"Беверли-Хиллз" - читать интересную книгу автора (Бут Пат)

Глава 4

– Черт побери! Что с твоей ногой? Не хватало еще тебе ковылять, как колченогой ведьме! – воскликнул Уинтроп Тауэр, когда переводил ее через улицу.

– Я попала в передрягу еще в детстве. Так уж прости, если ты сослепу связался с калекой, – отшутилась Паула.

На шутку Паулы Уинтроп никак не отозвался. И не смутился оттого, что ненароком обозвал ее колченогой ведьмой. Он всегда произносил вслух то, что думал, а если она восприняла его слова со смехом, то это только повысило ее рейтинг.

– Таких лошадок обыкновенно пристреливают, – хихикнул Уинтроп.

– Конечно, – в тон ему откликнулась Паула. – А там, где я жила, тотчас сдирали с них шкуру, мясо пускали на колбасу, а кости на мыло.

– Как называется та местность, где проживают столь практичные, экономные люди?

Паулу этот вопрос невольно смутил, но улыбка ее не увяла.

– Плэйсид, к твоему сведению. Есть такое богом забытое местечко во Флориде.

Они перешли улицу, и только тут Тауэр заметил в своей новой знакомой резкую перемену. Она выглядела теперь, как большая тряпичная кукла, которую он тащил за собой. В чудных ее голубых глазках набухали слезинки, губы дрожали. Неужели воспоминания об оставленном позади прошлом так на нее подействовали? Печаль ее казалась искренней. Он почти посочувствовал ей.

Уинтроп покрепче сжал в пальцах ее маленькую теплую ручку и ощутил нечто, что не смог бы выразить словами. Подобные ощущения были ему внове. Это и будоражило его, и отчасти злило. А может быть, и радовало. Наконец-то рядом с ним появилось существо, которое смогло пробить хитиновый панцирь, надетый им на себя давным-давно и превративший его из человека в насекомое – убийственно хитрое, умное, талантливое, – но все же насекомое.

Нет, не сейчас! Возможно, позже, со временем, они с девушкой поговорят накоротке. Она расскажет ему о своей печали, а он постарается развеять эту печаль, и они станут друзьями, и дружба их не будет построена на песке, как все в этом безвременном мегаполисе.

Автомобильная стоянка «Мортона» уже была переполнена широкими и длинными роскошными машинами, и служащие – мексиканские парни, старающиеся в поте лица, – расчищали для них место, безо всякого стеснения игнорируя всякие там «шеви», «Форды» и «мерсы».

Сам ресторан за стоянкой светился, как нежно-розовый, только что распускающийся бутон экзотического цветка. Стало уже прохладнее, но нагретый за день асфальт еще источал жар. Запах его смешивался в странный коктейль с ароматами цветущих кустов жасмина. Сухой, горячий ветер, долетающий сюда из пустыни, шуршал листьями гигантских пальм, и за ними неоновая вывеска «Мортона» казалась живой и приветливо манящей.

Вся обстановка располагала к благодушию, и все было так чарующе красиво, однако Паула уловила какую-то странную фальшь в открывшемся ее взгляду зрелище. На самом деле все было не так, как выглядело.

Тауэр решительно протолкнул Паулу сквозь небольшую давку, образовавшуюся в дверях, ведущих в ресторан. Внутри это противоестественное сочетание скованности и демонстративно выставляемого порока и веселья не исчезло, а еще больше давило на психику Паулы.

Одна часть зала, не отделенная даже перегородкой, была отведена под обширную кухню, где повара колдовали над приготовлением блюд. Вид этого идеально чистого, сверкающего кафелем пространства без единого пятнышка на белоснежных стенах должен был внушить гостям уверенность, что пища, которую они будут вкушать, первозданно свежа.

Однако стоящие прямо у входа личности, встречающие посетителей, напоминали скорее следователей лубянского застенка, чем гостеприимных хозяев. Темноволосая высокая красотка, худая, словно просидевшая много месяцев на строгой диете, затянутая в элегантное кроваво-красное платье, а рядом с ней мужчина с ангельским лицом в великолепно пошитом синем костюме представляли собой пару, которой вроде бы господь поручил сторожить врата в рай. Он – святой Петр, она – его ассистентка, бесплотное дитя света.

Просачивающуюся сквозь дверь публику они ощупывали взглядами и пропускали, а некоторых останавливали без слов, опять только лишь взглядом улыбчивых глаз. Но, очевидно, Уинтропу Тауэру и его спутнице вход в рай был зарезервирован. Одновременно две широкие и одинаковые, как у близнецов, улыбки растянули рты, обнаружив ряды великолепных зубов.

