свою долю.

Пистон посмотрел на него свысока и только хмыкнул. Платов понял, что солидные люди в такие игры не играют.

А Пистон развалился на своем месте рядом с ним. Кислый вид Платова не мог испортить ему хорошего настроения.

— Эх! Прав Боря! Мало мы с них содрали! — сказал он. И принялся самодовольно разглагольствовать: — И вообще! Они нам оба благодарны должны быть. Что у этого Пушкина за жизнь? Скука! Утром шофер отвез в офис. Вечером привез из офиса. Ну, к морю съездил с семейством. Ну, в ресторан сходил. А тут столько впечатлений! Чуть не замочили! В засаде сидел! Труп в двух шагах видел. Впечатлений на всю жизнь! Он о сегодняшнем дне детям будет рассказывать. И внукам. Гадом буду, за такое развлечение он никаких денег жалеть не должен!

Пистон рассмеялся неприятным смехом.

— Да я вообще подумываю, — добавил он, — не устроить ли такое платное шоу для богатых — «Несостоявшееся покушение»! Настоящий киллер стреляет в вас, скажем, из окна напротив. Для детей особый тариф. Женам скидка! Вот увидишь, отбоя не будет!

Он опять рассмеялся. А Платов почувствовал, что его почему-то раздражает болтовня Пистона. Как будто в том, что Пистон гордится своим умением обманывать окружающих, было что-то обидное для самого Платова.

Платов вспомнил, с чего началось это утро, вспомнил про Тайсона и покраснел.

— Мало мы с них содрали! — повторил Пистон. — Ну да ладно! И это ничего! А вообще я собой доволен. Ай да Пистон, ай да сукин сын!

— А, по-моему, тут большого ума не надо, — упрямо заметил Платов.

— Для чего?

— Для того, чтобы парить ближнего.

— Ты думаешь? — Пистон насмешливо на него посмотрел. — Нет, братан, не скажи! Это кому-то дано, а кому-то нет. Кому-то суждено быть хищным волком, а кому-то — глупой овцой. И большая часть людей во все времена так и остается овцами. Или, научно выражаясь, лохами. И при древних греках, и при Калиостро, и сейчас!

На этот раз Платов промолчал.

А Пистон самодовольно похлопал рукой по нагрудному карману, в котором покоилась его часть заработанных денег:

— Так что все нормально. Пока на свете существуют лохи, умный человек не останется голодным!

Платов хмуро покосился на Пистона и опять перевел глаза на дорогу.

— А я кто, по-твоему? — через некоторое время спросил он. — Лох или не лох?

— Ты-то? — Пистон окинул его веселым оценивающим взглядом. — Ты, конечно же, лох. Без всякого сомнения. Но стремительно меняешься в лучшую сторону. Прямо на глазах.

— Слушай, — спросил Платов. — А может, тебе все-таки в бубен съездить? Для завершения знакомства.

Пистон рассмеялся.

— Ладно, ладно! Я пошутил, — примирительно сказал он. — Смотри на мир веселее.

— А я не шутил. И вообще, что ты здесь расселся, как в такси? Тебе куда?

— Мне — на Гражданку.

— А мне в другую сторону, — отрезал Платов и вырулил к обочине.

— Что? — поинтересовался Пистон, когда машина остановилась.

— Выходи.

Пистон огляделся вокруг. Они стояли у какого-то забора. За забором виднелась линия высоковольтной передачи. Еще дальше темнел парк.

— Что же, ты меня так и высадишь в ровном поле? — с любопытством произнес Пистон. — Хотя бы до метро подбрось!

— Двадцать баксов! — заявил Платов.

Пистон опять рассмеялся.

— Ну ты и скотина! Так заряжать! Ладно. Вези!

Платов тронул машину с места, и они поехали дальше.

— Вот они, люди… Я сделал доброе дело, дал ему заработать, а он с меня деньги за проезд дерет. Думал ли ты сегодня утром, что попадешь в такое приключение?

Платов промолчал.

