"Джейн Остин. Замок Лесли" - читать интересную книгу автора

узнаю, что жарила и парила я совершенно зря, что напрасно убивала время и
убивалась сама. В самом деле, моя дорогая, что-то не припомню, чтобы я
испытывала досаду, равную той, какую ощутила в прошлый понедельник, когда
сестра, белая как полотно, вбежала в кладовую, где я находилась, и сообщила
мне, что Генри упал с лошади, ударился головой, и врач считает, что долго он
не протянет.
"Господи помилуй! - вскричала я. - Не может быть! Что же теперь будет
со всем съестным, что я наготовила?! Мы и за год этого не съедим! А впрочем,
пригласим доктора - он нам поможет. Я справлюсь с филейной частью, матушка
доест суп, а уж вам с доктором придется подъесть все остальное".
Тут я вынуждена была замолчать, ибо увидела, что сестра упала без
чувств на сундук, тот самый, где у нас хранятся скатерти. Немедля ни минуты,
я позвала матушку и горничных, и спустя некоторое время нам удалось
совместными усилиями привести ее в чувство. Стоило сестре прийти в себя, как
она изъявила желание сию же минуту бежать к Генри, и решимость ее была столь
велика, что нам лишь с величайшим трудом удалось ее отговорить. Наконец,
скорее силой, нежели уговорами, мы убедили ее пойти к себе в комнату,
уложили ее, и несколько часов она металась по постели в горячечном бреду.
Все это время мы с матушкой просидели у ее изголовья и в минуты временного
затишья предавались отчаянью из-за напрасно потраченных сил и скопившегося
съестного и обдумывали, как бы с этими запасами поскорей управиться. Мы
договорились, что начать их поглощать необходимо немедленно, без
отлагательств, и тут же распорядились подать нам прямо сюда, в комнату
сестры, холодные окорока и птицу, каковые принялись уписывать с необычайным
рвением. Мы попробовали уговорить и Элоизу съесть хотя бы крылышко цыпленка,
однако сестра об этом даже слышать не хотела. Между тем она стала гораздо
спокойнее: горячечный бред и судороги прекратились, сменившись почти полным
бесчувствием. Чего только мы не делали, чтобы привести ее в сознание! Все
было напрасно. И тогда я заговорила с ней о Генри.
"Дорогая Элоиза, - начала я, - охота тебе убиваться из-за таких
пустяков. - (Чтобы ее утешить, я сделала вид, что не придаю случившемуся
особого значения.) - Прошу тебя, не думай о том, что произошло. Видишь, даже
я ничуть не раздосадована - а ведь больше всего досталось именно мне: теперь
мне не только придется съесть все, что я наготовила, но и, если только Генри
поправится (на что, впрочем, надежды мало), начинать жарить и парить
сызнова. Если же он умрет (что, скорее всего, и произойдет), мне так или
иначе придется готовить свадебный ужин, ведь когда-нибудь ты все равно
выйдешь замуж. А потому, даже если сейчас тебе тяжко думать о страданиях
Генри, он, надо надеяться, скоро умрет, муки его прекратятся, и тебе
полегчает - мои же невзгоды продлятся гораздо дольше, ибо, как бы много я ни
ела, меньше чем за две недели очистить кладовую мне все равно не удастся".
Таким вот образом пыталась я ее утешить, но безо всякого успеха, и, в
конце концов, увидев, что сестра меня не слушает, я замолчала и, предоставив
утешать ее матушке, справи-лась с остатками окорока и цыпленка, а затем
послала Уильяма проведать, в каком состоянии Генри. Жить ему оставалось
всего несколько часов - он скончался в тот же день. Мы сделали все
возможное, чтобы подготовить Элоизу к этому печальному известию, однако
смерть жениха столь сильно на нее подействовала, что она напрочь лишилась
разума и вновь погрузилась в тяжкий бред, продолжавшийся много часов. Она и
сейчас очень плоха, и врачи боятся, как бы не наступило ухудшение. Вот