– Добрый вечер, мистер Тауэр! – Их голоса слились в единый ласкающий слух аккорд, в котором прозвучала, впрочем, и нотка настороженности. – Мы не ожидали вас сегодня. Вы присоединитесь к какой-либо компании?

Такой вопрос задал обладающий мужественной квадратной челюстью Адонис. Здесь и таилась разгадка тайны, почему люди, приехавшие сюда что-то съесть и развлечься за свои деньги, испытывали нервный озноб уже при входе. Заказать столик у «Мортона» и получить на это согласие для этой элитной публики Лос-Анджелеса означало то же самое, что потрогать руками кубок Святого Грааля или даже испить из него. Такие заказы обычно делались за несколько дней и тщательно проверялись и просеивались через мелкое сито. Зато лишь один вечер, проведенный у «Мортона», повышал рейтинг счастливчика сразу на несколько пунктов.

Сегодня, как и всегда, ресторан был переполнен, однако статус Тауэра среди местной элиты был настолько высок, что даже намекнуть ему, что его присутствие здесь нежелательно, никто бы не решился.

Здесь существовала иерархия, как в феодальном замке за трапезой, и она строго соблюдалась каждый вечер. Тауэра полагалось усадить за один из десяти престижных столиков. К сожалению, за этим последовало то, что гость, рассчитывающий на обещанное ему почетное место, будет отправлен в средний ряд, а тот, кто уже давно вожделел занять место среди «средних», передвинется в самый дальний конец, прозванный официантами «Сибирью». Туда сейчас заносили дополнительные столики с открытой веранды. Где-нибудь в другой стране или на другой планете из этого никто бы не делал трагедию, но здесь, в Беверли-Хиллз, на вершине хребта, острого, как лезвие бритвы, где иллюзорность и есть реальность, вся будущая карьера чаще всего зависела, куда тебя посадят у «Мортона».

– Есть проблемы? – произнес Тауэр с безразличием анаконды, готовой заглотнуть кролика.

Тревожный звоночек побудил привратников рая ускорить свою мозговую деятельность. Взгляд девушки уперся в фамилию кого-то, отмечающего якобы праздничную дату и записавшегося самым последним на престижный столик.

Она вопросительно взглянула на своего босса, мысленно получила от него некий положительный импульс, и кончик карандаша навис, как клюв ястреба, над именем тщеславного неудачника, так стремящегося выбраться из своей мышиной норы к сияющим высотам Беверли-Хиллз.

Адонис кивнул, карандаш опустился на бумагу и провел по фамилии тонкую, но четкую черту.

Теперь улыбка, направленная на Тауэра, сияла уже, как тысяча солнц.

– Ваш столик справа. Я провожу вас.

Движения ее, словно у змеи, облаченной в пурпур, были восхитительно изящны. Следуя за ней, Тауэр не постеснялся вслух пояснить Пауле:

– Здесь важно, кто где сидит. Как в джунглях… кто наверху, тот забирает свет у нижних, а тем приходится изворачиваться и цепляться за стволы. Правда, если удастся выбраться этим вьющимся паразитам на солнышко, то уж они не дадут заносчивым пальмам спуску, сгложут их с вершины и высосут все соки.

Уинтроп чуть подвинул плетеный стул, и Паула, отблагодарив его взглядом, села, блаженно расслабившись. Она как будто очутилась в огромном прозрачном сосуде, отделенном от реальности, и где все было так романтично. Розовая накрахмаленная скатерть на столе, изящный горшочек с прекрасными живыми цветами, свечи, заключенные в богемское стекло и распространяющие теплый оранжевый свет, и пальмы вокруг.

Величественный официант – весь в белом и с красным галстуком на шее – спросил насчет напитков.

– Мне коку, – сказала Паула.

Она слишком устала, чтобы стесняться, слишком голодна, чтобы задаваться вопросом, для чего на салфетках разложено столько вилок разных размеров. Там, где запах больших денег заглушал все ароматы мексиканских соусов и экзотических цветов, она, конечно, ощущала себя нелепой приблудой, но высокий статус того, кто привел ее сюда, позволял ей вести себя так, как ей было угодно.

– Мне скотч и соду. Вы знаете мою марку. Безо льда, – сказал Уинтроп Тауэр. – А тебе не стоит глотать здесь, в нашем благословенном городе, что-либо крепче, чем «Перье» или «Шардоне», на худой конец. Все остальное рассматривается как умышленное нанесение вреда своему здоровью, а собственное здоровье – культ богатых. Под этими пальмами они могут сосать хоть текилу из пожарных шлангов, но если ты пригубишь в их компании нечто подобное, то тебя сочтут обычной пьянчужкой. В Беверли-Хиллз пьянице уже не доверяют, как и тому, кто отбыл срок в тюрьме. Право пить открыто, на глазах у всех, надо заслужить. Как я, например. Я перенес сюда английские законы. Тут я вроде высокорожденного лорда.

