"Ольга Орлова. Газданов ("Жизнь замечательных людей" #870) (fb2) " - читать интересную книгу автора (Орлова Ольга Михайловна)

БРАТСТВО ВОЛЬНЫХ КАМЕНЩИКОВ

В следующие два года после триумфа «Вечера у Клэр», когда шум вокруг фигуры Газданова стал стихать, в его жизни произошло событие внешне незаметное, однако не менее значительное, чем посвящение в писатели. Он вступил в масонское братство.

Анкетные данные, на которые опирается повествование о судьбе любого человека, — происхождение, образование, военная служба, работа, профессия, семейное положение — с членством в масонской ложе никак не связаны. Никаких формальных последствий вступление в братство не имеет, и потому рассказать о биографии Гайто, не касаясь этого факта, можно. Представить же его образ и характер, обходя молчанием тайную сторону его жизни, нельзя. Впрочем, и осветить ее достаточно полно не представляется возможным. Все подлинное в масонской деятельности остается неуловимым, а те факты, что прежде считались покрытыми завесой таинственности, на поверку оказываются хорошо известными и мало что объясняют в этом загадочном объединении.

Мы не будем затрагивать ни историю возникновения масонского ордена в Европе, ни историю основания лож в России. Мы не будем касаться тем, начинающихся со слова «масонство», далее неизбежно — «… и православие», «… и сионистский заговор», «… и Февральская революция», «… и союз с большевиками». Для удовлетворения такого рода интереса существуют более информированные источники. Мы обратимся лишь к периоду, который был назван летописцами истории франко-русского масонства «сказочной эпохой рю де л’Иветт». Свидетелем этой эпохи и стал Гайто.

При всей таинственности масонских организаций адреса, обозначенные как места собраний братьев, найти в парижском справочнике было не труднее, чем адрес Английского клуба. Поэтому с середины 1920-х годов словосочетание «улица Иветт дом 29» в сознании русского эмигранта прочно ассоциировалось с тайным братством. Оно было таки же привычным, как для современных москвичей дом Булгакова на Патриарших прудах, — не многие в нем бывали, но с чем он связан, знают все.

Дом на парижской улице Иветт сыграл в судьбе нашего героя не менее значительную роль, чем дядин дом на Кабинетской в Петербурге или дом Пашковых в Харькове. Он стал местом рождения брата Газданова.

В 1917 году русским масонам, имеющим на родине более чем вековые корни, «по техническим причинам» пришлось на время прервать свою деятельность. И только через несколько лет в Париже, придя в себя, вольные братья возобновляют свои собрания.

Среди прочих в Париже в январе 1925 года возобновит свою работу и ложа «Северная звезда», основанная графом Орловым-Давыдовым сразу после революции 1905 года в Петербурге. В 1932 году ее членство, по рекомендации Михаила Осоргина, пополнится братом Газдановым.

Самостоятельной Великой русской ложи не существовало. Были лишь русские отделения Великих лож Франции, и потому, по замечанию Георгия Орлова, автора «Галереи масонских портретов», русское масонство во Франции никогда не было едино. «Были, — пишет он, — русские ложи в Великом Востоке Франции, "пристанище социализма и антиклерикализма". Были в Великой Ложе Франции, где обосновалась большая часть примкнувшей к масонству русской интеллигенции, родовой знати, крупных промышленников. Были и в Великой Национальной Ложе Франции, когда — уже в середине шестидесятых годов — патриархи "угасающего" русского эмигрантского масонства перешли из Великой Ложи в Великую Национальную Ложу… Были и независимые ложи, не входившие ни в одну Великую Ложу, были даже смешанные Ложи, куда был открыт вход женщинам…» [8]

Собирались они в масонских храмах на улице Кадэ и на улице Пюто. Однако через некоторое время русским ложам захотелось иметь свое пристанище, и их выбор остановился на полузаброшенном особняке на улице Иветт.

