7. СКВОЗЬ НЕПРОЗРАЧНОСТЬ ПРОШЕДШИХ ВЕКОВ.

С археологами по древнему каменному веку я довольно много работал в "поле", но вот этнографию знал книжно. На Памире в 1958 г. я примкнул к опросно-этнографическому отряду Анны Зиновьевны Розенфельд.

Ученость способна затупить восприимчивость к непредвиденному. А.З.Розенфельд ехала на грузовике по дорогам и долинам Крыши мира, чтобы самозабвенно подтвердить новыми данными то, что всегда полагали ее учителя, ее супруг-этнограф, она сама. И сияние настолько делало ее слепой, что другие члены отряда, сохранившие непосредственность, диву давались преломляющей силе ее умственных окуляров.

Четверо записывали, каждый в своем блокноте, беседу с каким-либо киргизом или таджиком о гульбияване или адам-джапайсы - диком человеке: записи троих в общем совпадали, но это не были профессиональные этнографы, а у начальницы отряда оказывалось нечто иное. Она знала, непоколебимо знала, что именно должна услышать: есть устойчивые сюжеты, демонологические фольклорные образы, примерно так-то разбросанные по Памиру. Если что-то существенное не сходилось - добивалась от опрашиваемого изменения показаний, пока тот не сдавался, а, случалось, отказывалась даже задавать вопросы встречным, происходив- шим из долины, где этого термина для нечистой силы "не должно быть".

Молодые А.Л.Грюнберг и В.Л.Бианки, приехавшие на Памир разведывать народную молву о снежном человеке, соответственно и настораживали ухо, слышали другое, доходили по цепочке отсылок до очевидцев. В.Л.Бианки описала этот странный, еле зримый психологический поединок в своей повести-раздумье "Про снежного человека" (сборник "Приключения в горах", М., 1961); там только заменены наши имена.

Суть двух установок. Согласно А.З.Розенфельд (напечатавшей об этом чинную статью), у припамирских народов еще бытуют и доживают поверья о разных духах и демонах, каждый из которых имеет особое имя, особые свойства. Их названия: гульбияван, адам-джапайсы, алмасты, джез-тырмак, аджина, дэв, паре (пери), фаришта и др. Этнограф додумывает дифференциацию этого пантеона, если "путающие" туземцы переносят черты и свойства демона с одного термина на другой. Вторая позиция состоит в том, что в большинстве этих представлений удержалась частица сведений об одном и том же прототипе - полеоантропе, но сдобренная в разной пропорции сказочной и суеверной фанта- зией. Гульбияван в иных рассказах вдруг заговорит таджикс- кой или киргизской речью, впрочем, как в байках и сказках может заговорить медведь или птица.

Простые люди сами обращались и на Памире и много где еще к ученым людям за разъяснением, что это - животное, дух или человек, а ученые пытаются выводить его сущность из пестрых наименований, какие ему дают жители.

Эта отрасль этнографии и фольклористики называется демонологией. Кстати, в Тибете слово "де-мон" (несомненно, общего корня с греческим "даймон") само является одним из наименований того же материального существа, которое там называют также "ми-ге". Но этнографами наименее сверхъестественные рассказы реже всего регистрируются. Один кавказский фольклорист признался, что реалистические рассказы о диких волосатых людях им вовсе не записывались, ибо в них мало фантастического и художественного. Сижу я на слете стариков-долгожителей в Сухуми, и профессор-этнограф Ш.Д.Инал-Ипа по моей просьбе задает вопрос об абанауаю - лесном человеке. Много интересного. Но один из тридцати заявляет, что у абанауаю один глаз. Все остальные тут же эту басню отвергают. В резюме беседы, написанном этим почтенным этнографом, читаю: "у абанауаю один глаз". Все не экзотичное просто отсеивается грохотом, через который этнограф протряхивает молву.

Такой прием полезен для изучения остатков интеллектуального детства человечества. Он же мешает подтянуть максимум информации об остатках неандертальцев. Для одной цели нужен один светофильтр, для другой - противоположный.

Тем фильтром, который в данном случае нам мешает, поколения этнографов сделали возможным прорыв в древние, глубокие, подпочвенные пласты человеческого мышления. Мы погружаемся тем самым и в тайны развития речи - абсурд нельзя склеить из вещей, а можно только из знаков. Это девственная природа фантазии. Потом фантазия пластичнее прижималась к окрестному материалу и прижимала его к себе.