— Не думал! — вместо него ответил Пистон. — А думал ли ты, что просто так нарубишь целую тонну зелени? Нет! То-то! Цени мою доброту!

Он повертелся на своем месте, глядя по сторонам.

— И вообще! Ты мне чем-то нравишься. Есть в тебе что-то располагающее. Наивность, что ли? Или простота… Слушай, а может, нам тоже в кабак с девочками? Отметим успех дела?

Платов ничего не ответил.

— Согласен, — сказал Пистон. — К девочкам нам не надо. Мы с тобой выше продажной любви.

Пистон некоторое время молчал, раздумывая о чем-то с довольным видом.

— А на что, кстати, ты собираешься потратить свои деньги? — спросил он.

— Не волнуйся. Придумаю, — буркнул Платов.

— Нет, скажи, на что?

Платов промолчал.

— Хочешь, угадаю? — повернулся к нему Пистон. Он окинул Платова с ног до головы. — Та-ак. Ты купишь новую кожаную куртку — раз, колеса зимние для машины — два, и девушке что-нибудь из бижутерии. Так?

Платов мрачно на него покосился и ничего ответил.

Пистон рассмеялся. Он закурил, держа сигарету не обычным образом, а особенно шикарно: зажав между мизинцем и безымянным пальцем.

— Ладно, не сердись. Это любя!

— А ты на что?

— Что?

— На что деньги потратишь?

Пистон на минуту задумался.

— Ни на что! — подумав, сказал он.

— Как это?

— А так! Это разве деньги! — пренебрежительно обронил он. — Это не деньги!

— Почему?

— Потому что мало! Боря прав. Это не деньги!

— А сколько же тебе надо? — спросил Платов.

— Мне? — Пистон посмотрел на него свысока. — Как минимум лимон!

Платов хмыкнул.

— Лимон — это как минимум, — не обращая внимания на иронию, подчеркнул Пистон. — А лучше пять!

Платов кивнул: это каждому понятно. Пять, без сомнения, лучше одного.

— Тебе этого не понять… — высокомерно заявил Пистон. — Слушай! А может быть, нам закатиться в казино? А? Крутанем колесо фортуны? Сегодня, я чувствую, мой день.

Платов насторожился и как-то странно посмотрел на Пистона.

— А что? — продолжал тот. — С деньгами нужно обращаться легко. Они или есть или их нет. Или пан или пропал.

Платов покосился в его сторону.

— Ты что, серьезно? — спросил он.

— А что тебя удивляет?

— И во что же ты играешь?

— Как во что! Покер. Все по-взрослому.

Платов опять сбоку как-то странно посмотрел на Пистона.

— А в каком казино?

— Да все равно. Где играют по-крупному. Например, «Паллада». А что такое?

Платов ничего не ответил. Только пожал плечами.

— Вон метро-то, — заметил Пистон.

— Ладно. Подвезу тебя. Так в «Палладу»?

— Да!

Они пропетляли по переулкам, проехали под железнодорожным мостом и выехали на проспект. Через несколько минут сбоку стали видны яркие огни «Паллады».

— Приехали.

Платов остановился.

— Хочешь, пошли со мной, — предложил Пистон. — Шампанского выпьем. А может, и картишки раскидаем.

Платов задумался.

— Пойдем, — повторил приглашение Пистон. — Ты в покер играешь?

— Играл когда-то… Пару раз, — неохотно сказал Платов.

— Вот и хорошо! Меня там знают. В задней комнатке компания собирается… Играем без крупье… Я тебя буду учить. Если сольешь бабки, так не в чужие руки. — Он рассмеялся. — А может, и не сольешь! Новичкам ведь везет!

Платов некоторое время колебался. В это время у него в кармане зазвонил мобильный телефон.

— Ладно, иди, — сказал он Пистону, доставая телефон. — Я догоню.

— Я буду во втором зале. Наверху.

Пистон вышел, а Платов приложил трубку к уху.

— Платов! — прокричал в трубке голос Верещагина. — Это ты?