«В смысле вместительности дом был как раз тем, что нужно, — вспоминал брат Владимир Вяземский, — отличный сад, обширный су-соль (подвал. — О. О.), кухни; весь первый этаж мы превратили в обширную столовую…

На самом верху была огромная, необъятной вышины студия, которую решено было обратить в храм, но представлялись огромные трудности, чтобы этот храм соорудить. Эта самая чудная, самая курьезная, самая замечательная страница в истории русского зарубежного масонства. В эмиграции, в изгнании, без технических знаний, без денег, мы задались целью сделать то, что сотни лет тому назад делали пионеры-монахи, строившие такие чудеса, как Соловецкий монастырь с одним "посохом и благословением". И мы создали — на диво пораженным посетителям французам – лучшее масонское помещение во Франции… Никогда не забуду брата Кочубея на высоченной лестнице, с огромными ножницами, режущего и вывешивающего дивные синие бархатные занавеси наверху в храме, брата де Витта, нашедшего где-то и устанавливающего чудные две колонны А и Б при входе. Другие рубили эстраду, плато офицеров; ваш покорный слуга в солопете их окрашивал, а по ним братья Сафонов и Добужинский писали соответствующие символы. Другие занимались садом, подвальными помещениями, столовой. Брат Половцов пожертвовал огромное количество книг для библиотеки; создан был винный погреб. С невероятной быстротой все было готово в несколько месяцев, и Иветт наконец открыла дверь блестящим докладом брата Тесленко о старообрядцах — нечего говорить при каком энтузиазме и каком переполнении всех помещений».

Воодушевление, с которым строилась обитель русских масонов, было вполне сопоставимо с вдохновением юных ленинцев, в это же самое время обустраивающих коммуны в Советской России. Однако не случайно автор вспоминает про иных пионеров — «пионеров-монахов». К ним они были ближе, ибо на рю Иветт строили жизнь духовную. И чуть ли не половина русского окружения Гайто хотела быть причастной к этому виду строительства. В отличие от массовой коллективизации, охватившей в то же самое время СССР, «масонизация» русской диаспоры в Париже носила всегда добровольный характер. Никто никого в ложу на аркане, конечно, не тянул, но мода на масонство, безусловно, была, и причин тому было несколько.

Иногда к желанию приобщиться к вольному к вольному братству примешивался откровенно меркантильный характер. Особых финансовых затрат членство не требовало — ежемесячные взносы равнялись 15 франкам, — а польза могла быть существенной. Считалось, что там, где бессильны связи профанские, то есть национальные, денежные, бюрократические и т.д., могут помочь связи братские. Вполне откровенно об этом рассказал в воспоминаниях «Я унес Россию» автор «Ледяного похода», писатель Роман Гуль, вступивший в братство в надежде выхлопотать визы для семьи брата, желавшего перебраться из Германии во Францию. Гуль обратился за помощью к видному масону Мануилу Маргулиесу.

«Я, вам, конечно, очень сочувствую в вашем трудном по­ложении и хотел бы помочь, — ответил тот. — Но реально помочь я вам могу только своими масонскими связями. Вот вы, например, упомянули имя депутата от Лот-и-Гарони Гастона Мартэн, я его знаю как масона и могу обратиться к нему с просьбой похлопотать о вашем деле в министерстве внутренних дел. Но все это я могу сделать, конечно, если вы вступите членом в нашу ложу. Тогда я могу хлопотать о вас, как о брате.

— Мануил Сергеевич, — сказал я, — скажу вам откровенно, о масонстве я не имею никакого представления. Все, что я о масонстве знаю, это по "Войне и миру" Толстого. Помните, как Пьер Безухов встречается в Торжке, кажется, с большим масоном Баздеевым, и тот вовлекает его в масонство.

— Ну, это старина-матушка! — с улыбкой перебил меня Маргулиес. — Я с вами буду совершенно откровенен, ибо хоть мы и не были знакомы, но я вас знаю как писателя, у нас много общих друзей, отзывающихся о вас очень хорошо. Я состою досточтимым мастером в ложе "Свободная Россия" в "Великом Востоке Франции". Я основал эту ложу. И "Великий Восток Франции" стремится основать как можно больше русских лож как духовный и политический противовес большевизму. Пока у нас только две ложи "Свободная Россия" и "Северная звезда", где досточтимый мастер Николай Дмитриевич Авксентьев, которого вы хоро­шо знаете. Скажу заранее, чтобы парировать ваше впечатление от описания Толстым ритуала посвящения Пьера Безухова в масоны. Во Франции испокон веку существуют два масонских Посвящения — "Великий Восток Франции" и “Великая ложа Франции”. Между ними есть разница в том, в “Великой Ложе Франции” ритуал гораздо сложнее. Там блюдется “шотландский ритуал”. У нас все это значительно упрощено. Короче скажу, наше объединение больше с политическим, антибольшевистским уклоном. И если вы вступите к нам в ложу, то встретите многих своих знакомых».