Но взглянем, что выступит, если к тому же содержимому народных поверий подойти с другим светофильтром. Этот второй светофильтр станет пропускать только антропологические лучи. Вот теоретическая модель, по которой он настроен.

Человек произошел от обезьяны, однако в ходе эволюции между обезьянами и людьми стояло то "недостающее звено", которое умозрительно предвосхитил еще молодой дарвинизм в лице Геккеля и Фогта. Геккель определил его словами "обезьяночеловек неговорящий" (Pithecanthropus alalus), а Фогт - словами "телом - человек, разумом - обезьяна". Когда же недра земли стали выдавать навязчивым рукам исследователей костные останки этих существ, идеи посторонние науке, идеи метафизики и теологии стеснили дарвинизм. Мысль об эволюционном звене между людьми и обезьянами растаяла, растворилась. Об ископаемых двуногих предках современного человека спор уже шел только: обезьяны или люди. Но они все глубоко отличны и от обезьян и от людей. Наука не узнала того, что она сама предсказала! Дарвинизм этим был обеднен вдвое. Между семейством обезьян и семейством людей (представленным единственным видом Homo sapiens) надо восстановить семейство неговорящих троглодитид, или питекантропид. От "четвероруких", от обезьян, они отличаются прежде всего двуногим прямохождением, их можно описать словами "прямоходящие высшие приматы". Семейство это подлежит ведению зоологии. У одних охваченных им видов мозг еще почти как у шимпанзе, у других - уже почти как у человека, но это недостающее "почти" - условие речи. У одних пальцы ловко оперируют в камнями, у некоторых - ничуть, а зато у них развились чудовищные челюсти для разгрызания мяса, шкур и суставов. Но все они - вне социологических закономерностей, вне истории общественного человека. Ближайший среди них родственник и предок человека - вид "неандертальцы", палеоантропы.

От этих животных наш вид людей отшнуровался, ответвился, но вид, давший нам жизнь, не исчез. Произошла не замена, а развилка: оба вида биологически расходились. Пока длилась наша человеческая история, сторонкой тянулась и нить животного бытия палеоантропов. Им было плохо, все хуже и хуже. Это была деградация - агония вида. Но для темпов животного царства - какая малость эти 35 тысяч лет!

С людьми у них была не только вражда или отчужденность. В истории человека бывали этапы и полосы, когда происходило какое-то странное сближение, прослеживаемое, например, в культурах нового каменного века (неолита) и бронзы. Так, к утвари раннего неолита примешаны примитивнейшие оббитые камни (макролиты), до очевидности принадлежащие лапам и мозгам низших существ. Некоторые ветви, популяции, особи палеоантропов приживались нахлебниками близ человеческого хозяйства и жилья, а то и втирались глубоко в поры быта. Люди в свою очередь приручали их: чтобы отгонять от дома других подобных (как собаки отгоняют собак и волков); на роль примитивной силы в хозяйстве; а то и на роль боевых животных в войсках. Чем далее они вымирали, тем редкостнее становились как прирученные особи, так и встречаемые в непригодной для человека природе (в непроходимых чащобах, скалах, болотах, пустынях), тем больше люди окутывали толкованиями долетавшие рассказы о них. Что такое люди, которые не люди, нелюди, полулюди-полузвери: половиной, что ли, тела люди? Половину, что ли, времени люди - "оборотни"? Палеоантроп уходил в туман легенд и мифов.

Примем такой светофильтр как рабочий инструмент и выне- сем ему приговор только после того, как сквозь него погля- дим.

