ГЛАВА VIII

Алэн повесил трубку.

— Скоро? — спросил Солсбери.

— Сию минуту. Это надежный народ.

— И все равно денька два мы подержим ее взаперти. К тому же, хоть ты и против, я все-таки позвоню в полицию и изложу им суть дела. Пускай это перестраховка, все равно невинные люди не должны подвергать себя...

В дверь легонько постучали.

— Ты здесь, Чарлз? — спросила Марта. Мужчины переглянулись. Муж Марты взял себя в руки. Он боялся говорить ей о том, что им сказал Сэм Линч. Кто знает, как она прореагирует?

— Войди, дорогая, — сказал Солсбери. Тут же раздался телефонный звонок.

Алэн взял трубку и сразу же ее положил.

— Спрашивают Кэй, — пояснил он. — Трубку снял Финни.

— Вам, ребятки, чаю или крепкого ликера? — поинтересовалась Марта Солсбери.

— Крепкого ликера, — сказал Солсбери. Он взял Марту под руку, и она в недоумении подняла на него глаза.

Алэн прошел вслед за ними в большую комнату.

— Простите, сэр, вы не знаете, где может быть мисс Кэтрин? — спросил Финни, лакей. — Ее просят к телефону.

— Она наверху, — ответил ее отец.

— Нет, мне кажется, она спустилась, — сказала ее мать. — Я полагала, она с вами.

— Она, наверное, в музыкальной, — с трудом выдавил отец.

Лакей направился в музыкальную.

Марта Солсбери высвободила руку, выпорхнула в прихожую и пропела в трубку:

— Алло? О, Филлис? Минуточку, дорогая. Кэй где-то здесь. — Взгляд Марты остановился на застывших фигурах мужчин. Остановился всего лишь на секунду и скользнул дальше.

— А все-таки, мне кажется, она наверху, — заметил Алэн.

— Должно быть, — кивнул Солсбери.

— По-моему, она могла выйти бросить письмо, — повернувшись в их сторону, предположила Марта. — Вы не думаете, что это так и есть?

Ей никто не ответил. Фигуры остались неподвижны. Лакей вернулся из музыкальной и в ожидании дальнейших распоряжений молча стоял у двери.

— Я поищу ее наверху, — сказал Алэн.

— Фил, дорогая, она вам позвонит, — сказала в трубку Марта. — Прошу прощения. — И повесила трубку.

— Кэй? — донесся сверху голос Алэна. И тревожней: — Кэтрин?!

— В чем дело? — удивилась ее мать.

Солсбери ловил ртом воздух.

— Кэтрин! — позвал он. Как слепой прошел мимо жены и бросился по комнатам. — Кэтрин!

Лакей направился к окнам.

— В чем дело? — Марта семенила своими маленькими ножками. Сначала ее высокие каблучки застучали в направлении окна, потом в сторону лестницы.

— Я думал, она вышла на улицу, — сказал Финни, повернувшись от окна. — Но сейчас возле почтового ящика никого нет.

Миссис Солсбери покачнулась. Побледневший Алэн кричал, перегнувшись через перила:

— Кэтрин!

Солсбери вернулся в прихожую.

— Кэтрин! — умоляющим голосом взывал он.

Марта Солсбери встретилась взглядом с мужем и подняла руки, как бы защищаясь.

— Кэтрин! — позвала она. Ее высокий чистый голос срывался от волнения. — Кэтрин!

Было темно. Ночь, окутавшая дощатую хижину, шептала плеском озерной волны у покосившегося крылечка, шуршала листьями, топала торопливыми ножками маленьких зверюшек по тонкой крыше.

Кроме водопровода здесь не было никаких удобств. Освещение — керосиновая лампа с грязным стеклом. От окон еще не отодрали прибитые на зиму грубые доски. Внутри царил беспорядок: неприбранные кровати, книги на столе и на стульях, железная печка посреди комнаты. И никаких занавесок, ковриков, безделушек. Лишь пестрые индейские покрывала, брошенные на две койки, да и те разные.

Кэтрин Солсбери натянула на свои окоченевшие лодыжки краешек одеяла.

Мир рухнул на улице, прямо возле ее дома. Ей долгое время казалось, будто она кружит в какой-то пустоте, где не на что опереться.

Она была перепугана, растеряна, но и рассержена тоже. И теперь злость одержала верх над всем остальным. Она больше не боялась, что ей могут причинить физическую боль. Но кровь ударяла ей в голову при одной мысли о том, что ни родители, ни возлюбленный не знают, что с ней, и что ей запрещено сообщить им о себе. И она страдала, представляя себе их страдания.