– Но вы же не англичанин. Хотя иногда мне кажетесь…

– Только кажусь. И временами играю роль. – Уинтроп усмехнулся. – Впрочем, в моей жизни был британский период, правда, очень короткий. Он мне не запомнился.

Виски появилось на столе, и Уинтроп набросился на него с такой же жаждой, как и Паула на ледяную кока-колу.

– Может, я покажусь вам глупой, но мне до сих пор неясно, чем вы занимаетесь, мистер Тауэр. Я только догадалась, что вы продаете красивые и редкие вещи.

– Для тебя я не мистер Тауэр, мы же договорились. Для близких друзей вроде тебя – вообще Уинти. А главный мой бизнес в том, что я оберегаю богачей от приступов свойственной им очень распространенной болезни. Хочешь знать какой?

– Хочу.

– От дурного вкуса. Они от этого очень страдают.

Паула зашлась смехом.

– Это что, так опасно? И заразно? Я считала, раз ты богатый, значит, умный.

– Делать деньги и быть умным – далеко не всем дано. А если честно, то лишь отдельным единицам. Но с ними я не сталкивался. Зато те, с кем я имею дело, просто безмозглые осьминоги, у которых великолепно развит хватательный рефлекс. И добытую пищу они переваривают, не ощущая вкуса.

– А ты… Уинтроп. – Паула чуть замешкалась. – Ты ведь тоже очень богат.

– Деньги бывают разные и по-разному пахнут. Большую их часть я получил по наследству, что сейчас кажется старомодным. – Уинтроп залил в себя остаток виски и попросил у появившегося мгновенно рядом белоснежного официанта повторить ту же самую большую порцию.

Он откинулся на спинку стула и стал изучать сидящую напротив Паулу, словно через линзы, просветленные выпитым спиртным. Крепчайшее виски уже распространилось по его кровеносной системе, а на пустой желудок оно действовало особенно быстро. В мыслях появилась желанная легкость, но радужную оболочку, которую он создал вокруг себя, опрокинув первый стаканчик, прорезал, словно ножом, мерзкий звук извне.

– Уинтроп, дорогой, почему ты не откликаешься на мои звонки? Ты должен немедленно появиться у меня в доме. С мужем я вконец разругалась. Мне нужен декоратор, чтобы убрать из дома все следы этого подонка. Я хочу все переделать, все комнаты, чтобы им в доме и не пахло.

Фигура, словно явившаяся из фильма ужасов, нависла над столиком, вся сверкающая, в обтягивающем платье с перламутровыми блестками, с гибким змеиным станом и с грудями, напоминающими два футбольных мяча. Облако изысканных ароматов, неведомых Пауле, но явно дорогих духов, окутывало ее.

– Прежде чем декорировать заново дом, Миранда, ты бы занялась лучше собой. Пора тебе изменить свой облик. Или ты так не думаешь? – сказал Уинтроп, морщась от удушливого запаха и слюны, брызнувшей ему в лицо из уст темпераментной красавицы.

От такой прямолинейности в выражениях Пауле стало не по себе. Она затаила дыхание, ожидая, что сейчас разразится скандал.

– О чем ты говоришь? – спросила Миранда, растерянно моргая огромными наклеенными ресницами. – Что ты имеешь в виду?

– Операцию по удалению жира, – со злой улыбочкой ответил ей Уинтроп. – Ты знаешь, что в Америке ежегодно выкачивается пять тысяч литров человеческого жира. И я уверен, дорогая, что две трети этой дряни добывается здесь, в Беверли-Хиллз. Можно сказать, что тут просто жировой Клондайк.

Она обиделась и удалилась с высоко поднятой головой. Именно этого Тауэр и добивался.

– Ты нажил себе врага, – сказала Паула.

– Плевать. Она не заслуживает внимания. Из списка Афродит Беверли-Хиллз она уже вычеркнута.

Уинтроп быстро покончил со второй порцией виски.

– Послушай, Паула. Пока я еще трезв, не обсудим ли мы работу, которую я тебе могу предложить?

Глаза у Паулы расширились, и она чуть не подавилась только что отправленным в рот куском хлеба. Бог мой, работа! Но какая? Вероятно, стирать пыль с великолепных вещей, собранных в его сокровищнице, в тиши, прохладе и безопасности, быть досыта накормленной, иметь крышу над головой и надежную опору для прыжка наверх.

