"Виталий Овчаров. Жестокие истины (Часть 1) " - читать интересную книгу автора

Поговаривали, что когда-то он и сам стучал кайлом (никто не мог подтвердить
этих слухов: самые выносливые выдерживали в рудниках лет по пяти, не больше).
Варрабель был чертовски изобретателен и постоянно придумывал что-то новенькое:
у него это называлось "воспитанием".
  Память услужливо подсовывала картину из прошлого... Элиот сидит на
корточках, с наслаждением вгрызаясь в спину большой ржавой селедки. Рядом
чавкает Берр - подмигивает ему и довольно смеется. Варрабель меряет журавлиными
ногами пространство пещеры и раглагольствует о безмерном милосердии Ангела.
Каторжане поначалу смотрят на него с опаской - ждут очередной подлости, - но,
по мере того, как животы их наполняются, на них снисходит благодушие. Долгий
отдых и хорошая кормежка - предел их мечтаний. Наступила неделя Ангела, и
работы на рудниках приостановлены в честь праздника, как и по всей Империи.
Потом Варрабель уходит, и тут же среди каторжан завязываются разговоры. Любимая
тема - про амнистию. Каждые три года Ангел объявляет амнистию, и некоторые
каторжане покидают эти могилы. Страдающие от цинги и костоеды, с легкими,
напрочь загубленными туберкулезом, наполовину ослепшие от вечного недоедания,
но - живые.
  Ну а потом была дикая, сводящая с ума жажда. И горло, превратившееся в
жгучую изложницу, по которой жидким огнем течет воздух. И ручьи, водопады,
океаны холодной, чудесной воды в бредовых видениях...
  Бочку с водой прикатили лишь на третий день. Варрабель оглядел притихших
каторжан, и, не говоря ни слова, вышиб у бочки дно. На землю, журча и сверкая
серебром, хлынула вода. Из сотни чахоточных грудей исторгся общий стон:
каторжане, толкаясь и воя, бросились к бочке. Она опустела в пять секунд, а вся
вода тут же ушла в рыхлый известняк. Этого Элиоту не забыть никогда: катораже,
вылизывающие пол распухшими языками, и надсмотрщик, царящий над ними с
застывшей улыбкой на губах. В глазах Варрабеля мерцали искорки: он был доволен.
Вот почему Элиот ни секунды не колебался, когда увидел выбритое до синевы темя
Варрабеля. Цепь, с которой он не расставался без малого год, сложенная вдвое,
ударила в это темя, и оно хрустнуло, как яичная скорлупа...
  Элиот замолчал. Кусая губы, он вглядывался в невозмутимое лицо мастера
Годара, но оно ничего ровным счетом не выражало. Теперь Элиот досадовал на себя
за то, что так разоткровенничался. Что за дело этому человеку до его бед? Не
ищи у богача сердца, а у нищего правды - говорят люди. Таким историям на рынке
красная цена - медяк за дюжину.
  Он осмелился спросить:
  -Вы вчера не сдали меня жандарму. Вы ведь могли сказать одно только
слово!
  -Потому и не сдал, что мог бы, - ответил мастер Годар, задумчиво
массируя пальцами жесткий подбородок.
  В кабинете снова повисла тишина. Слышен был только зычный голос уличного
молочника, который нараспев расхваливал свое молоко, жирное и сладкое, как мед.
Затянувшуюся паузу первым прервал мастер Годар:
  -Помнится, ты говорил: твои родители умерли...
  Откуда он узнал? Должно быть, Орозия разболтала...
  -Мать умерла от чумы, когда мне было пять лет.
  -Это в тот год, когда половодьем снесло старый Дубернский мост?
  -Да, ваша милость. В тот самый год.
  -Эпидемия действительно была страшная... - пробормотал мастер Годар под
нос и опять спросил, - А отец - что с ним?