"Джеймс Олдридж. Мой брат Том" - читать интересную книгу автора

политических оценок - подход, которым теперь часто пренебрегают, и,
по-моему, напрасно. А для Эйлин с ее житейской трезвостью любая идеология -
даже та, которую она принимает, - лишь завеса, скрывающая лучшие стороны
жизни. И мы с ней часто спорим и даже ссоримся всерьез.
Сам Дик, испытывающий сейчас первые восторги только-только оперившегося
птенца, похож не на меня, а на Эйлин. Те же черты, тот же склад ума, тот же
блестящий взгляд, в котором словно читается дерзкий вызов жизни. Именно
поэтому между ними постоянно идет война; баталия порой вспыхивает из-за
невымытой ванны, а кончается гневной тирадой на тему о грубости и
распущенности современной молодежи. Но тем не менее духовно они близнецы.
На мой взгляд, самая большая угроза, нависшая над Диком, заключается в
идейной пустоте. Ведь основные заботы нашего времени - физическая
безопасность и материальное благополучие, других почти нет. Эйлин это мало
трогает; зато она с содроганием думает о том, что в области секса нравы
шестидесятых годов сильно смахивают на порядки скотного двора, и собирается
внушать сыну нехитрую мораль: соблазнил девушку - женись. Безнадежность этой
затеи ей вполне ясна, так как, зная себя, она знает и его; но никакого
другого решения проблемы она пока не придумала. В сущности, тут мы смотрим
на дело одинаково, только нравственный аспект опасности воспринимаем
по-разному.
Итак, признаюсь откровенно: повесть о моем брате Томе я решил написать
в подкрепление некоторых своих мыслей. Но тем не менее это прежде всего
повесть о любви. Быть может, можно было удачнее выбрать параллель тому, что
происходит в наши дни, не знаю. Весь фон, разумеется, совсем иной: сырая,
черная лондонская улица, на которой я живу, ничем не напоминает приятно
сухой, чуть пыльный австралийский городок, мирно прикорнувший в скорлупе
белой тени эвкалиптов и перечных деревьев, окаймляющих его главную улицу. В
те годы это было глухое захолустье, но и в нем отдавались все толчки
сотрясавших мир катастроф.

2

Сент-Хэлен, железнодорожный и торговый центр фермерского района,
равного по величине среднему английскому графству, стоит на реке Муррей, со
стороны штата Виктория, у длинной, миль в десять, излучины, зимой
превращающей низменный берег в болотистый остров, известный под названием
Биллабонг. Муррей для нас то же, что Скамандр для троянцев, только наши
языческие божества - это не золотые тени павших героев, а крупные фермеры,
самодержцы равнинных полей пшеницы. В декабре, после уборки урожая, эти поля
представляют собой плачевное зрелище. Скваттеры и более поздние поселенцы в
погоне за пахотными угодьями свели природные заросли эвкалиптов, чьи корни
крепили почву, и теперь летние ветры беспрепятственно свирепствуют там,
сдирая с земли верхний покров и крутя пыльные вихри над оголенной равниной.
Уже к тридцатым годам плодородный краснозем нашего края был почти до предела
истощен.
Но, по видимости, Сент-Хэлен процветал даже в те годы, когда почти вся
молодежь была безработной, а почти все деньги либо лежали в банках, либо
значились в долговой графе домашних приходо-расходных книг. Все мы жили на
грани нищеты, и, хоть никому неохота было признавать это вслух, в городе,
расположенном среди океана пшеницы, даже респектабельная часть населения