Но должны же под землей найтись кости этих палеонтропов в слоях, датируемых послеледниковым, историческим временем? Нечего, конечно, ожидать целых кладбищ, искать останки популяций, но хоть редкие, единичные скелеты должны же найтись там, где сохранились костяки людей и положенного с ними скота. Да, эти кости неандертальского типа современного геологического возраста не раз были найдены на пространствах от Тибета до Западной Европы, в Америке, особенно в Африке. На территории нашей страны такого рода неандерталоидные "аномалии" были встречены в Иркутской области и далеко от нее - в Карелии (Олений остров), и в Московской области (Северка), и в других районах. Наиболее щедры эти находки на Северном Кавказе (Подкумская черепная крышка из эпохи бронзы, Моздокские черепа) и в Приднепровье, где, например, польский антрополог К.Столыгво в 1902 г. обнаружил в кургане скифского времени скелет неандерталоидного типа. Он же был, пожалуй, единственным антропологом, дерзнувшим обобщить эти факты, противоречившие школьной антропологии: всю свою долгую научную жизнь он одиноко трубит, что нисходящая ветвь неандертальцев, постнеандерталоиды, кое-где теплятся на Земле на протяжении всего исторического времени до наших дней. Большинство же антропологов успокаивают свою научную совесть ссылкой на атаивзмы - на несущественные неандерталоидные признаки, которые встречаются на небольшом проценте черепов и скелетов обычных современных людей. Но это не так: упомянутые находки - слишком разительные крайние случаи. Пусть на них неандертальские признаки смягчены, сглажены - ведь нельзя исключить и скрещивание палеонтропов с людьми то там, то тут в глубине тысячелетий.

Есть кое-что более наглядное, чем ископаемые кости. Из древнего каменного века дошли до наших глаз извлеченные археологами из земли странные изображения женщин, вырезанные из кости или камня. Некоторые "палеолитические венеры" поражают неандертальским строением тела: к примеру, та, что из села Костенки, или недавно найденная из села Гагарино. Сутулая фигура, короткая шея, сдвинутая вперед опущенная голова,, укороченные и слегка согнутые и повернутые внутрь ноги. На множестве других находок выступают то те, то иные физические черты, сближающие их с неандертальским типом человека. Не должно ли заключить, что наши далекие предки делали с какой-то целью портреты диковинных полулюдей? Потом наступили долгие тысячи лет, когда изобразительная способность вообще молчала. Но вот на финикийском или карфагенском блюде VII века до н.э. видим среди разных фигур изображение волосатого, но двуногого существа с камнем в поднятой руке. Еще две тысячи лет - волосатый дикий человек, прирученный, прижавшийся к реалистической фигуре крестьянина, высечен среди горельефов на готическом соборе в Провансе. И он же - в тибетском медицинском атласе среди изображений разных подлинных животных, используемых для приготовления лекарств. И он же - стоящий на спине слона в традиционном символе дружбы в Монголии. Никто еще не собирал как следует коллекцию этих древних образов.

Другая нить, прошившая историю культуры, - эпические описания диких волосатых нелюдей, находимые в памятниках письменности из тысячелетия в тысячелетие. В вавилонском "Эпосе о Гильгамеше" III тысячелетия до н.э. (истоки которого восходят к VI тысячелетию до н.э.) действует уже упомянутое мною человекоподобное животное эа-бани: его местожительство - степи и горы, тело его покрыто волосами, а на голове они подобны женским, он быстр и силен, не имеет ни человеческой речи, ни разума. Но люди его поймали и приручили, использовали сначала в качестве сторожевого животного для охраны стад, а затем в качестве проводника и охотничьего животного при походе Гильгамеша в кедровые леса Ливанских гор для истребления подобных же человеко-животных. На эту натуральную основу придание наложило сказочную эмаль.

Вот другая из числа древнейших книг человечества, восходящая тоже к вавилонской культуре, - библия. Если протереть страницы некоторых ее преданий, проступает рассказ о диких волосатых существах. Согласно антропологической выжимке специалиста по древнееврейскому языку Йонах ибн Аарона, их особенности: тело покрыто рыжими волосами, ноги коротковатые, а руки длинные; шея, ступни необычайной для человека ширины. Не имея слов, они лишь криками перекликались между собой. Область их обитания сначала была ограничена Синайским полуостровом и югом Египта, где древние евреи испытывали от них неудобства. В легендарные времена Моисея евреи стали круто обходиться с этими приживальщиками. Выясняется, что пара библейских козлов, из которых один подлежит закланию, другой же отпущению в пустыню, вовсе не "волосатые козлы" (сэирей изим), а волосатые дикие люди (сэирим). Да и зачем бы домашнему козлу норовить в пустыню? При Моисее же жрецы настрого и навеки запретили евреям "приносить жертвы сэириам, с которыми они блуждали", заменив умерщвление для них скота в поле символическим окроплением жертвенников кровью или сжиганием жертвы в честь единого бога.

И древний и средневековый художественный эпос и Запада и Востока нет-нет выносит на поверхность упоминание или преображенный облик дикого человека. Древнекитайские предания и мифы многократно говорят о нем. Древнеиндийская "Рамаяна" - отголоски о нем. Вот что произносит герой киргизского народного эпоса "Манас", сложенного в середине IX в.:

Однако пора вернуться и к этнографии.

Чем дальше продвигается наука о живых реликтовых гоминоидах, тем чаще ошеломляет сходство их облика и повадок с тем, что с детства слышано и читано или что в этнографических книгах находишь о нечитой силе. Конечно, в "нежити" образ палеоантропа раздробился и затемнился. Рассказы народа уже нередко представляют собою попытку дополнить воображением дошедшие от дедов опустевшие слова - разные названия этих существ. Огромное искажение внесено также писателями, художниками, видевшими в народных поверьях лишь толчок для своих грез. Например, образ русалки, как он известен ныне, возник лишь в XIX в. при посредстве поэзии и искусства. Однако три науки - мифоло- гия, история религии и этнография - накопили несчетное богатство. Оно ждет перебора и пересмотра - ведь многого уже не запишешь заново.

Такая книга еще будет написана: "отражение образа палеоантропа в древних верованиях, мифах, легендах, фольклоре". Здесь не набросать даже ее контура. Вот только перечень ее глав.

ДРЕВНИЙ ВОСТОК. Кроме древневавилонских и древнееврейских преданий, здесь сердцевина - индоиранский цикл верований в дэвов, их почитание и борьба с ними. Веда и Зенд-Авеста повествуют о событиях глубочайшей древности: в глубине времен жители Индии вели ожесточенную борьбу с дэвами. Когда царь Йама (Йима, Джима, Джемшид) привел свой народ из прародины в Туркмению и Северный Иран, им и здесь пришлось выдержать борьбу с дэвами - существами рослыми и мощными, косматыми, с лохматой головой, не имевшими ни одежды, ни оружия, а сражавшимися руками, камнями и вырванными деревьями. Их загнали в Мазендеран, в Эльбурские горы, где громада Демавенд стала их главным прибежищем. Позднейшая (пехлевийская) Авеста рассказывает о долгих походах правителей и героев против дэвов. Эта эпопея пересказана в "Шах-Наме" Фирдоуси. В древней Авесте у дэвов - ничего сверхъестественного, они просто звероподобны. В пехлевийском варианте Авесты они уже фантастичнее, чем в индийском, а в мусульманском фольклоре окончательно превращены в злых духов, хотя и смертных.

Но во всем авестийском эпосе, как и в его поздних иранских, кавказских и среднеазиатских ответвлениях, снова и снова узнаем: дэвов и пери (парэ) полководцы разных народов использовали в войске наряду с другими боевыми зверями; дрессировкой их готовили к бешенной сокрушительной ярости на поле боя. Ремарка: в древних текстах термин "пе- ри" подчас означает и существа мужского пола, являясь пар- ным термину "дэв" (примечательны производные от этого в индоевропейских языках парные термины "два" и "пара").

Дэвам приносили щедрую пищу - жертвы - в посвященных им капищах или рощах. Но религиозно-государственные реформы древнеперсидских царей Дария и Ксеркса в 5 в. до н.э. ввели зороастрийский культ у всех покоренных народов и запретили массовые кровавые жертвоприношения, зато предписав не хоронить людей, а оставлять их трупы дэвам. Из текстов видно, что до законов Ксеркса дэвам поклонялись в Кахистане (в горных провинциях Ирана, Афганистане и северной Индии) и в Скифии, то есть в Средней Азии и на Северном Кавказе. В капищах дэвов после реформы стали возносить молитвы богу Ахура-Мазде, дэвы же были сведены до положения бесов, злых демонов, которых запрещено подкармливать. Только ислам негласно восстановил это разрешение. Но в мусульманской книжной культуре дэв, как и джин, как и шикк, а также гуль изукрашены замысловатейшей фантазией.

Глубоко в кладовых народа слово дэв продолжает жить в своем древнем смысле: им обозначают волосатого бессловестного дикого человека сваны на Кавказе, таджики в Дарвазе.