— Нет, папа Карло! — огрызнулся Платов.

— Что это у тебя целый день телефон не отвечает?

— Я занят был.

— Чем? — удивился друг.

— Тренировался, — мстительно ответил Платов. — Готовился к бою с Тайсоном.

Верещагин на том конце линии умолк, стараясь по интонации определить настроение Платова.

— Ты что, все еще сердишься? — спросил он.

— Нет. Уже не сержусь.

— Честно?

— Честно.

Верещагин повеселел.

— Ты это… Мы тут шары собрались погонять… В «Шароварах». Приезжай. Нам как раз четвертого не хватает.

Платов некоторое время раздумывал.

— Нет, — сказал он.

— Почему?

— Да так. Дела.

Верещагин насторожился.

— Что-то мне твой голос не нравится… — подозрительно сказал он. — Ты где? Что делаешь?

— Ничего, — беспечно ответил Платов. — Стою возле казино. Решил вот в картишки перекинуться.

Друг молчал почти целую минуту.

— Платов! — сказал он через некоторое время. — Ты же зарок дал — больше не играть!

Платов легкомысленно хмыкнул:

— Я и не буду. Поиграю один раз — и все.

— Ты что? Забыл, как тебя из этой трясины вытаскивали?

— Грех, Верещагин, отказаться. Уж больно случай подходящий.

Верещагин опять молчал целую вечность.

— А деньги-то хоть приличные? — напоследок спросил он.

— На мороженое хватит, — усмехнувшись, отвечал Платов.

Было уже далеко за полночь, когда Платов и Пистон вышли из дверей казино «Паллада».

Пистон поддал валявшуюся на тротуаре пластиковую бутылку из-под «пепси» и зло сплюнул в кучку мусора, собранную дворниками, да так и не вывезенную прочь.

Платов, заметив его досаду, рассмеялся.

— Что же ты, сволочь, раньше не сказал? — зло спросил Пистон.

— О чем? — поинтересовался Платов.

— О том! Что ты в карты… Это…

— Что?

— Профи…

— Ну какой я профи! — махнул рукой Платов. — Так… Увлечение юности… Я в армии на точке служил… Офицеру не с кем было играть, так он нас по очереди… На отжимания… Тут все дело в памяти. Нужно всю колоду в голове держать. Карту за картой… Если хотеть — можно натренироваться…

Пистон посмотрел на него сердито:

— Нужно было предупреждать…

— Так ты не спрашивал!

Диджей зло сплюнул в снег.

— К черту эти карты! Два месяца работы коту под хвост! Это ведь ты — на машине покатался и заработал три месячных оклада. А я, между прочим, сегодняшний день долго и тщательно готовил. — Он опять сплюнул.

— Ты же сам хотел: или пан или пропал, — напомнил Платов.

Они подошли к одиноко стоящей у тротуара машине.

— Подвезти тебя? — спросил Платов, доставая ключи.

— Пошел ты! Сам доберусь.

— Метро уже закрыли… — напомнил Платов.

— Пешком дойду!

— Как хочешь…

Пистон развернулся, зябко спрятал голову в поднятый воротник и, загребая ногами, зашагал в сторону площади.

А Платов нащупал в кармане выигранные деньги, пожал плечами, огляделся и сел в машину.

Платов еще некоторое время сидел в машине, думая о том, хорошо ли он поступил по отношению к Пистону или нет.

Потому что, с одной стороны, — вроде бы нехорошо. Воспользовался моментом. Обыграть порывистого Пистона было делом несложным. Как говорится, исход поединка был заранее предрешен.

А с другой стороны… С другой стороны, Пистон первый начал. Еще вчера, с этим Тайсоном. А сегодня продолжил. Своими разглагольствованиями.

Платов так ничего и не решил, достал из кармана мобильный телефон и набрал номер Верещагина.

— Слушай, — небрежно спросил он, — а сколько ты хочешь за свою машину?

— А что такое? — встрепенулся Верещагин.