Забегая вперед, скажем, что виз для родственников Роман Гуль так и не получил, ибо слухи о масонском всемогуществе оказались сильно преувеличенными. Да и судьбы иных русских братьев подтверждали, что членство в масонской ложе редко кому приносило удачу в делах профанских. А успехи в карьере или финансах были чаще следствием таланта или везения, нежели посвящения в духовное братство.

Да и в литературных делах масонские связи мало что решали. Пустым славословием на страницах журналов братья не занимались, взглядов своих из соображений корпоративности не меняли, предпочитая сохранять объективность или просто личные пристрастия.

При жизни Осоргина Газданов ни разу не откликнулся на его книги, поскольку при всем уважении к старшему другу он не считал его творчество большим вкладом в литературу, а лгать, льстить он не мог. И если на повесть Алданова «Бельведерский торс» он и написал положительную рецензию, то не потому, что ее автор был масоном, а потому, что считал его замечательным историческим писателем (о чем многократно заявлял в своих статьях уже после смерти Алданова). В то же время, высоко оценивая историческую достоверность его произведений, он признавал, что в отно­шении писательского мастерства Алданов уступает Алексею Толстому (автору «Петра Первого»).

Что касается творчества самого Газданова, то среди его рецензентов прежде всего бросаются в глаза имена масонов: Марк Слоним, Михаил Осоргин, Георгий Адамович, Антонин Ладинский. Легко заметить, что никто из рецензентов, братьев по ложе, не занимался восхвалением творчества брата Газданова, а подходил к нему с самой строгой меркой.

То есть в действительности оказывалось, кто с чем в братство приходил, тот с тем на Восток Вечный и отправлялся. «И в этом смысле, — признавался Роман Гуль, — мой прыжок оказался совершенно напрасным. Но о "прыжке" я не жалел, ибо встретил много интересных людей».

Действительно, на масонских собраниях встречались люди, которых мирская жизнь обычно друг с другом не сталкивала. На агапах – масонских ужинах – за одним столом вместе с бывшими офицерами, инженерами собирались и бывшие министры вроде Керенского, и настоящие аристократы вроде Вяземского, Шереметева, Орлова-Давыдова, и промышленники вроде Лианозова, и известные деятели культуры вроде Адамовича, Фондаминского, Алданова. Отсюда вполне объяснимы и иные мотивы, скорее психологического характера, побуждавшие русских эмигрантов вступать в масонские ряды. Их довольно просто изложил брат Пьянков в пересказе того же Романа Гуля:

«Все эти разговоры о "братской любви к людям", о "нравственном самоусовершенствовании", "о совокупном познании истины", "О Боге как существе всемогущем, вечном и бесконечном", все это словеса, прикрывающие суетность. Часто человек идет в масонство, чтобы не быть просто обывателем Иваном Ильичом, а стать неким "братом охраняющим входы" или "братом дародателем", и это льстит — чему? Его суетности. Наш "брат" Н. Н. Евреинов правильно развивает теорию "театрализации жизни", так называемого "театра для себя". "Театр для себя" живет в каждом. И вот, когда Иван Ильич преображается из простого обывателя в "брата, охраняющего своды", он входит уже в какую-то роль. И роль эта ему нравится. Пусть экзистенциально он тот же Иван Ильич Перепелкин, но для себя он уже "брат дародатель" или "брат, охраняющий своды". И какие-то в миру знаменитые люди называют его, простого Ивана Ильича, своим "братом"».

Так или иначе, но благодаря исключительной веротерпимости и широте взглядов масонских лож в конце 1920-х – начале 1930-х в них шли молодые и старые, богатые и бедные, православные и иудеи, атеисты и язычники.

Но, упомянув о причинах вторичных, обратимся к основным, так как именно они побудили нашего героя вступить туда, куда его, презирающего ритуалы и обряды, будь то в церкви или на плацу, не могли бы заставить вступить ни мифические связи, ни желание приобщиться к сильным мира сего. Гайто интересовало масонство как таковое. И первое представление о нем он получил от Осоргина, утверждавшего, что «искусство без символов невозможно, а масонство есть искусство».

Гайто был художник, и потому он был готов прийти в ложу хоть сейчас. Он был уже почти брат. Чтобы пройти фор­мальное посвящение, он последовал за Осоргиным на рю де л'Иветт.

Сам Осоргин называл себя приверженцем «осмеянного ордена русских интеллигентных чудаков». Применительно к его судьбе это выражение лишено кокетства. Оно скрывает от профанов намек на вполне конкретное воплощение — многолетний стаж служения масонскому ордену. Осоргин принадлежал к тем людям, которые превыше всего ставили независимость внутреннего мира, полагая это самой высокой нравственной ценностью. Именно эти идеи и привели его в масонство еще во время первой эмиграции до начала мировой войны. В 1914 году он был посвящен в масонство ложе «Venti Settembre» союза «Великой ложи Италии».

Во Франции он присоединился к членам самой многочисленной русской ложи «Северная звезда», которая была подчинена масонскому союзу «Великий Восток Франции». И вскоре занял видное место в ложе.

Вспоминая эту славную деятельность Михаила Осоргина, ставшего в 1938 году досточтимым мастером (одна из высших степеней), известный промышленник и меценат, брат П. Бурышкин писал: «Можно было бы думать, что редкий для эмиграции высокий культурный уровень состава ложи, наличие первоклассных ученых и писателей, с европейской и даже мировой известностью, выдвинут на первое место читанные в ложе доклады и имевшее место их обсуждение, придававшее ложе характер своего рода эмигрантской академии. lt;…gt; Но не эта сторона работы останется навсегда запечатленной в сердцах тех, кто был в ее рядах перед войной 1939 года. Та подлинная братская цель, которая соединила в одну семью большинство братьев ложи, будет самым дорогим и самым острым воспоминанием жизни ложи».

Быть может, столь восторженное обобщение несколько идеализировало жизнь ложи и всеобщую братскую любовь, царившую в среде масонов, но в основном характеристика Бурышкина, автора «Истории Досточтимой Ложи Северной Звезды», отражала реальность. Об этом же говорил и сам Михаил Андреевич Осоргин в одном из своих выступлений на заседании ложи: «Масонская работа, какова бы она ни была по ценности, занимает большую часть моей жизни и моих духовных интересов. Все мои личные связи, прежде бывшие, я прервал, оставив только связи с теми, кто мне стал близок по братству. Все, что я пишу, в той или иной мере, явно или тайно, связано с масонскими идеями, как я их понимаю. Если сейчас лишить меня Братства, то у меня останется только жена, которая занята ученой работой по русскому масонству, отчасти в силу моего же влияния. Могу смело сказать, что я пленник Братства Вольных Каменщиков, и вероятно, на весь остаток моей жизни».

Искреннее и трепетное отношение Осоргина к масонской деятельности сыграло не меньшую, а может, и более значительную роль в деле «воспитания новых кадров», чем все его блестящие доклады вместе взятые. В противном случае ни одно из составленных им масонских правил, ни одно из утверждений целей и задач масонства, которые он излагал своим ученикам, не было бы ими услышано.

1. Будем вместе.

2. Будем любить друг друга.

3. Будем говорить о благе свободы.

4. Будем уважать друг друга.

5. Будем устраивать памятные собрания после смерти друг друга.

6. Будем стараться не спорить друг с другом.

7. Будем собираться часто.

8. Платить взносы.

9. Будем не огорчать друг друга.

10. Будем читать доклады на всякие темы.

11. Будем соблюдать ритуалы.

12. Будем хранить тайны.

Эти правила, написанные рукой Михаила Андреевича, втиснутые в расхожие, простые до банальности формулировки, в устах брата Осоргина приобретали особое значение. Их соблюдение вытекало из главной цели масонства, которую Осоргин определял как познание Природы вещей. И теперь Гайто готов был принять и символы — «выраженное в образах наследие вековой мудрости наших предшественников», как называл их Осоргин, и ритуалы — условный язык, служащий оградой от профанского мира. И все, что прежде ему могло показаться детской игрой, — и знаки (прикоснуться правой рукой к левой стороне подбородка — знак молчания), и особые обращения в письмах, и обмены паролями при встречах, и агапы (стол подковой, в середине, то есть на Востоке — мастер; направо — Эксперт, налево – Второй Наблюдатель и Дародатель) — все наполнялось тайным смыслом, поиски которого и привели его в братство.

Но прежде чем пройти обряд посвящения, Гайто предстояло выдержать опрос: ответить, как он понимает, что такое Свобода, Равенство, Братство. Рассказать о своих взглядах на общество, государство, политику, литературу, искусство, мораль, философию, религию, науку. Кандидат в ученики (а статус ученика являлся первой ступенью посвящения) должен был представить свидетельство Префектуры о несудимости.