Она была молода, здорова и, как и все юные существа, уверена в себе, и теперь лежала с мокрой головой на койке лицом к доскам с подоткнутым с боков пальто и покрывалом на ногах и старалась думать. Успокоиться и думать.

Он тоже молчал. Слишком много было ими сказано. У него болело горло от тщетных уговоров, бесполезных доводов. Он сидел на жестком стуле, облокотясь о стол и обхватив руками свою черную голову. Мрачный, изнуренный человек. Они боролись — она была против его безумной затеи с ее волосами, потом долго спорили.

Он, Сэмуэл Линч, этот странный парень, был изнурен. И как же легко он разгадал ее уверенность в собственной исключительности, ее детское тщеславное довольство собой! Как легко провел ее, заставил поверить, что привез ей щенка. Наврал, что на полу в машине копошится что-то маленькое, живое. И она поверила, залезла в машину, потому что он хотел закрыть дверь, чтоб не убежала собачка.

И тут из-за спинки переднего сидения на нее опустились его беспощадные руки. Горло сдавил шарф, не позволяя крикнуть. Она ехала, лежа вниз головой в узком пространстве между передним и задним сидениями. Полнейшая беспомощность, бессильная ярость, полный рот какой-то гадости. И не пошевелиться. Тьма под этим старым пальто была кромешная. Возмутительно.

— Холодно? — не поднимая головы, поинтересовался он.

— Да.

Он с усилием встал, железкой сдвинул конфорку и подбросил в печку дров. Красноватые блики подсвечивали его лицо снизу, оттеняя впадины на скулах, глубокие глазницы. У него было изможденное, трагическое и в то же время отрешенное выражение лица.

Она подняла воротник своего пальто.

— Хочется есть?

— Нет.

— Кажется, где-то есть бобы, — равнодушно заметил он и снова сел.

Сперва ей казалось, что ей хотят сделать больно, может, даже убить. Была минута, когда ее охватил ужас: а что, если ее ждет смерть? Но теперь она все могла себе объяснить.

Этот рассказ о каком-то Амбиелли и его бесчеловечном приятеле казался ей чистейшей воды вымыслом. Он ей рассказывал, а у нее было впечатление, что он все на ходу сочиняет.

Сейчас она была готова поверить, что тут не все выдумка. Но что Сэм на их стороне, это ей было не по душе. Где-то в глубине души сохранился страх за свою жизнь. Сэма силой заставили выполнить приказ этого Амбиелли. «Он как-то зависит от Амбиелли», — глубокомысленно решила она. Как — ей это не известно. Но это не имеет никакого значения. Такое в жизни бывает.

А его странные сердитые наказы не быть доверчивой можно объяснить тем, что он не хотел подчиняться приказу. Внять бы им. Она же пропустила их мимо ушей. Из этого она решила, что вовсе ему не безразлична.

Она и сейчас остается при этом мнении, что он выгораживает себя, вот и сочинил этот глупый рассказ о том, что похитил ее, желая уберечь, — не хочет, чтобы она о нем плохо думала. Даже теперь ему это не безразлично. И все равно его никак невозможно уговорить.

Спорить с ним бессмысленно. Если бы он пытался уберечь ее от каких-то людей, то отвез бы ее назад, домой. И все это чушь, будто он предупредил родителей, но не доверяет им. Уж Алэн бы наверняка знал, как поступить в таком случае. В этом не может быть и тени сомнения.

Нет, это, конечно, не объяснение. Небось, Сэм боится чего-то еще. Он ведь сам сказал, что трясется за свою жизнь. Ну разумеется, потому так и волнуется. Его принудили сделать это для Амбиелли. И он побоялся не подчиниться. «Он познакомился со мной. Его ко мне впустили, потому что его фамилия мне известна. Потому-то ему все и поручили. Может, он и не хотел, но был вынужден подчиниться, а теперь боится меня отпустить».

Она считала, что ее передадут в другие руки. Теперь им остается сидеть в этом укромном местечке и ждать приказа. Ее пронзила острая жалость: «Бедные родители! Но я не стану сидеть сложа руки. А что, если попытаться убежать?»

— Высохли волосы? — Он встал и направился в ее сторону. Она постаралась не вздрогнуть, когда он не так уж и ласково положил ей на голову руку и потрогал пальцами ее завитки. — Сойдет. Ну и видок у тебя!

Она села, вытащила расческу и принялась расчесывать волосы. Без зеркала это оказалось трудно.

— Можно? — спросила она.