— Радуйся! Так и быть, куплю я твое старое ведро. Верещагин замер. И молчал, наверное, целую минуту.

— А зачем оно тебе? — наконец проговорил он. — Честно говоря, машина уже не очень… Такую продавать друзьям — последнее дело. Она в любой момент из транспортного средства может превратиться в недвижимость…

Платов хмыкнул.

— Так я ее ради недвижимости и куплю. Разрисуем ее со всех сторон рекламой нашей мастерской и поставим на людной улице. Кто мне запретит на своей машине написать все, что захочу? А тогда, сколько бы ты ни запросил, все равно выйдет дешевле, чем платить городу за рекламные площади.

— А-а-а… — Верещагин задумался. — Так для этого можно вообще доходягу купить, за пятьдесят долларов. У меня-то пока еще машина ездит… Я за нее реальные деньги хочу получить. Какой тебе смысл?

— А смысл в том, — строго сказал Платов, — что друзьям нужно помогать! Понял?

Верещагин рассмеялся.

— А что? Правильная мысль! Давай. Помогай, — он подозрительно помолчал, а потом спросил: — А что это ты такой щедрый? В карты, что ли, выиграл?

— Есть немножко… — скромно сказал Платов.

— Ишь ты! И много?

— Ну, это как считать… Какому-нибудь олигарху — ерунда. А мне на первое время хватит.

— Ишь ты! — повторил Верещагин. — Так ты теперь любую машину сможешь купить!

— Любую — не любую, а кое-что могу себе позволить, — отозвался Платов. — Только, знаешь… Пока денег не было — смерть как хотелось новую машину. А теперь, когда они есть, кажется, что и моя ничего. Сам не знаю почему. Как-никак русский джип.

Верещагин рассмеялся.

— Что ты смеешься? — спросил Платов.

— Ты, Платов, не хочешь покупать новую машину потому, что жмот! Вот и все объяснение! — сказал друг.

Платов не стал спорить. О чем спорить с таким человеком, как Верещагин? Не о чем с ним спорить. Он все равно ничего не поймет.

Платов посидел некоторое время, нахмурившись, потом набрал номер Полины.

Как обычно Полина не подходила к телефону минут пять.

— Алло! — наконец важно проговорила она.

— Ты что делаешь? — спросил Платов.

— Я загораю под лампой.

— Откуда у тебя лампа?

— Соседка дала. Чтобы дома загорать.

— И что? Прямо без ничего загораешь? — поперхнувшись, спросил Платов.

— А то как же! Иначе зачем нужна такая лампа! Она нужна для того, чтобы все места загорели.

Платов почувствовал, что в животе у него начало разливаться тепло.

Но он постарался взять себя в руки.

— Ты это… уже купила куртку? — небрежно спросил он.

— Нет.

— Так покупай, — посоветовал Платов. — Желтое авто скоро будет.

Даже на расстоянии Платов почувствовал, как ушки Полины насторожились.

— А ты что, уже побил этого… Тайсона? — оживилась она.

— Не-а, — не стал вдаваться в подробности Платов. — Он отказался.

— Почему?

— Кто его знает… Испугался, наверное, — пошутил Платов.

Полина никак не отреагировала, но Платову показалось, что ему наконец-то удалось, если не удивить ее, то, по крайне мере, возбудить интерес.

— А тут в парикмахерской женщины говорили что-то про Тайсона…

— Что?

— А вроде как сегодня по радио… Какого-то мужика диджей какой-то… Я не очень поняла… Тоже вроде уговаривал с Тайсоном драться.

Платов порадовался тому, что Полина не могла видеть, как он покраснел.

— Не слышал, — коротко ответил он. И собрался заговорить на другую тему.

Но Полина сама уже думала о чем-то другом.

— А ты когда хочешь новую машину покупать?

— Еще не знаю… Можно хоть завтра. Но, честно говоря… — Платов замялся. — Ты хочешь?

Полина в задумчивости пропустила его вопрос мимо ушей.

— А денег у тебя много? — спросила она.

— Много.

— Очень?

