"Алексей Очкин. Иван - я, Федоровы - мы (Героическая быль)" - читать интересную книгу автора

движение.
Теперь смеялись все, Кухта тоже. Смеялись, словно и не было войны,
словно перед этим не получал командарм сводку о том, что противником
заняты те населенные пункты, которые его армия, еще следующая в пути,
должна была оборонять.
В самой натуре командарма, сына крестьянина, прошедшего путь от
рядового до генерала, была потребность поговорить с солдатами по душам,
узнать их мысли, настроение, а значит, узнать и нечто такое, что помогло
бы ему в нужный момент принять верное решение. Ведь именно с ними вместе
ему на днях придется вступить в бой с бронированной немецкой лавиной.
Паровоз дал сигнал к отправлению. На прощание командарм пожал каждому
руку, задумчиво сказал:
- Ну, истребители танков, нелегко нам будет, ой как нелегко...
Теперь эшелон летел без остановок. Встречные поезда дожидались его на
станциях и разъездах, а эшелон мчался напролет, будто сам командарм открыл
все семафоры. И мысли у молодых не текли плавно в одном направлении, как у
бывалых солдат, они, словно быстрые стрижи, стремительно проносились,
теснились и тут же разлетались. И черные отметины войны - остовы разбитых
станций, скелеты сгоревших вагонов, степь, исклеванная, будто оспой,
воронками бомб, которых все больше попадалось на дороге, - нисколько не
смущали лейтенанта и его бойцов. Колеса отбивают: "на фронт, на фронт..."
Прощай учеба, марши, тревоги! Скоро они будут жечь не фанерные, а
настоящие фашистские танки. На сердце радостно и в то же время как-то
тревожно.
Стемнело. Товарный вагон покачивало, как на волнах. На полу у
раздвинутой двери сидели сержант Кухта, Черношейкин, лейтенант Дымов, Иван
Берест, позади вся батарея. Мелькали в черных проемах дверей белые
телеграфные столбы... Сержант Кухта вспоминал свою молодую жену, с которой
они прожили всего год с небольшим. Заплаканная, с малышом на руках,
провожала она его, не могла смириться, что он сам ездил в военкомат
"снимать с себя броню". А он доказывал, что ему, здоровому мужику,
неудобно директорствовать над подростками и стариками, оставшимися на
маслозаводе. Такой и запомнилась она ему: некрасивая, с распухшими от слез
глазами.
Черношейкин горевал, что пришла пора дочь замуж отдавать, а ему вряд
ли доведется погулять на ее свадьбе. И младшенькая без него в школу
пойдет...
И Ване Бересту, веселому запевале, взгрустнулось: перед самым уходом
в армию познакомился с девушкой, очень приглянувшейся ему, а попрощаться с
ней так и не довелось...
А Дымов в дороге чувствовал себя привычно. С детства его часто брала
с собою на выезды мать, сельский врач. Исколесили они всю Смоленщину.
Запомнились ему бесконечные дороги: летние - черноземные и песчаные, среди
зеленых и зреющих хлебов; весенние и осенние, размытые, с глубокими
колеями; зимние - накатанные, блестящие от полозьев.
Сколько разных людей повстречали они на пути, скольких она, с виду
ничем не примечательная женщина, уберегла от бед. Как она теперь там одна,
в блокаде воюет? Каждый раз при воспоминании о Ленинграде сердце у
лейтенанта тревожно ныло...
Паровоз, тяжело дыша, сыпал красными искрами в ночную степь.