Опрос Газданов прошел блестяще, что явствует из его дела, которое заводилось на каждого вступающего в масонскую ложу с момента первого собеседования, в котором, как правило, участвовали три человека. Об этом же говорит и тот факт, что еще до официального членства в ложе, то есть до весны 1932 года, по сути он был уже принят в братство. 19 декабря 1931 года Гайто принимал участие в неформальной встрече масонов в одном из кафе на бульваре Монпарнас, где присутствующие оставили свои подписи на книге Жерара де Нерваля «Путешествие на Восток», которую решено было преподнести в качестве свадебного подарка одному из членов ложи «Северная звезда» — Александру (Исааку) Абрамовичу Островскому, женившемуся на Елизавете Моисеевне Кроль, дочери одного из руководящих деятелей масонской ложи. В этом памятном списке имя Газданова стояло вслед за именем Павла Николаевича Переверзева, бывшего министра юстиции Временного правительства, масона высоких степеней и с большим стажем, а вскоре за его подписью следовали автографы братьев Акима Осиповича и Александра Осиповича Маршаков, членов «Северной звезды» с середины 1920-х годов. Таким образом, он уже был брат.

В масонство он был посвящен 2 июня 1932 года по рекомендации М. А. Осоргина и М. М. Тер-Погосяна. Его друзья В. Андреев и В. Сосинский, пришедшие в ложу чуть раньше, готовились к тому, чтобы принять следующую степень после ученика, — степень подмастерья. Сам Гайто получит ее ровно через год. Но еще будучи учеником, он уже становится активным помощником Осоргина, который был одержим новыми идеями.

По воспоминаниям П. А. Бурышкина, «брат Осоргин занимал место оратора в течение долгого времени и присутствовал на большом числе посвящений. Все его речи, как вообще его выступления, записаны, и собранные вместе дают наглядную картину тех первоначальных наставлений, которые оратор ложи давал вновь вступившим в масонский орден братьям. Своим постоянным общением с молодыми братьями брат Осоргин сделал чрезвычайно много для масонского воспитания и образования братьев».

Масонское воспитание, как и любая инициатива Осоргина, носило конкретный практический характер. Он не просто знакомил молодежь с целями и задачами вольного братства, для нее он решил создать специальную ложу. И в отличие от его мирского начинания – издательства «Новые писатели», – этот замысел оказался более плодотворным и жизнеспособным.

«Он отвергал иерархию и бюрократическую практику обоих французских послушаний как недостойную настоящего идеологически чистого и философски развитого масонства. Поэтому ему казалось необходимым создать сначала небольшую учебную группу братьев, в которой они, в особенности молодые по стажу братья, могли бы познакомиться ближе с символикой и историей масонства в условиях свободного живого обмена мыслей, в обстановке меньшей торжественности и более тесного общения. …Была и надежда на то, что влияние этой учебной группы в ее ложе, матери — "Северная звезда" — скажется на более тесной ее связи с ложами Великой Франции», — писал Георгий Орлов об инициативе Осоргина.

12 ноября 1934 года старшими масонами был подписан акт об учреждении ложи «Северные братья», которая просуществовала до 1939 года.

Несмотря на невозможность для нее, как ложи независимой, собираться в одном из масонских храмов и на невозможность пользоваться административным аппаратом Великого Востока и Великой Ложи, «Северные братья» вели исключительно интенсивную и регулярную масонскую работу. Они собирались не два раза в месяц, как все ложи, а каждый понедельник и провели около 200 собраний.

Как вспоминал в своем отчете второй руководитель ложи брат Переверзев: «С первых дней беседы вырвались на вольный простор масонских исканий. Надо было о многом долго и жадно поговорить, надо было почувствовать друг друга в живом обмене мыслей, заглянуть поглубже в душу друг к другу, создать тот тесный братский союз, который связывает сердца нелицемерной любовью и дает силы и радость соборной работы».

Общее количество участников было 137 братьев. Одним из них, охваченных «идеальным каменщичеством» — душевным состоянием человека, активно стремящегося к истине и знающего, что истина недостижима, был наш герой.

«В этом блестящем успехе,— вспоминал брат Мазэ, — главнейшая заслуга принадлежит, конечно, основателю и первому руководителю ложи — М. А. Осоргину. В русском масонстве тех времен было немало исключительно блестящих деятелей общественности, представителей русской культуры, блестящих ораторов, но едва ли многим из них удалось бы создать эту совершенно своеобразную и независимую масонскую группу. И объясняется это оригинальным, вдохновенным и неформальным отношением брата Осоргина к Масонству. Он понимал братство Вольных каменщиков как сообщество людей, соединенных силами ищущих истину».