АНТИЧНЫЙ МИР. Пантеон античных богов сформировался как персонификация названий разных видов духов. Некогда были множественны и марсы, и гермесы, и апполоны, и юноны, и гераклы и другие персонажи пантеона. Но были ли эти пробожества в самом деле духами? Изучение этрусских прабожеств, как и архаичного слоя греческих и римских верований, показывает великое изобилие наименований, за которыми, однако, вырисовывается однородный в существенных чертах образ. Всякие сирены, сатиры, паны, сильваны, фавны, нимфы, если называть только самые общеизвестные имена, первоначально рисовались совсем не сверхъестественно, напротив, натуралистично. Их считали видимыми, хоть почти неуловимыми, смертными, хоть и очень долговечными. Людей эти существа избегают, но все-таки притягиваются к ним нахлебничеством и похотью. Их приурочение к местностям и ландшафтам - не олицетворение природы, оно просто говорит о местопребывании. Живут предбожества в лесах, рощах, среди деревьев, на лугах, в прогалинах; у источников, у ручьев, у рек, на горах, возвышенностях, скалах, среди камней (они приурочиваются к высоким горам много раньше, чем религиозная мысль отождествит эту горную заоблачность с "небесами"); в гротах, пещерах и подземных обиталищах (откуда позже развивается представление о подземном мире, хтонические божества). Другая группа или более поздняя ступень - тоже не люди, но полуодомашненные, вернее, полуприрученные человеком. На возделанной усадьбе, в доме крестьянина приживается отдельная особь, отныне отгоняющая от поселения или дома других себе подобных, как, впрочем, и злоумышленных людей. Чуть ли не каждая община и деревня или личное владение имели своего стража, а иногда предание локализуют их на нивах, выгонах, в фруктовых садах и виноградниках, на скотном дворе, в хозяйственных и жилых строениях. Они слышимы, видимы, осязаемы, но как и те, что таятся в природе, они не имеют речи - голоса их невразумительны и годны разве что для гадания.

Только на следующей ступени, вероятно, когда эти существа, исчезая, становятся лишь воспоминаниями, они обрастают магической силой покровительства или возмездия, делаются гениями-покровителями лиц и фамилий, профессий и добродетелей. Их толкуют то как сверхлюдей, то как пребывающих попеременно в облике человека и какого-нибудь зверя, то как составленную наполовину из человеческого тела, наполовину - из нечеловеческого (коня, козла, быка, льва, змеи, рыбы, птицы). Наконец, античные боги приобретают индивидуальный, единичный характер и начинают олицетворять великие силы природы, великие человеческие страсти и способности.

ЕВРОПЕЙСКОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ. Раз речь шла выше о Греции и Риме, уже ясно, что поздний реликтовый неандерталец исторического времени - достояние не только Азии, но и Европы. Да, средневековье знало его и сохранило нам немало памятных заметок. Один из очагов - земли по Дунаю, издревле получившие имя Паннония, как страна обильная панами. Долго сохранялись реликты в Альпах и в прилегающих массивах лесов. А изучение фольклора и преданий Северной Европы - от Прибалтики и Скандинавии до Ирландии и Исландии - говорит за то, что и здесь люди долго знали их в натуре, а потом в течение многих поколений перемалывали дошедшие сведения на жерновах сказок.

Европейский средневековый фольклор предоставляет образцы всех ступеней переработки сырья. В Ирландии, например, где последние живые неандертальцы, похоже были выловлены и перебиты в XVII или XVIII веках, они, явно со слов очевидцев, с продирающим по коже натурализмом введены Свифтом в ткань вымыслов ("йэху"). Но более призрачно отражены они в Ирландских народных легендах о лей риконах и великанах. Какие же кладези сырья для новых исследований в этом антропологическом направлении открывает скандинавский, немецкий, французский фольклор! Предстоит перечитать несчетные источники и книги. Здесь назову только двух ученых, стоявших у самого порога вторжения в антропологический субстрат поверий.

Один из них - Вильгельм Маннгардт, могучий фольклорист и этнограф, нагромоздивший гималаи знаний о повериях, преданиях и обычаях, о духах, полубожествах и демонах в традициях германских и прибалтийских народов.

Другой - мало известный американский исследователь средневековой культуры Ричард Бернхаймер. Заманчиво само название выпущенной им в 1952 г. в Кембридже книги: "Дикие люди в средние века". Бернхаймер еще пытается уверить себя и читателя, что в щедро собранных им письменных и изобразительных свидетельствах отразилась лишь странная потребность средневекового ума создать антитезу человека - образ дикого волосатого античеловека. Но факты вопиют о том, о чем он не смеет догадаться. Если схоластов смущала природа этого подобия человека, то светские описания ближе к сути: звериная шерсть, звериное поведение, отсутствие речи, словом, он - принадлежность царства животных и растений. Генрих фон Геслер в XIV в. написал трактат о диких людях. И он, и другие авторы в средние века сообщили много сведений о питании дикого человека (ягоды, желуди, сырое мясо животных), о местах его обитания (леса, горы, вода, заросли кустов, ямы, заброшенные каменоломни). И снова знакомая анатомическая особенность: у дикой женщины в Альпах - "груди настолько длинны, что она забрасывает их за плечи".