Он указал рукой в сторону лампы. Она слезла с кровати, взяла лампу и, едва переставляя негнущиеся ноги, направилась в ванную. На дощатых стенах дрожали тени.

Лачуга одним боком прилепилась к высокому восточному берегу озера, оказавшись зажатой с двух сторон между ним и озером. Вдоль ее задней стенки была отгорожена узенькая полоска для кухни и ванной. Отсюда выхода наружу не было, а окнами служили узкие щели у самого потолка на уровне береговой полосы. Каким бы юным, сильным и стройным ни было тело, протиснуться в эти две щели не представлялось возможным.

Когда Кэй начала расчесывать голову, она поняла, что обесцвечивание испортило ее волосы: они не слушались гребня.

Ему не терпелось это сделать. Он даже бросил ее в машине, связанную, головой вниз, бросил надолго, чтобы купить препарат. И не уступи она в конце концов, он привязал бы ее к стулу и выкрасил волосы силой. Неужели это так важно? Теперь волосы превратились в спутанную копну, непокорную, жесткую, разноцветную. Она теперь совсем на себя не похожа: бесцветные волосы, бесцветное лицо.

— Сестра, не спрашивай, для чего, — сказал он. — Этого я не могу тебе сказать. Сказать-то скажу, но ты все равно не поймешь. Не сейчас. Оставим это. Просто я стараюсь выпутаться, не умереть из-за тебя. А если тебе уж так хочется, думай, будто я хочу спасти от гибели тебя. У меня предчувствие, что нас навестят. Поэтому я думаю о будущем. Смешно: Сэм Линч думает о будущем. Не обращай внимания. Этого тебе не понять. Всему свое время. Но я вынужден сделать это сейчас, потому что за пять минут не успеешь. Не обращай, сестра, внимания. Считай, что я свихнулся, а ты боишься перечить сумасшедшему.

Он заставил ее пересмотреть всю свою одежду и отодрать номерки прачечной, монограммы, заставил вытряхнуть содержимое кошелька. Он сжег все ее документы, даже водительские права, потом обрушился с молотком на пудреницу: разбил монограмму на крышке и забросил пудреницу в озеро.

— Зачем? — изумилась она.

Он пихнул ее на кровать.

— Успокойся. — Сам сел за стол и подпер рукой голову. — Если вдруг к нам кто-то зайдет, ты собралась уходить, — немного помолчав, сказал он. — И ты не Кэтрин Солсбери. Ни в коем случае не сознавайся в этом, пока не очутишься у себя дома.

— Но почему, Сэм?

— Поймешь, когда это случится.

— Что случится?

— Одна вещь. Со мной.

— Мм-мм... — она задыхалась от злости.

— Ладно, ладно. Дай мне передохнуть. Брось спорить. Глупее этого я в жизни своей ничего не делал. У меня даже кружится голова от глупости. Теперь я миллион лет не суну носа в чужие дела!

Он взглянул на нее, рассерженную, со спутанными волосами и горящими глазами.

— Да кто ты, в конце концов, такая? — заорал он. Она задрожала под своим пальто, притихла.

Вот тогда-то она и стала выдумывать свои хорошо пригнанные теории, тогда-то ей и показалось, будто она почти все поняла. А теперь, глядя на свое отражение в зеркале, решила, что он хочет изменить ее внешность до неузнаваемости. Интересно, для чего? Откуда-то изнутри поднялась теплая волна: «Нет, он не соврал. Он хочет меня уберечь», — шептал чей-то голос.

— Она вышла из ванной. Его голова лежала на руке. Он не пошевельнулся. Она тихонько поставила лампу на место и в ее свете отчетливо разглядела белые прядки на висках и возле уха.

— Сэм, ты седеешь, — заметила она.

— К утру я буду белее снега. Марш спать.

— Но... — Ей так хотелось высказать ему свои доводы.

— Я еще не знаю, что с тобой сделаю. Не знаю, что случится дальше. Не знаю, не знаю, не знаю.

— Сэм, отвези меня домой.

— Я знаю одно: чего я с тобой не сделаю — не брошу тебя волкам на растерзание. Успокойся.

Голова медленно упала на руку.

Она забралась на кровать, свернулась калачиком и натянула на ноги покрывало. Она была непреклонна. Интересно, есть ли поблизости телефон? Заснет ли он? Где ключ? Сумеет ли она бесшумно отпереть дверь? Можно ли спрятаться где-нибудь в темноте?..

У берега тихо плескалось озеро. По кровле протопали чьи-то маленькие лапки. В ночи шумели деревья, дрожал от ветра огонь лампы.