"Вячеслав Пьецух. Государственное Дитя (Авт.сб. "Государственное дитя")" - читать интересную книгу автора

меж москвичами, да еще эта мгла, низко повисшая над Первопрестольной,
которая угнетала душу и вгоняла людей в беспричинный страх.



2


Поезд "Лев Толстой" приближался к Хельсинки. Вася Злоткин, молодой еще
человек с хорошим славянским лицом и немного оттопыренными ушами, лежал на
нижней полке в своем купе и странными глазами рассматривал потолок. Уже в
течение года с ним время от времени происходило что-то неладное: как на
одних бедолаг вдруг нападает неясное беспокойство, а на других "куриная
слепота", так Вася Злоткин иногда погружался в тяжелую мечтательность,
напоминающую прострацию, и его посещали чудные грезы. Замечательно, что
эти мечтания сильно смахивали на явь и он даже временами ощущал незнакомые
запахи, воочию наблюдал героические картины, слышал нездешние голоса;
также замечательно, что его грезы нанизывались на определенную сюжетную
линию и всякая из них представляла собой фрагмент одной и той же
продолжительной эпопеи; но самым замечательным было то, что Злоткин мог
руководить своими видениями, что он как бы в уме сочинял роман. После
первого же припадка бедняга напугался и побывал на приеме у самого
Наджарова, главного психиатра IV управления; тот, впрочем, ничего
серьезного не нашел и назначил только ежедневные продолжительные прогулки,
но на прощание сообщил, что вообще психиатрия не столько наука, сколько
искусство, и самый авторитетный диагноз есть не более чем набросок
карандашом. И Вася Злоткин, успокоившись, смирился со своим недугом; так в
преклонные годы люди смиряются с одиночеством и болезнями возраста, вроде
гипертонии.
Поезд нечувствительно плыл по рельсам, - видимо, финны как-то
умудрялись их класть без стыков, - за окном тянулись пригороды Хельсинки,
присыпанные снежком, именно производственные либо складские помещения,
очень опрятные и даже радующие глаз, преаккуратные домики, выкрашенные в
пастельные, завораживающие цвета, автомобильные стоянки, первые улицы с
редкими пешеходами, словом, приятно оживленная местность, которая
предваряет любой европейский город. Вошел, вкрадчиво постучав, проводник в
коричневой униформе, сказал:
- Прибываем... - и мягко задвинул дверь.
Злоткин положил на столик десять финских марок для проводника, надел
теплую замшевую куртку, подхватил сумку с плечевым ремнем и брезентовый
баульчик для дипломатической почты, в котором на самом деле помещался
пистолет Стечкина и крупная сумма денег, вышел в коридор своего вагона,
посмотрел направо, посмотрел налево, осенил себя мелким-мелким крестиком и
сошел.
Несмотря на то что день выдался будний, а также на ранний час, в
помещениях хельсинкского вокзала было многолюдно и совершалась
прилично-суматошная, привычная и в то же время чужая жизнь; в частности,
Вася Злоткин приметил компанию пьяных парней с осоловевшими чухонскими
физиономиями, но они не орали песен, не сквернословили, не приставали к
публике, не дрались, а только бродили, шатаясь, туда-сюда. И ему