– Что за работа?

– Пока точно не знаю. Возможно, подпевать мне, когда я захочу петь. Ну а если серьезно, вести со мной беседы на разные темы, быть со мной рядом, помаленьку вникать в мои дела… вообще болтать по-дружески, с открытой душой, чем мы и занимались до прихода сюда. Сколько ты за это желаешь получать? Пять сотен? Или пятьсот пятьдесят?

– В месяц?

– В неделю, свет моих очей. В неделю.

– Вот это да!

Уинтроп обрадовался, увидев ее энтузиазм. Мысль о смерти не слишком тревожила его, даже после инфаркта, но сознание, что конец все-таки неминуем, портило ему удовольствие, получаемое от жизни. Невозможно примириться с тем, что прекратится полностью его кипучая деятельность. О неизбежности смерти сказано было много, и мало кто защищал идею вечной жизни, и все же… Обидно, что накопленные опыт и мудрость испарятся, исчезнут неизвестно куда, а плоть, столько физических усилий потратившая на поддержание своего существования, пережившая столько мук и наслаждений, станет прахом. И добрая память, оставленная тобою на этом свете, тебе-то самому напрочь не нужна. От нее тебе ни тепло ни холодно, раз ты превратился в ничто, в дымок из трубы крематория, смешавшегося с лос-анджелесским смогом. Воистину бог злобно поиздевался над человеком, наделив его знанием конечности бытия.

«Тауэр Дизайн» – созданная им знаменитая фирма – мгновенно будет расчленена, испустив дух вместе с ним, и ее по кускам сожрут бюрократы из благотворительных фондов, упомянутых в его завещании. У Тауэра не было родственников, кому бы он мог оставить дело. Но гораздо печальнее, пожалуй, самое жуткое, было то, что погибнет сокровищница знаний, собранных у него в голове. Если б нашелся кто-то, в чью голову он мог бы их вложить!

Он вгляделся в личико Паулы, на котором светился искренний восторг.

– Ну что, мы поладили? Если так, то я теперь твой босс.

– Мистер Тауэр… простите, Уинти. Я буду счастлива работать на вас, но… мне негде жить, и поверите или нет, но из одежды у меня лишь есть то, что на мне. Я мало что умею делать как следует, и, может быть, вы составили обо мне неверное представление. Я ведь так нагло вторглась к вам…

Уинтроп Тауэр поднял руку, приказывая ей замолчать.

– Ради бога, милая, не выкладывай мне всю подноготную. Оно и так видно, кто ты есть… Вся правда о тебе ни мне, ни кому-либо еще не нужна. Никто не застрахован от того, что случилось с тобой. А вот научиться врать без запинки необходимо, чтобы играть в игры, популярные в Беверли-Хиллз. Тебе многое предстоит узнать, но первое и главное – усвой, что ты красива. Если ты сама этого до сих пор не знала, то услышь это от меня. Что есть, то есть, и это пока единственное, что у тебя не отнимешь. Поверь мне сейчас и доверяй впредь. Ублажай меня. Опекай глупого старичка. Не даром, разумеется, а за деньги. Это мои деньги, и я как хочу, так их и трачу. Пусть языки болтают, а завистники зальются желчью. Нам с тобой на них наплевать. Тряпки? Чепуха. – Он сделал пренебрежительный жест. – На то есть кредитная карточка. Кров – тоже не проблема. Ты будешь жить у меня.

– Я смогу найти себе приличную комнату… Мне не хочется доставлять вам беспокойство.

– Кончай молоть чепуху. Конечно, ты обязательно будешь меня беспокоить, а это мне и нужно. Люди – не просто млекопитающие на двух ногах, а обладающие еще чем-то – всегда будоражат мои засыхающие нервы. Когда-нибудь, позже, детка, ты поймешь, что богатству и славе сопутствует скука и тоска по чему-нибудь неожиданному. Мне всего лишь требуется… хорошенькая встряска. – Он выразительно и неприлично пошевелил пальцами и расхохотался ей прямо в лицо – громко, не стесняясь, что его услышат за соседними столиками. – А для этого я ищу человека под стать себе, а ты именно такая, Паула Хоуп. И когда я говорю, ты мне внимай, навострив ушки, а все возражения заглотни обратно в свой пустой животик. А сейчас наполни его жратвой. Выбери себе по вкусу.

– Ладно, – согласилась Паула. – Если уже я у вас на полном обеспечении, то и решите за меня эту проблему. Я ничего не могу понять в этом меню. Что такое мозарелла?

– Это такой безвкусный сыр, который обитатели Беверли-Хиллз нюхают, когда вынуждены сесть на особую диету. Он заменяет им кокаин.

Паула лукаво взглянула на него.

– Вы шутите?

– Ни в коем случае.

– Ну, хорошо. Я не на диете, и я голодна. Может быть, вы сделаете заказ за меня? Что мне подойдет из этого меню?

– Протеин, дорогая. Что тебе требуется, так это побольше жировой дряни, закупоривающей артерии, – понизив голос, произнес Уинтроп, с опаской глянув по сторонам. – В таком месте вслух говорить об этом не стоит, хотя сам я – существо, напичканное холестерином. Свежее мясо, кровоточащее и хорошенько сдобренное солью, – вот в чем нуждаются эти люди. Если б они больше заботились о своей душе, чем о плоти, то меньше бы жалобных завываний звучало бы в лунные ночи под пальмами Беверли-Хиллз. Так что ты смело распускай паруса – и вперед. Опрокинь в себя большой коктейль, отправь туда же вслед знаменитый бифштекс Питера с жареной картошкой и соусом из сливок с приправами. Добавь туда же овощной салат, какой ты не испробуешь в придорожных закусочных. А напоследок, возможно, и мороженое. Как это все звучит?

– Отлично. Такую музыку я готова слушать вечно. Но простите, Уинти. Вы мне выложили только часть правды – самую, наверное, ужасную. У меня даже дух захватило от страха, но я думаю, что справлюсь. А чему еще вы собираетесь меня обучать? Я хочу знать все прямо сейчас, заранее…

Тауэр собрался было ответить, но громоподобный рык и явление соответствующего размера туши, облаченной в едва не расползающийся по швам смокинг, помешало ему.

– Уинти! Наконец-то!

– Мерв! Хэлло! – с неохотой проговорил Уинтроп. – Познакомься с моей новой помощницей Паулой Хоуп! Паула – это Мерв Гриффин. Как поживаешь, Мерв? Как дела у «Хилтон-отелей»? Они еще не прогорели?

Паула протянула руку куда-то в пространство, где она встретилась с рукой величайшего человека на земле, из тех, о ком она слышала. Она не очень верила, что это реальность, а не сон.

– Уинти, я хочу с тобой посоветоваться насчет этого местечка в Пальмовом Оазисе. Могу я прислать туда своих людей, и ты там с ними встретишься?

– Конечно. Ты действительно собираешься отгрохать там хижину на двадцать тысяч квадратных футов, побольше, чем в Спеллинг-Хауз?

– Конечно. И вид из моих окон будет поживописнее. – В тигриной ухмылке Гриффина сквозило явное торжество.

– Думаю, весь местный народец сбежится глянуть, как ты перещеголял Арманда Хаммера.

– Как всегда, ты попал в точку, Уинти. – Гриффин опять растянул в улыбке рот до ушей и дружески хлопнул по плечу Тауэра так, что тот съежился. – Рад был познакомиться с вами, Паула. Значит, вскоре увидимся, Уинти.

Он отчалил и проследовал к самому престижному столику, где скучала в его отсутствии очаровательная японка.

– Как вы умудрились заиметь столько приятелей? – полюбопытствовала Паула.

– Так ведь наш городок очень мал. Как говорил Магомет: «На вершине одиноко».

– Что-то я не припомню, чтобы Магомет так говорил.

– А ты, девочка, осилила Коран? Похвально, хотя и не верится. Впрочем, ты ослышалась. Я сказал не Магомет, а Мамет.

– Кто такой Мамет?

– Блестящий драматург, который назвал всю эту компанию борделем для избранных. Сюда допускаются только шлюхи.

– Что касается женщин, мне понятно. – Паула изобразила на лице улыбку. – Ну а мужчины?

– Без разницы. Кинобизнес – это групповой секс. И все эти люди стремятся заниматься им. Господи, как мне хочется еще виски!

Очередная порция была доставлена немедленно. Вслед за напитками последовали креветки, а затем изысканное мясное блюдо, в котором вкус мяса Паула не ощутила: или она была слишком голодна, или его слишком упрятали под приправами. Когда мясо, почти нетронутое Уинтропом, убрали со стола, он уже находился в «мертвой зоне». Она растерялась, что ей делать? Босс, только что ею обретенный, близок к опасной черте. Бокал с виски уже выпадает из его пальцев, спиртное льется на скатерть, а сам он сползает под стол.

Паула решила, что настала пора ей браться за штурвал.

– Мистер Тауэр! Если я действительно могу переночевать у вас, то, может быть, отправимся домой? Я очень устала, мистер Тауэр.

– Что? – Он с трудом разлепил веки.

– Пора домой, и немедленно, – добавила она еще жестче.

– Откуда ты взялась такая? Не порти мне вечер, писуха! Я сам решу…

И тут он уловил печаль в ее глазах, разочарование, такое сильное, что оно пронзило пьяный туман, словно мощный луч маяка. И вся агрессивность его вмиг спала. Уинтроп поднялся из-за стола и распрямил расслабленное тело.

– Правильно, Паула! Домой так домой. Ты права, дорогая. И ты устала, и я устал. Домой… Скорее…

– А куда? – спросила Паула. Она молила бога, чтобы его логово располагалось где-нибудь неподалеку. Не в антикварной лавке же он живет, в окружении старых картин, бюстов римлян и мебели казненных монархов.

– Где ваш дом, босс?

– В «Сансет-отеле», – пробормотал он и затих.

Черный лимузин выбрался из скопления машин на стоянке у ресторана и мягко затормозил у подъезда, едва парочка – Паула и вконец раскисший Тауэр – появилась в дверях. Паула вела с ним борьбу, стараясь забрать у него из рук стакан кюммеля со льдом, который он заказал «на посошок» и непременно желал осушить до дна.

Мужчина, подогнавший машину, покинул место за рулем и поспешил прийти ей на помощь.

У водителя лимузина, облаченного в приталенный, идеально сидящий на фигуре темный костюм, в черные носки и туфли, и черный же галстук на фоне белоснежной рубашки, был подчеркнуто деловой вид. Однако никто не принял его за босса или даже рядового бизнесмена – он был одет, как слуга.

– Мистер Тауэр! Я уже соскучился, болтаясь здесь по этой сраной стоянке. Пялюсь на небо, как лунатик, считаю звезды и тоскую.

Эту тираду он выпалил на ходу, добродушно и беззаботно. Он был похож на падшего ангела, каким его представляют артисты в кино. Жестокое, волевое лицо, широко расставленные глаза, прямой нос и квадратные челюсти. Растягивая в улыбке тонкие губы, он обнажал совершенные белые зубы и сиял благодушием, но вот взгляд его мог заставить зазвонить в панике церковные колокола. Это были глаза отнюдь не херувима, а определенно Дамьена – дьявольского сынишки, сошедшего с экрана и материализовавшегося. Такие же невинно голубые, но пустые и безжалостные. Как у куклы, но только вполне живой и улыбающейся без нажатия какой-либо кнопки. Тауэр приветствовал его жестом тотчас упавшей беспомощно руки и откинулся на поддерживающую его Паулу.

– Грэхем, дорогой мальчик! Скорее домой…

Пока водитель смотрел на Тауэра, улыбка не сходила с его лица, но она тотчас исчезла, когда он обратился к Пауле.

– А ты кто такая?

– Я хотела задать тебе тот же вопрос, но повежливей. – Паула хладнокровно отбила пущенный в ее сторону мяч.

– Куда тебя доставить?

– Это решит босс.

В этот обмен любезностями вмешался Уинтроп.

– Паула со мной… мы вместе… прекрасно устроимся дома…. Она мой новый ассистент…

Балансируя на подгибающихся ногах и опираясь на плечо Паулы, Уинтроп как-то ухитрялся не пролить плещущийся в стакане кюммель.

– Сожалею, мисс. Очень сожалею. Я сперва не понял, что вы сопровождаете мистера Тауэра – нашего с вами общего Уинти. Он слегка воспарил к Брамсу, и это создает некоторые трудности. Как удачно, что вы оказались здесь. Мне будет легче…

– При чем тут Брамс? – спросила Паула.

Черный человек рассмеялся от души.

– О, вам еще многому предстоит учиться. «Брамс и Лиззи – Лиззи – Брамс – бамс». Наши любимые с Уинти куплеты, когда мы возвращаемся после попойки. Только тут требуется поймать определенный ритм, иначе его стошнит.

Паула переваривала полученную информацию, пока Грэхем выполнял работу грузчика, засовывая ставшее вдруг тяжелым миниатюрное тело Уинти в машину.

– Предполагалось, что я найду мистера Уинтропа в его лавке, но он вдруг оттуда испарился, наверное, чтобы поскорее угостить тебя той отравой, что подают у «Мортона». Ты чем-то здорово возбудила старикана. Интересно, чем.

Устроив босса на сиденье, он, склонив голову набок, лукаво глянул на Паулу. Взгляд его быстро пробежал по ее фигуре сверху донизу.

– А с ножкой у тебя что-то не в порядке, дорогая?

