"Гай Юлий Орловский. Ричард Длинные Руки - воин Господа (Ричард Длинные Руки #2)" - читать интересную книгу автора

краях после того, как село окрепло и разрослось, изрядно подгнившее дерево
однажды заменили массивными каменными глыбами. Это был немалый труд, ведь
сами крестьяне по-прежнему жили в деревянных домах, но церковь отгрохали
громадную, всю из камня, на что потребовался труд не одной сотни лет, ибо
камень добывали где-то далеко, каменоломен не видать, а тяжелые глыбы
волокли издалека по одной, в свободное, как говорится, время. А в
остальное - пахали, сеяли, убирали Урожай, молотили, зерно ссыпали в
закрома, кормили и выпасали скот.
Но за две-три сотни лет уложили массивный фундамент, иная крепость
позавидовала бы, поставили огромные украшенные резьбой ворота, лучшие
столяры тщательно и любовно обработали старый выдержанный дуб, а то и
вовсе мореный, для алтаря, церковной мебели, для добротных лавок со
спинками - все на ока, массивно, увесисто.
А сейчас одна половинка ворот все еще висит на верхней петле, поскрипывает
и покачивается под порывами ветра. Остатки другой лежат на земле,
раздробленные, с погнутыми металлическими полосами, потускневшими медными
бляшками.
- Богохульники, - вскричал Сигизмунд, не выдержав. - Сэр Ричард, как
Господь допускает такое?
- Чтоб мы видели, - ответил я.
- А зачем?
- Чтоб делали выводы.
Я остановил коня, поколебался. Сигизмунд смотрел с беспокойством.
- Вы хотите заглянуть?
- Жди здесь, - сказал я. - Я на минутку. Он перехватил повод, под моими
сапогами захрустели осколки пересохшей черепицы, стекла, остатков
церковной утвари. В зияющий провал на месте ворот я вошел со странным
чувством насмешки и гнева. Насмешка - понятно, я всегда насмехаюсь над
церковью, что как жаба все еще пыжится, что-то изображает, но здесь
все-таки больше, чем насмешка: кто-то перебрал с глумлением - порубленные
скамьи, алтарь, мебель, нагажено, даже на крепком камне стен следы от
тяжелых топоров...
Везде следы огня, но дуб оказался в самом деле мореный, такой невозможно
поджечь, и сволочи в бессильной злобе рубили все, что могли, гадили и
пакостили, тоже как могли и где могли. И все же большинство скамей
осталось там, где строители и поставили, стены хоть изрублены топорами,
однако выше человеческого роста и до самого свода уцелели картины с
летающими толстыми бабами, могучим дядей, которого я назвал бы Зевсом или
Юпитером, но никак не Саваофом, с толстыми младенцами... без луков, но с
неизменными покрывалами, которыми раньше закрывали бесстыжих афродит и
диан, а теперь покрывают целомудренную Матерь Божию.
Массивный шкаф весь в шрамах, но его рубили уже напоследок, излив злобу на
скамьях, устав, и потому дверцы уцелели. Я поискал ручки, их срубили
сразу, попытался поддеть ногтями, наконец сумел вставить в щель острие
кинжала. Дверца открылась с жутковатым скрипом. Я покрылся сыпью, в испуге
оглянулся. Показалось, что в провал на месте ворот кто-то заглянул и тут
же скрылся.
На трех полках горы манускриптов. Полка уходит вглубь, там еще ряд, в
темноте видны рулоны совсем старого пергамента. Запахло древностью, пылью,
повеяло ароматом тысячелетий.