"Вячеслав Пьецух. Государственное Дитя (Авт.сб. "Государственное дитя")" - читать интересную книгу автора

помнящие, наверное, еще войну за испанское наследство и первое исполнение
"Марсельезы". Солнце сияло вовсю, отражаясь в воде копошением
ослепительно-ярких бликов, с моря тянуло пряным ветерком, видимо,
прилетевшим из Африки, с того берега, а на душе у Васи Злоткина вдруг
отчего-то сделалось так печально и тяжело, что захотелось напиться в дым.
Он зашел в первый попавшийся ресторан, заказал себе две бутылки пастиса,
буйабез, жареную макрель - скумбрию по-нашему, - сыр, шампанское,
пирожные, ананас. Час спустя он был еще в терпимом градусе пьян и только
тем выказал на публике тяжелый праздник русской души, что велел официанту
шесть раз подряд ставить пластинку с "Реквиемом" Моцарта, который попался
ему впервые, и тихо плакал, вслушиваясь в сладко-грустные его звуки, но
потом Злоткина сильно разобрало, он принимался петь "Интернационал",
постоянно сбиваясь на втором куплете, поскольку дальше первого слов не
знал, и кричал на весь ресторан, размахивая бутылкой:
- Дайте мне сюда Асхата Токаева, я ему голову проломлю!..
Что было после, Вася Злоткин не помнил, память не действовала напрочь.
Однако проснулся он в своем номере, на постели, только головой там, где
полагается быть ногам. Перво-наперво он хватился своего брезентового
баульчика и с облегчением душевным обнаружил, что он на месте. Затем он
нетвердым шагом подошел к зеркалу, точно сквозь слезы посмотрел на свое
отражение, остался им недоволен и решил идти в город опохмеляться.
Одеваясь, он открыл к немалому своему удивлению, что давеча в беспамятстве
сделал пропасть приобретений, именно купил зачем-то женское боа из
фиолетовых перьев, золотую зажигалку, пару ковбойских сапог, смокинг,
трехтомник Диккенса на французском языке - эта покупка особенно его
подивила, старинную кирасу, большую плюшевую обезьяну, набор клюшек для
гольфа, чемодан, свитер и газовый револьвер.
Выйдя из гостиницы, Вася Злоткин двинулся тем же маршрутом, что и
вчера, и, добредя до обширной площади, заставленной по периметру плетеными
столиками и креслами заведений, уселся на солнцепеке. Несмотря на очень
ранний час, вокруг совершалась деятельная жизнь: вовсю торговал мимозами
цветочный киоск, школьники делали уроки, сидя за кофе с круассанами,
выгуливали собачек изящно одетые дамы и господа, рядом веселилась компания
немолодых французов, потягивавших что-то из высоких стаканов; подошел
официант в длинном фартуке, получил от Злоткина заказ на двойной коньяк,
сделал удивленное движение бровями и удалился балетным шагом. "Конечно,
все дело в климате, - думал Вася в ожидании коньяка, - при таком
температурном режиме этим французам, наверное, и "Манифест
коммунистической партии" нипочем".
Вася Злоткин уже успел выпить свою рюмку и повторить, - оба раза с
миной презрения к здешним дозам, - когда за соседним столиком обосновался
Асхат Токаев. Сначала Вася не поверил своим глазам, потом сказал про себя:
"Накаркал!.." - памятуя о своих пьяных выкриках в ресторане, наконец, его
разобрала такая неистовая злоба, что он решил во что бы то ни стало
покончить со своим преследователем или пустить себе пулю в лоб. Он
терпеливо дождался, когда Асхат выпьет свой кофе, причем все это время
пристально глядел вбок, и пошел за ним следом, держа дистанцию метров в
двадцать, заглядывая в витрины, меняя стороны тротуара, но ни на мгновение
не выпуская Асхата из виду. Примерно через четверть часа Асхат Токаев
свернул в какую-то безлюдную улицу, мощенную чуть ли не кирпичом, и почти