Примерно с эпохи Возрождения, пишет Бернхаймер, о диком человеке в Западной Европе стали говорить в прошедшем времени, как о существе вымершем. Однако это наступало постепенно, а в горных областях особенно долго продолжали говорить в настоящем.

ПОВЕРЬЯ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН. Князь Владимир, как царь Ксеркс в Персии, расправился было с древним культом, примыкавшим к огромному восточному кругу. Но в те времена, согласно летописи, славяне приносили пищу не идолам, а обитавшим у берегов Днепра "берегиням", или, по-тюркски, "упырям". В "Слове о полку Игоревом" и былинах они - на ветвях больших деревьев: "див", "соловый" (а не соловей); они ужасно свистят вместо человеческой речи.

Нам, русским, слишком уж примелькались лешие и русалки, чтобы одолеть лень мысли. Но тот, кто заново перепашет уже мохом поросшие книги и статьи этнографов, распознает и здесь скрытое под поверхностью золото. Сколько скажут антропологу такие детали, что лешему приписывают выступающие мохнатые брови, что подчас его описывают как голого старика, тело которого покрыто волосами. Оказывается, у него бывает жена (лешачиха, лесовиха, лешиха), есть молодняк. Лешачих, по словам собирателя фольклора Афанасьева, "народное воображение наделяет такими огромными и длинными грудями, что они вынуждены закидывать их за плечи и только тогда могут свободно ходить и бегать". Лешего редко видят, чаще слышат: звуки напоминают свист, хохот, ауканье, пение без слов, хлопанье в ладоши. "Нем, но голосист" (Даль). Отчетливая аналогия с античным паном: леший держитя возле стад, сосет скмт, но и облегчает труд пастуха. Он умеет обходиться с волками и приманивать диких зверей.

В разных местах лешего именуют по-разному, например, просто "диконький мужичок", и он вовсе не накрепко увязан с лесом, он же - "полевик", голый, черный, уродливый. И полевик, и полудница замечены преимущественно в полдень, не потому, что жарко, а потому, что время биологической активности этих потаенных соседей людей соразмерно с временем сна людей - ночного и полуденного. Размежевана и среда - палеоантропы в Восточной Европе избирают не только глухие леса, но и топкие болота или зыбкие берега (где находят специфическую кормовую базу). И вот у белорусов, украинцев, великорусов тот же леший, полевик, полудница обретают имя водяного и русалки. Водяной - голый старик, с косматыми волосами, черный или красно-рыжий. И голос у него тот же: хохот, свист, "щекотанье". Женская пара водяному - водяниха, русалка. По словам пинежан, "водяниха имеет большие, отвислые груди и длинные волосы"; да и по всему великорусскому Северу распространено было суждение, что водянихи имеют вид косматых безобразных женщин, с большими отвислыми грудями. Однако в очень многих рассказах русалки обитают вовсе не в воде; у южных великорусов, как и в Белоруссии - это существа лесные и полевые. Они взбираются на ветви деревьев. А у западных славян русалки и подавно не имеют никакого отношения к воде: они обитают в хлебном поле; по тульским и орловским поверьям тоже русалки сидят и бегают во ржи, в конопле. И даже само слово русалка в древности прилагалось и к существам мужского пола, - видимо, оно связано с цветом шерсти: слово "русый" и "рыжий" разошлись поздно, у них в индоевропейских языках общий корень "рос", "роз", "руж". В Восточной Европе многие древние географические названия восходят к этому корню, означавшему тут, вероятно, очаги этих существ. Восточная Европа не богата горами, но в Карпатах тот же самый реальный субстрат преобразован в горных духов, в том числе в предания о "дикой бабе".

