"Генри Лайон Олди. Маг в законе 1" - читать интересную книгу автора

Двое.
Мужчина и женщина.
Прародители рода людского, изгнанные из каторжного рая
ангелом-меченосцем, трижды проклятые вослед за Добро и Зло, от коего
вкусить довелось лишь чуточку, малый краешек... ах да, иным и вовсе-то
кусочка не досталось, вот и злобятся!..
- Акулька! - визгливо донеслось с окраины деревни, где замурзанные чада
кускрендельчан, похожие в своих тулупах и не на детишек-то вовсе, а скорее
на леших-недомерков, уже заприметили идущих людей. - Акулька, дура, слышь!
К Федюньше ссылочную подселили! Аида смотреть!
- К Сохачам ссылочную! Бабу к Сохачам, а варнака к Акулькиной матке!
Аида!.. - раскатилось дробью в ответ, и еще кто-то, видать совсем малой,
без дела захныкал в голос.
Вся деревня знала еще третьего дня, сразу после приезда урядника: вдове
Сохачихе с крестным сыном да семейству Филата Луковки, где мал мала меньше
и все жрут в три горла, счастье на пустом месте привалило. В смысле,
значит, счастье и есть.
Ежедневного довольствия по три фунта хлеба печеного, мяса-убоины до
сорока золотников, крупы же пятнадцать золотников и разных приварочных
продуктов на одну копейку, а если день постный, то взамен мяса цельный
фунт рыбы даден будет.
Опять же на год по армяку с полушубком да из обуви четыре пары чирков и
две пары бродней. Да податное послабление за добровольную подмогу
державе-матушке...
Истинно сказано, счастье.
А ссыльный - не пожар, полатей не обуглит.
Пусть его живет, пока живет.
Выйдя на дорогу, ведущую от деревни к мельнице и оттого укатанную зимой
санями, а летом - телегами, ссыльные зашагали быстрее. Самую малость, для
вольного дыхания и согрева телесного. Мужчина дернул плечом, сбрасывая
котомку пониже, прижал ношу локтем. Посмотрел искоса на спутницу,
свободной рукой зачем-то коряво огладил усы, смерзшиеся липкими сосульками.
Потрескавшиеся от мороза, обметанные лихорадкой губы шевельнулись:
- Давай торбу-то... понесу... Женщина не ответила.
- Ладно тебе, Княгиня... бари раны (Большая барыня (ром.).)!.. Давай,
не ерепенься...
- Уймись, Друц.
Сказано было сухо и твердо. Так иногда хрустнет в ночном лесу, и
наемный рубщик, задремавший было в избе-конторянке, встрепенется близ
теплой каменки, охнет спросонок и долго еще вслушивается в лихую темень:
чего ждать, братцы-товарищи?
откуда? скоро ли?! В голосе женщины на самом донышке пряталась хриплая
властность, пряталась гадюкой под трухлявой валежиной, и незачем пинать
укрытие от пустой скуки: ужалит без злобы и уйдет без страха.
Мужчина, которого назвали Друцем, знал это лучше многих.
Оттого и шел с той минуты до окраинных изб, не заикаясь больше о
непрошеной помощи.
Просто шел.
Напевал без звука, в усы-сосульки: