"Николай Сергеевич Оганесов. Двое из прошлого (Повесть) " - читать интересную книгу автора

железнодорожному вокзалу - в том районе жил Игорь Красильников...
Человек, ставший мужем его дочери, никогда не был ему близок. Не был
и не мог стать. Он понял это еще тогда, восемь лет назад, ранним
февральским утром, когда стоял в прихожей чужой квартиры и, переминаясь с
ноги на ногу, ждал приглашения войти. Федор Константинович на всю жизнь
запомнил, как это все происходило.
Он стоял спиной к двери, лицом к приоткрытой дверце шифоньера, и в
большом, находящемся в шаге от него зеркале видел то, что делалось у него
за спиной. В соседней комнате под низко висящим малиновым абажуром
двигалось какое-то существо. Наверное, надо было отвернуться, но он
продолжал вглядываться в отражение, смотрел и не мог отвести глаз от
полноватого, круглолицего парня, неуклюже прыгающего на одной ноге. Волосы
косой челкой спадали ему на лоб; из-под нее в сторону зеркала, то есть в
спину Тихойванову, то и дело бросались быстрые, растерянные взгляды. От
волнения Игорь - Федор Констанинович сообразил, что это был он, - никак не
мог попасть в штанину и, только когда оперся о спинку стула, надел наконец
брюки. И хотя, наблюдая эту сцену, глядя на нелепо приплясывающую фигуру,
Тихойванов каким-то образом - косвенно, что ли? - надеялся унизить
обидчика дочери, получилось совсем наоборот: униженным почувствовал себя
он сам.
Возможно, в эту минуту и родилась неприязнь к будущему зятю. Или чуть
позже, когда Игорь пригласил его войти в комнату с малиновым абажуром,
предложил сесть на диван, а сам остался стоять, прислонившись к оклеенной
темно-красными обоями стене, как посторонний, как зритель, ожидающий
начала представления.
Светлана Сергеевна, мать Игоря, тоже находилась в комнате. Тоже
стояла. Сбоку, почти за спиной гостя, демонстративно скрестив руки на
груди. Тихойванову недвусмысленно давали понять, что чем короче будет его
визит, тем лучше. Даже настенные часы с длинным раскачивающимся маятником,
казалось, говорили о том же: "Чужой в доме, чужой в доме". Мягкое,
податливое ложе дивана, на который он имел неосторожность сесть, всасывало
Тихойванова все глубже, заставляя принять неудобную позу, и он подумал,
что вещи в этом доме, под стать хозяевам, тоже настроены против.
Невозможным показался разговор, стыдно было его начинать; да и о чем,
собственно, говорить? О том, как ему обидно, как больно за себя и за дочь?
Он как бы увидел себя со стороны, представил, как должно быть неуместно
его присутствие здесь, в этой незнакомой квартире, в столь ранний час, как
несуразно он выглядит - этакий солдафон (на нем был форменный китель
железнодорожника, правда, без петлиц, и даже пуговицы были черные,
гражданские), поднявший на ноги мирно почивавшую семью.
Пожалуй, Игорь все же успел что-то шепнуть матери, и теперь его
принимали за просителя: "Надо же, и позицию выбрали, - подумал Федор
Константинович. - Сынок в лоб, мамаша с фланга".
Ему захотелось, не медля ни секунды, встать и уйти, никому ничего не
объяснив, не произнося ни слова, но дома ждала Тамара. Кто-кто, а он знал,
какого известия она ждет и к а к будет смотреть на него, когда он
вернется. "Ведь я пришел не из любопытства, - успокаивал он себя. - Тамара
ждет ребенка, и я хочу знать намерения отца этого ребенка. Что же тут
непонятного? Вполне законное желание". Последнее соображение и заставило
остаться.