И другая группа: домашние духи, и добрые, и злые, но преимущественно охранители дома от других, им подобных. Симбиоз с человеком тесен до предела. Постоялец, гнездящийся в подвале, на чердаке или же в надворных постройках, бесшумен как лунатик, чутко избегает встреч, хотя зимой не может скрыть своих босых мохнатых следов на снегу, изредка его и самого можно подсмотреть. Это все такой же, как и леший, старик, с лохматыми волосами, с телом, покрытым шерстью. У домового (имеющего сотню местных названий) есть и домовиха, она же волосатка, маруха. По ночам домовой навещает гумны, овины и риги с хлебом, конюшни и хлевы, где сосет молоко. Если случится в одном доме или дворе поселиться двум, они ссорятся, враждуют, гонят друг друга. Но уж раз вселившись, этот изощренно приспособившийся паразит за пределы дома или усадьбы не выходит. Его и почитают, как покровителя семьи и хозяйства. Как-то тянет все это не в сказку, а в непроглядное прошлое наше, к давним темным скифам, сосуществовавшим с дэвами.

Всей этой "нежити" не приписывают обычно ни рогов, ни хвоста. "Всякая нежить бессловестна" (Даль). Из всей нашей нечистой силы самым книжным, самым перекроенным и удаленнейшим от прототипа оказался черт.

СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ВОСТОК. Как и под сенью христианства на Западе, так и под сенью других мировых религий - индуизма, буддизма, мусульманства и религиозно-философских систем средневекового Китая - живет своей особой жизнью кишащая бездна нечистых духов. Синология (китаевеление), индология, арабистика могли бы принести - и принесут - неоценимые дары, отобрав нужное в наш архив палеоантропологии. Увы, пока что статьи А.З.Розенфельд, С.Пранаванады, Пей Вэнь-чжуна посвящались обратной цели: путем некоторых параллелей доказать, что снежный человек - это давным-давно возникший миф. Пора придет - от этих первых аналогий оттолкнутся, как от пристани, востоковеды новой школы.

ВЕРОВАНИЯ ОТСТАЛЫХ НАРОДОВ МИРА. Эта глава тоже едва намечается пунктиром. Этнографическая литература об американских индейцах и народах Черной Африки, о некоторых народностях Сибири, Индонезии, Океании содержит без краю сведений о верованиях в человекообразных духов, живущих в природе и оказывающихся подчас в тех или иных отношениях с человеком. Например, "духи-хозяева", "хозяева зверей" составляют главное содержание верований чуть ли не всех охотничьих народов: народов Северной Азии, эскимосов, индейцев северо-западного побережья Америки и Североканадских лесов, народов Гималаев и народов Кавказа. Этот "хозяин" всегда подобен человеку, он античеловечен, он в некоем обмене с человеком: человек подкармливает его охотничьей добычей, он же нагоняет на охотника зверей, которых сам не бьет. Но и у скотоводческих и земледельческих народов есть образы духов-хозяев, иногда неразличимые с охотничье-промысловыми. Каждый охотник стремиться найти контакт с каким-нибудь из этих "хозяев". Их множество. Но в других случаях связь с "хозяином" представляется не частным делом отдельного человека, а делом всей семейной, родовой, племенной или иной группы, осуществляемым через посредство колдунов, шаманов или вождей. Первобытные верования и шаманизм дают огромнейший материал, чтобы представить, как фантазия переиначивала, перекувыркивала, преобразовывала, но всюду по-разному, повсюду одинаковый исходный факт: наличие зверей-неандертальцев то далеко, то под боком, то в жизненных контактах, то в описаниях и воспоминаниях других.

Вот столбы на шесть глав. Может быть, на шесть книг. Может быть, на шестьдесят диссертаций. Ведь это может дать новую отливку многого в истории культуры, в истории религий мира.

Много ли это даст антропологии? Да, когда мы научимся биологически расшифровывать эти иероглифы народной молвы. Под прессом биологии, когда стечет все принадлежащее человеческому недоумению и воображению, предрассудку и заблуждению, останутся некоторые важные и сухие знания о бытие и сложных естественных свойствах вымиравшего вида, от которого 35 тысяч лет назад мы, люди, родились.

И среди этих отжатых, пропущенных избранным нами светофильтром остатков самым универсальным будет вывод: человекоподобные существа, находимые у истоков стольких верований, отличались от человека отсутствием речи. Этот признак налицо сквозь все шесть глав.

Это и есть тот признак, которым в 1886 г., сто лет на- зад, Геккель постарался определить изобретенный им вид предшественников человека: питекантроп "неговорящий", "бессловесный", буквально даже "нелепечущий". Дюбуа добавил: прямостоящий. Только теперь мы узнали: обволошенный. Итак - Pithecanthropus alalus velus.

