"Рудольф Ольшевский. Поговорим за Одессу (рассказы)" - читать интересную книгу автора

и мин больше нет." А вот не выцвела краска, не потускнела. Хватило ее и даже
немножко осталось, чтобы Толик Шац на противоположной стене написал : "Милка
Ройтман из соседнего двора - сука!" Милка давно уже с палочкой ковыляет и
вряд ли без бинокля разглядит, что там о ней написал Толик, который умер в
прошлом году от инфаркта. А вот надпись на стене осталась такой, как будто
ее сделали только вчера.
Когда в Одессе было не опасно, Гузман ходил в еврейскую школу. Но судя
по образованию Семена, видимо, опасно в Одессе было почти всегда. То город
занимали петлюровцы, то на семьдесят лет его оккупировали большевики.
Единственное, что он успел прочесть и хорошо запомнить - это "Пятикнижие".
В детстве Семену казалось, что он одновременно и Иаков, и Иосиф, и Моисей,
который по дну Средиземного и Черного морей привел евреев в Одессу. Тоже
мне, Иван Сусанин.
Была, правда, еще одна книга, которую прочитал Семен. Она тоже
рассказывала о Боге, хотя и о чужом. Это случилось, когда Алешка назвал его
жиденком.
- Ты ошибаешься, - сказал он соседу, - я - жидище.
При этих словах он стукнул Алешу своим коронным ударом, который показал
ему брат отца.
Потом, когда они помирились, Семен узнал, что лично Алеша против него
ничего не имеет, но его отец считает, что семенова нация распяла русского
бога - Иисуса Христа. И Гузман прочитал Евангелие.
После того как закрыли еврейские школы, длинная очередь детей со
скрипками выстроилась на Сабанеевом мосту возле школы Столярского.
Семену тоже купили черный костюм кладбищенского покроя, и в
тридцатиградусную жару он предстал в нем перед строгим директором. Тело
Гузмана так вспотело, что мокрые пятна проступили сквозь материал
двубортного пиджака, похожего на бронежилет. Лицо мальчика блестело, как тут
же рядом стоявший рояль.
Мельком глянув на два несуразных существа, усталый директор с досадой
спросил:
- А почему вам приспичило привести юношу в школу имени мене?
У Столярского был не только абсолютный слух, он обладал и абсолютным
нюхом.
- Так ведь поет. - Ответил старый Гузман, который, чтобы заглушить
запах камбалы, что он продавал на Привозе, вылил на себя в этот день целый
флакон одеколона "Кармен". Бедный Столярский! - Послушайте, как он поет,
маэстро. Только приготовьте носовой платок. Ставлю ящик коньяка против
бутылки пива, что вам захочется плакать. Спой, Сема.
И Сема отставил в сторону правую ногу сорок второго размера, чтобы
отбивать ею такт. Левую он выпрямил и напряг, стараясь физическую энергию
перевести в духовную. Грудь его пыталась вырваться из пиджака, застегнутого
на все пуговицы. Собрав выражение лица в выпученных глазах, он запел.
- Морэ! - пел он истекая творческим потом. - Шумит у ног морской
прибой. Грустно. Иду один я к мору...
- Довольно! Довольно! - замахал руками Столярский. Но тут же взял
себя в руки и, замолчав, выглянул в окно. За Сабанеевым, на самом деле,
виднелось море. Учителю захотелось туда.
- Что я могу вам сказать? - уже спокойно произнес он.
- У ребенка стопроцентная музыкальная внешность. Он похож на музыканта