"Амос Оз. Повесть о любви и тьме" - читать интересную книгу автора

Обе комнаты, кухонька, туалет и особенно соединяющий их коридор были
темными.
Весь дом был заполнен книгами: отец читал на шестнадцати или семнадцати
языках и говорил на одиннадцати (на всех - с русским акцентом). Мама
говорила на четырех или пяти языках и читала на семи или восьми. Если они
хотели, чтобы я их не понял, то говорили друг с другом по-русски или
по-польски. (Они довольно часто хотели, чтобы я их не понимал. Когда однажды
мама случайно в моем присутствии сказала о ком-то на иврите "племенной
жеребец", отец сердито одернул ее по-русски: "Что с тобой? Разве ты не
видишь, что мальчик рядом с нами?")
Основываясь на своих представлениях о культурных ценностях, книги они
читали главным образом на немецком и английском, а сны, приходящие к ним по
ночам, наверняка видели на идише. Но меня они учили только ивриту: возможно,
из опасения, что знание языков сделает меня беззащитным перед соблазнами
Европы, такой великолепной и такой убийственно опасной.
В иерархии ценностей моих родителей Запад занимал особое место: чем
"западнее", тем выше культура. Толстой и Достоевский были близки их
"русским" душам, и все-таки мне казалось, что Германия - даже несмотря на
Гитлера - представлялась им страной более культурной, чем Россия и Польша, а
Франция опережала в этом смысле и Германию. Англия в их глазах стояла выше
Франции. Что же касается Америки, то здесь они пребывали в некотором
сомнении: разве там не стреляют в индейцев, не грабят почтовые поезда, не
моют золото и не охотятся за девушками как за добычей?..
Европа была для них вожделенной и запретной Землей Обетованной - краем
колоколен, церковных куполов, мостов, площадей, мощенных древними каменными
плитами, улиц, по которым бегут трамваи, краем заброшенных деревень,
целебных источников, лесов, снегов, зеленых лугов...
Слова "изба", "луг", "девушка, пасущая гусей" притягивали и волновали
меня все мое детство. От них исходил чувственный аромат подлинного мира -
полного безмятежности, далекого от пыльных жестяных крыш, свалок, зарослей
колючек, выжженных холмов Иерусалима, задыхающегося под гнетом раскаленного
лета. Стоило только прошептать "луг", сразу же слышалось мне журчание ручья,
мычание коров и перезвон колокольчиков на их шеях. Зажмурив глаза, видел я
прекрасную девушку, пасущую гусей, и она казалась мне до слез сексуальной -
задолго до того, как я что-либо узнал о сексе.


*

Спустя много лет я узнал, что Иерусалим в двадцатые - сороковые годы,
во времена британского мандата, был городом потрясающе богатой и
разнообразной культуры. Это был город крупных предпринимателей, музыкантов,
ученых и писателей. Здесь творили Мартин Бубер, Гершом Шолем, Шмуэль Иосеф
Агнон и многие другие великие мыслители и деятели искусстг ва. Порой, когда
мы шли по улице Бен-Иегуда или по бульвару Бен-Маймон, отец шептал мне: "Вон
там идет ученый с мировым именем". Я не понимал, что он имеет в виду. Я
думал, что, "мировое имя" связано с больными ногами, потому что довольно
часто слова эти относились к какому-нибудь старику, одетому даже летом в
костюм из плотной шерсти и тростью нащупывающему дорогу, потому что ноги его