— Ну, как посмотреть. Вообще-то да.

— Тогда, знаешь что…

— Что?

— Не надо покупать желтую машину. Давай лучше, знаешь что? Давай поедем на атолл!

— Куда? — удивился Платов.

— На атолл в Индийском океане. Я сегодня передачу по телевизору видела. Он такой красивый… Весь в пальмах. Круглый, а внутри как будто озеро… И кораллы, кораллы… Удивительные. И рыбки плавают разных цветов — желтые, голубые, фиолетовые, полосатые… Как в аквариуме в нашем бизнес-центре, только намного лучше. На атолле есть гостиница. В ней маленькие бунгало стоят на сваях прямо над водой. А пол в бунгало стеклянный. Можно включить свет, лечь на пол и смотреть на рыбок. Хоть всю ночь… Смотреть, смотреть… Их на свет видимо-невидимо приплывает. Даже большие, как акулы…

Платов зачарованно молчал.

Ну и придумщица эта Полина! Скажет тоже — атолл! И рыбки под полом приплывают на свет… Чудеса!

— А еще, — сказала Полина, — на атолле водятся бамбуковые мишки. Такие потешные… Ужас! Они на наших медвежат похожи, только ушастые и глаза большие. Их туда из Австралии завезли.

— Из Австралии? — еще больше удивился Платов. — А почему они бамбуковые?

— Потому, что на деревьях живут и бамбуком питаются. Они такие потешные… Очень добрые и доверчивые. И людей совсем не боятся. По телевизору говорили, что можно их приручить и тогда они будут жить прямо в доме. Как собака. Или кошка. Только намного лучше.

— Что-то я не слышал, чтобы у нас у кого-нибудь жил бамбуковый мишка… — в сомнении сказал Платов. — Их, наверное, с этого атолла и вывозить нельзя.

— Нельзя, — согласилась Полина. — Но если договориться с моряками или летчиками, они могут этого мишку контрабандой для тебя провезти. Так журналист по телевизору сказал.

Платов задумался.

Из казино вышел припозднившийся игрок, с удивлением посмотрел на сидевшего в машине Платова и зашагал прочь.

— Поехали на атолл? — попросила Полина. — А? Там сейчас как раз лето начнется. Будет тепло. А у нас начнется зима. А я так зимой мерзну!

— На всю зиму не получится, — подсчитав что-то в уме, строго сказал Платов. — Денег не хватит. Да и с работы меня надолго не отпустят…

— Ну хотя бы ненадолго… А потом нам мишку бамбукового привезут, он такой мягкий и теплый… Я об него буду греться. Буду брать его с собой в постель и греться…

Платов представил Полину, лежащую в постели в обнимку с маленьким ушастым мишкой с большими грустными глазами, и почувствовал, как тепло из живота начинает распространяться по всему организму.

— Ну, знаешь, это уж слишком! — стараясь не терять над собой контроль, сказал он. — Брать животное в постель! Он хоть и бамбуковый, но медведь!

— Вовсе нет! Они ведь совсем маленькие и очень чистоплотные. И знаешь, какие умные! А в общем, не обязательно в постель. Можно ему домик сделать. Из подушек. И бамбука. Главное, что мы оба будем тебя так любить!..

Платов замер. Полина впервые сказала что-то о своих чувствах.

— Как ты сказала?…

— Он тоже будет любить тебя. Как и я.

Платов почувствовал, что тепло подступило к самому горлу и начало затоплять голову. У него на глазах даже выступили слезы.

А что? Мишка так мишка. Это, наверное, денег стоит — мама, не горюй! Его там купить и в наши широты перевезти. А потом бамбуком всю жизнь кормить. Притом, что он, наверное, абы какой бамбук есть не станет. Ему только свежий подавай, да молодые побеги… Так что деньги листать придется конкретно.

Ну да что эти деньги? Сегодня есть, а завтра их не будет. А потом, глядишь, опять откуда-нибудь на голову свалятся.

Так что ерунда. Мишка так мишка. Атолл так атолл.