– Одна короче другой, но пусть тебя это не беспокоит, мой дорогой, – в тон ему ответила Паула.

Он был сама искренность.

– Прости, но я должен быть осведомлен обо всем. Я его колеса, его ноги и почти всегда его руки. Вот сегодня я за него совершаю все телодвижения.

– Он часто так напивается?

– Что значит «часто»? Он на взводе всегда. Но нас двое – и мы отлично справляемся… с проблемами. А тебе не стыдно гулять по Америке хромоножкой? Ведь американская медицина – лучшая в мире и творит чудеса.

Паула покраснела. Большинство людей, с кем ей приходилось встречаться, замечая ее физический недостаток, стыдливо отводили глаза, а здесь, в Беверли-Хиллз, уже дважды с ней говорили об этом напрямую. Здесь уже ничего и ни от кого не скроешь. Если ты решила перейти вброд стремнину и взобраться вверх на скалу, то уж, миленькая, задери юбку и расстегни до пупка кофточку – пусть тебя изучат внимательно и придирчиво. Человеческое тело в Лос-Анджелесе сходно с автомобилем. Если нет средств или желания что-то поменять и подкрасить, то его отправляют на свалку, под пресс.

– Эта медицина обойдется в тысячи долларов. На кой… мне твоя операция, если я не собираюсь на Олимпийские игры.

– Ну ты же красивая. – Странно и страшно было услышать такое из уст человека, похожего на дьявольского отпрыска.

Щеки Паулы побагровели, и она невольно отвернулась. Ей показалось, что он мгновенно раздел ее донага своим взглядом и теперь ощупывает и изучает контуры ее тела. Но, слава богу, Грэхем предпочел заняться своим боссом.

Расположив почти лишенное жизненных сил тело Уинтропа на заднем сиденье «Мерседеса» и придав ему удобную позу, он пристегнул его ремнем безопасности.

– Вот вы и попали в уютное гнездышко, мистер Уинтроп, – приговаривал он. – Трамвай отправляется в путь и довезет вас до дому. А вот и билетик. – Тут он втолкнул Паулу, усадив ее рядом на сиденье. – На случай, если объявится кондуктор.

Он шутил, причем достаточно остроумно, и Паула не могла не поразиться, как быстро меняется его настроение, его манеры и даже лицо. Только талантливейший актер мог творить такое, так мгновенно преображаться. Или все это было отрепетировано? Только глаза выдавали его, если удавалось в них заглянуть. В глазах было полное равнодушие, как в озере, окруженном вековыми елями, куда не добрался ни один ветерок.

Усевшись за руль, он почему-то нацепил темные очки, хотя ночь уже окутала город. Сознавал ли он, что тьма его друг, что она для него прозрачнее света?

Почему-то у Паулы так и вертелся на языке подобный вопрос.

– Я не знал, что мистер Тауэр нанял себе помощницу, – не оборачиваясь, бросил через плечо Грэхем.

– Я тоже не знала… до последней минуты. Я просто бродила по улицам, заглянула в его лавку и мы… разговорились. Он предложил мне работу уже в ресторане… – Паула ненавидела себя за свою совсем ненужную откровенность, но слова сами по себе изливались из ее уст.

Он спокойно выслушал ее и сказал:

– Ты лучший вариант. Я доволен. Ты хорошенькая. Даже больше. Отчаянно привлекательная девчонка.

– Спасибо.

– Ты не из Лос-Анджелеса, конечно?

– Я из Флориды. Из Плэйсид.

– И пропади он пропадом этот Плэйсид! Правда?

– Ты угадал.

– Плохо там для тебя все сложилось?

Она едва не ответила «хуже некуда», но вовремя прикусила язык.

Он повернул голову, глянул ей в лицо и вновь устремил взгляд на дорогу.

– Здесь народ неплохой, поверь мне. Мы за тобой присмотрим. Ты сразу почувствуешь нашу заботу.

Вот этой заботы ей совсем и не хотелось, хотя голос его звучал убаюкивающе. Она предпочла бы ему что-либо, произнесенное Тауэром, тем более что он уже очнулся.

– Джентльмены… вспомните о вашем происхождении… и о долге, который оно на вас накладывает.

Эта длинная фраза исчерпала все силы Тауэра. Он вновь отключился.

– Уинтроп учился в Йеле. Там и набрался снобизма. Для него все человечество делится на овец и пастухов. Только откуда родятся джентльмены, если пастухи не трахнут каких-нибудь милых овечек?

– Конечно, – с дрожью в голосе согласилась Паула, опасаясь этого философа в черном. Не маньяк ли он? Стольких она видела в кино…

– Знаешь, почему он богат?