Для будущей науки главное - alalus.

На всей тропе нашего исследования нас пытались остановить объяснением или окриком: "ваш снежный человек - это же леший!" Как видим. Пожалуй. Да. Леший. Точнее, все-таки, наоборот.

Большинство верований в нечистую силу является чистейшей фантазией. Никаких палеоантропов не отражают ни леший, у которого "одна ноздря, а спины нет", ни домовой, который ростом с мизинец или похож на петуха. Фольклор это и есть фольклор - вымысел, создание воображения. Но исследователи поверий и суеверий давно открыли, что фантазия творит не из ничего, а переиначивает реалии. Солнечные мифы и сказки могут забраться так далек, что от солнца остается самый слабый след, к примеру, столь горячая лысина некоего старца, что на ней можно в сковороде блины печь. И силы природы, и явления человеческого быта фольклор преображает, хоть и отражает.

Но вот почему в ходе исследований реликтовых палеоантропов оказалось так важным погрузиться в эти воды призрачных отражений: ведь в прошлом, скажем в XVIII веке, всякому человеку, кто говорил, что повстречал в лесу ли, в болоте ли, или в собственном сарае волосатого человека без слов, дикого, объясняли, что повстречал он лешего, или, скажем, домового. Да он и сам себе объяснял так. Но когда пришел образованный XIX век, уже стали появляться многочисленные собиратели и истолкователи темных народных суеверий, противоречивших и христианской вере и уровню науки. Поэтому, если человек приходил с такими же самыми наблюдениями из леса или с гор, с ручья или болота, с чердака или из овина, ему уже все чаще объясняли, что он пал жертвой иллюзии под влиянием дедовских сказок. Да он и сам все чаще соглашался, что, вероятно, ему почудилось. Когда же факты были слишком неоспоримы, позитивные умы предлагали какую-нибудь здравую версию: в лесу или в пустующих строениях скрывается одичавший преступник, в горах бродят забывшие речь и одежду, обросшие шерстью потомки беглецов или изгнанников, например, прокаженных. Конечно, многие, очень многие продолжали по-дедовски относить все к разновидностям нечистой силы. Но никак нельзя винить этнографов за то, что они упорным просветительским трудом изгоняли это из народного сознания. Ученые не знали и еще не могли знать, что среди реальных явлений природы, подстилающих народную фантазию, есть и реликтовые палеоантропы - такая же реальность, как солнце и ветер, как охотничья удача и человеческая болезнь, как стихийное бедствие и бездыханность трупа, как что угодно, попадавшее на мельницу фольклора. Научная ценность этнографических и филологических трудов никак не отменяется установлением во второй половине ХХ века факта, что реликтовые палеоантропы всегда гнездились где-то вдали или вблизи от человека, в том числе и на его подворье.

Но сейчас нам важно снять наивное объяснение, которым пользовались в старину. Вот, к примеру, отрывок из статьи в "Комсомольской правде". Приехал корреспондент на Памир, спрашивает: о снежном человеке нет ли чего нового. Ответ: "А снежного человека нет. Зато есть вайд и вуйд - домовые, герои старинной легенды. Вайд - самка, вуйд - самец. Они совершенно белые. Очень похожи на человека. Ходят на двух ногах. Запросто заходят в кишлаки, осмеливаются войти в дом. Но руки не подают и дотрагиваться до себя не позволяют. Моментально исчезают за камни. Только следы остаются. Ну, прямо человеческие. Любопытных легенд о вайде и вуйде немало. То обед съели, то провизию утащили. То помешали свиданию влюбленных. Столетние старики помнят множество легенд о вайде и вуйде". Если выкинуть отсюда слова "легенды" и "домовые", то останется реальность. Ее бы надо и со слов стариков записать, и по живому следу исследовать: ведь первым поведал корреспонденту милиционер, который сам на него недавно наткнулся. Теперь милиционеру просветители втолковали, что то был домовой и нить исследования оборвана. Другой пример. Сибирский поэт Н.И.Глазков пересказал в стихотворении сведения якутов о диком человеке - чучуна. Никак не печатали ему этого стихотворения, пока не согласился дать подзаголовок: "Старинная якутская легенда". Тогда пошло. Но от науки тропу отвели.

Вот почему так нужна эта затянувшаяся глава.