"Юрий Орлов. Опасные мысли " - читать интересную книгу автора

Митя погиб. Пролежал зимней ночью пьяный на улице, в каком-то чужом
городе, простудился и умер от скоротечной чахотки среди людей, которым не
было до него никакого дела. Петя ездил в тот город. Ему отдали Митины
документы; но могилу не нашли. "Больно прытко умирать стали, - сказал ему
старик в морге. - Голод. За всеми не усмотришь, у кого какое фамилие".
Проверили врачи Петю - оказался тоже туберкулез. Проверили меня - и
срочно направили в детскую группу при ближайшем диспансере. Ежедневно после
школы мне устраивали усиленное питание, сон на воздухе в меховом мешке и
врачебную проверку.
Мать же оказалась совершенно здоровой.
Она решила пробиваться в люди. "Феди нет, - говорила она. - То я была
как за каменной стеной; а теперь как? Теперь надо самой".
"А что самой? - спрашивал Петя. - Работа хорошая".
"Да ты не понимаешь, - отмахивалась мать, - что такое фабричная
работница? Ноль без палочки".
Она прошла курсы машинисток. Вступила в комсомол. Взяла общественную
нагрузку - учить читать неграмотных (которых после всех наших войн да
революций развелось много). Участвовала в художественной самодеятельности.
Однажды она привела меня на концерт в фабричный клуб; и я впервые услышал
классическую музыку - пасторальные дуэты из "Пиковой дамы" Чайковского; пела
их моя мать вместе с другой работницей.
Материны расчеты оправдались. Ее заметили; скоро она была уже
секретарем-машинисткой при главном инженере фабрики.
Через год после смерти отца главный инженер начал приходить к нам
домой. С этим человеком связано мое первое косвенное знакомство с НКВД. Шел
1934 год - начало новой фазы большевистского террора. Я помню, мальчишки-
разносчики газет кричали на улицах: "Кирова убили! Кирова убили!" Убили
Кирова, первого секретаря Ленинградского обкома ВКП (б). Начались массовые
аресты - теперь уж не крестьян, а самих партийных работников. Арестовывали
они друг друга по очереди; но и простыми людьми не брезговали. Среди
множества простых оказался брат маминого главного инженера. Его продержали
на Лубянке и отпустили; как оказалось, - на время. В это отпущенное ему на
жизнь время он приходил раза два к нам домой вместе с братом. Склонив головы
над нашим маленьким столом, они обсуждали полушепотом, что там с ним
приключилось. А приключилось - арестовали и били и задавали нелепые вопросы.
Я слышал еще и раньше, как взрослые пугали друг друга Лубянкой, и было
интересно, что за Лубянка такая? Теперь я понял.
Но страдания, о которых шептали за столом, не тронули меня. Я не любил
главного инженера. Я его ненавидел, хотя не мог бы еще объяснить, за что. И
вот однажды я проснулся ночью. Кровать матери стояла в полушаге от моего
диванчика. Бабушки не было, после Митиной смерти она вернулась в деревню.
Петя со своей невестой Лизой спали в темной проходной половинке, за
перегородкой, которая делила теперь общую территорию на две части. В нашей
половинке было окно, в него светил уличный фонарь. На кровати были - двое. И
я увидел то, что мне не следовало видеть. Открытие не вызвало любопытства.
Было очень неприятно. Скоро я снова заснул.
Утром, казалось, я уже не помнил об этом. Мы сидели с матерью за
завтраком, Петя с Лизой еще не вставали. Никакого инженера не было в
комнате. Но тут я вспомнил все, что видел и слышал ночью, меня стошнило, и
началась истерика.