Это понимание передалось Гайто. Он соглашался с Осоргиным в том, что путь к совершенствованию человеческого рода лежит через самоусовершенствование при помощи братского общения с избранными и связанными обещанием такой же над собой работы. Иначе говоря: братство вольных каменщиков, то есть строителей, — это союз нравственной взаимопомощи. К своему членству в этом союзе Гайто относился чрезвычайно серьезно и старался по мере своих возможностей воплощать в жизнь все, что провозглашалось на заседаниях.

Документально зафиксировано его присутствие на заседаниях ложи, начиная с 1932 года и до конца 1960-х годов. Он делал доклады и участвовал в обсуждении докладов других членов ложи. 2 марта 1936 года он выступил с докладом «О юбилеях и безвременности масонства», 6 апреля того же года он сделал доклад «Об опустошенной душе».

Тем не менее ему не все было ясно относительно принципов построения докладов и их тематики. Н. Н. Берберова, автор книги «Люди и ложи», обнаружила в Парижском архиве письмо Газданова, адресованное Мастеру его ложи, в котором он сетует на то, что братья-масоны его поколения (в том числе и он сам) не могут писать доклады, потому что «совершенно не знают, как их писать и о чем». Дело в том, что масонов старшего поколения становилось все меньше — они уходили на Восток Вечный, утрачивалась преемственность и снижалась мотивация для прихода более молодых людей, что было совсем неудивительно для такого традиционно замкнутого сообщества.

Гайто же остался верен вольному братству до конца своих дней, о чем свидетельствует его многолетний служебный путь в рядах масонов.

Впоследствии Газданов занимал следующие должности (избрание происходило в октябре-ноябре, а вступление в должность — с начала следующего года): оратора — в 1947, 1960 и 1966 годах; судьи — в 1948-м, привратника — в 1953-м, делегата ложи — в 1960-м, 1-го стража (второй по важности пост в ложе) — в 1963—1964 годах, досточтимый мастер (руководитель) ложи «Северная звезда» — в 1961—1962 годах.

Выполнение масонских правил стало неотъемлемой частью его жизни естественно и без внутреннего сопротивления. Он посещал панихиды по отправлявшимся к Вечному Востоку братьям. Он писал некрологи (как правило, они назывались «Памяти ушедших»). И часто эти некрологи являли собой великолепные образцы краткого литературного портрета, содержательного, образного и информативного, как те, что были посвящены М. М. Тер-Погосяну, А. С. Альперину. Память о почивших братьях Гайто будет хранить долгие годы и вспомнит о них позже, работая на радио «Свобода», и посвятит теплые и трогательные передачи М. А. Алданову, М. А. Осоргину, Андреа Каффи. С послевоенных времен сохранились его доклады, посвященные по большей части проблемам литературы:

12 декабря 1946 года — Писатель и коллектив (обсуждение доклада продолжалось и на заседании через две недели – 26 декабря 1946 года);

8 апреля 1948 года — Советская проблема (новый правящий класс);

8 марта 1951 года — Литература социального запада;

10 декабря 1959 года — О Гоголе (на эту же тему Газданов прочитал доклад и в 1961 году, однако точная дата вы­ступления неизвестна в связи с утратой документов);

23 ноября 1961 года — О постановке русских пьес во французских театрах;

1961 год — О Чехове (точная дата не установлена);

12 апреля 1962 года — О книге М. А. Нарицы «Неспетая песня»;

6 июня 1963 года — О литературном творчестве М. А. Алданова (об Алданове Газданов сделал доклад в феврале 1967 года в связи с десятой годовщиной со дня смерти писателя);

28 ноября 1963 года — Посвящение и традиции.

Примерно 1965—1966 годы (точная дата неизвестна) – Роль писателя в современном мире.

А пока в начале 1930-х никто из близких Гайто не знал о его вступлении в ложу. Да и на творчестве это не сразу от­разилось. Может быть, лишь добавилось новых красок на палитре жизненных впечатлений, что Гайто считал единственным преимуществом своей неустроенной жизни. Но духовное братство, которое он обрел в ложе, было несомненно более ценным и прочным, чем мнимое «единство взглядов», спонтанно возникавшее и стремительно исчезавшее, во время литературных заседаний на Монпарнасе. Он был согласен с Осоргиным, который не уставал повторять: «Весь смысл жизни — общение с хорошими людьми, союз душ, легкий и свободный». И Гайто Газданов постепенно обретал этот смысл. Несмотря ни на что.