"Генри лайон Олди. Скидка на талант." - читать интересную книгу автора

предлагал. Глаза мне ваши понравились. Спьяну. Глупые-глупые, но горят.
Такие же глаза я ежедневно видел в зеркале, когда брился. А теперь давно
уже не вижу. И не бреюсь. Давно. А издатели меня с Дорсетом сравнивают -
мол, борода похожая, отсюда и преемственность... Какая, к дьяволу,
преемственность, когда пять листков, набитых тем же пробным шрифтом, были
добавлены в мою рабочую папку, и стиль первых трех явно принадлежал
покойному. А вот остальные - выхолощенные, причесанные, затянутые в
смирительную рубашку грамматики - и это Джимми-то с его врожденной
идиосинкразией к синтаксису...
Видел я его черновики - литературным факультетом там и не пахло. К
счастью. А вот в двух последних страничках пахло. Нафталинчиком этаким,
запятыми аккуратными, штилем высоким до нечитабельности. Так что вполне
можно было приписать их мне. Или вам. Только не подумайте, что я вас
обижаю, а сам скромничаю. То, что вы пытались марать бумагу, видно в
темноте с любого расстояния. И до сих пор пытаетесь?! Ай да Лео! Все-таки
привила мне сволочь одна нюх на пишущих!.. Вы случайно не знакомы с одним
маленьким вежливым джентльменом, любящим хорошую литературу и...
К сожалению, вы зря списываете моего маленького джентльмена на белую
горячку и пытаетесь незаметно отодвинуться. Хотя наша с ним первая встреча
действительно состоялась в весьма нетривиальном месте, если кладбище можно
так назвать. Я приехал туда в связи с телефонным звонком из издательства,
и приволок с собой заказной монументальный венок с идиотской надписью:
"Покойся с миром. Твои коллеги". Коллеги усопшего чинно толпились к тому
времени, оскальзываясь на перекопанной земле и скорбно переговариваясь о
гонорарах и происках - а у новенькой ограды, полускрытой холмом
свежевырытой, резко пахнущей земли, тихо плакал невысокий полнеющий
человечек в старомодном пальто. Знаете, двубортное такое, шотландское...
Когда начались речи, и комья земли испачкали холеные руки
литераторов, он порылся в кожаной папке, наколол на бронзовый наконечник
решетки истрепанный лист бумаги и побрел к выходу. Странный поступок,
режущий глаз в потоке окружающей чопорности - он и заставил меня
протолкаться к ограде и полезть в карман за сигаретами, незаметно косясь
на оставленную страницу. Портативный шрифт, многочисленные перебивки и
конец абзаца, видимо, с предыдущего листа: "...в черном балахоне, рвущемся
на ветру, и ты не мог стереть слезы, превращавшие пыль на щеках в липкую
грязь, и..."
Я осторожно огляделся и спрятал в карман четвертую страницу
неоконченного романа Джимми Дорсета "Последний меч Империи". Четвертую,
потому что она отсутствовала в любых изданиях, потому что она не уступала
по слогу трем, найденным в гранках (две графоманские не в счет), и
продолжала именно оборванное место: "Скорбный хор отпевал заблудшую душу,
а у подножия холма горбился человек с землистым цветом лица, в черном
балахоне..."
Скажите-ка, что бы вы сделали на моем месте, вернувшись домой? Ну,
выпить - это само собой... Еще раз выпить? Согласен! Бармен! А дальше?
Наплевать и забыть? Вряд ли. Не знаете... И я не знал, клянусь всеми
святыми, я действительно не знал, зачем я вставил недопечатанный
кладбищенский лист в машинку, щелкнул кареткой и, дойдя до пустого места,
отбил пять интервалов абзаца.
Бармен! Налейте на посошок - и счет, пожалуйста. Увы, мой доверчивый