– Он сказал, что получил большое наследство.

– Он соврал тебе, дорогая. И почти все, что он о себе говорит, – вранье. Правда только, что родился он в Бостоне, в богатой семье. Но он нарочно заявил, что станет не бизнесменом, а дизайнером, и родичи плюнули и не дали ему ни доллара. Наш аристократишка поначалу искал в мусорных ящиках недоеденные бутерброды, чтобы прокормиться. Теперь они все сдохли, а он ухитрился взобраться на самый верх Беверли-Хиллз – место, откуда счастливчики наблюдают за битвой дураков внизу. Ему повезло, и он там продержится до поры до времени.

Паулу уже раздражала и пугала эта черная говорящая спина. Она попыталась возразить:

– А как же его талант?

– Если он и был, то давно пропит. Я – его кавалерия, которая скачет на помощь. Если я не успею, местные индейцы быстренько снимут с него скальп. Пока еще он обитает в «Сансет-отеле» и котируется как желанный постоялец. Кстати, мы уже почти «дома».

«Сансет-отель» выплыл из ночного мрака, как светящийся корабль надежды, и Паула была очарована открывшимся перед ней зрелищем. Сколько бы она ни прочла описаний в журналах и ни видела кадров на ТВ, действительность превзошла все ее прежние представления о волшебном мире богатых.

Это был не отель, а воплощенная мечта безумца, помешанного на роскоши, сказочный дворец Ханаду, перенесенный из средневековой Азии в бархатную черноту современной калифорнийской ночи. Дымный огонь факелов сменился электрическим сиянием, но сказка осталась сказкой, и вера в ее реальность давалась с трудом. Здание было подобно человеку, гордому, неприступному, отвергающему любые попытки завязать с ним отношения. Неоновая зеленая надпись в черном небе – «Сансет-отель» – казалась лишней, унизительной, как будто особе королевской крови навесили табличку, удостоверяющую ее личность.

Вдоль фасада, словно вытянувшиеся в струнку гвардейцы, росли ухоженные пальмы. Словно грибочки, разбежавшиеся по сторонам от главной грибницы-матки, под покровом густой зелени выдавали свое присутствие мельканием огоньков отдельные строения. Почему-то Пауле сразу стало понятно, что все они окутаны тайной и оттуда доносится такой сильный запах денег, что его не могли перебить ни цветущие грозди гардений, ни пышный жасмин. Воздух был насыщен электричеством, но не тем, какое скапливается в атмосфере в грозу, а искусственным, производимым шелестом пересчитываемых стодолларовых бумажек. Ей стало жутко и интересно… словно на пороге в печь, где бушует всепожирающее пламя, но она вроде бы способна пройти невредимой сквозь эту огненную преграду, если решится на первый шаг. Дальше будет легче. Дальше выяснится, куда ее понесет.

– Неплохое пристанище для залетных гуляк, – сказал Грэхем. Похоже, он читал ее мысли.

Он притормозил под портиком, где машины уже выстроились в три ряда. От первой в очереди к дверям отеля тянулась кроваво-красная ковровая дорожка, укрепленная на мраморных ступнях сияющими медными пластинами. С полдюжины молодых людей, очевидно, рекламирующих последнюю мужскую моду, ибо были одеты, как манекены на витринах, дежурили под портиком, охваченные страстным и, казалось бы, бескорыстным желанием отвести только что подъехавшую машину на парковку. Швейцар в какой-то немыслимой униформе, весь обвешанный золотыми шнурами, ловко лавируя меж стальными лакированными громадами, пробрался к их «Мерседесу» и почтительно подошел к задней дверце, как только машина подъехала к кромке ковра.

– Мы уже ждем вас. Фритц к вашим услугам.

Грэхем почему-то слегка помедлил. За время их недолгого путешествия Уинтроп Тауэр переместился на сиденье. Теперь он навалился на дверцу, обмяк, и, когда Фритц, движимый самыми благими намерениями, нажал на ручку, тело Уинти с приличествующей обстановке степенностью, как в замедленной съемке, красиво и картинно, вывалилось из машины на гостеприимный ковер.

Никаких особых чувств никто из участников этого эпизода не выразил.

– О боже, мать твою в задницу! – произнес довольно внятно Уинтроп Тауэр, не делая никаких попыток подняться с ковра самостоятельно.

– Черт побери! – воскликнул Грэхем.

Паула прошептала нечто еще погрубее, но на ее реакцию никто не обратил внимания.

– Добрый вечер, мистер Тауэр, – первым опомнился швейцар. В его приветствии не ощущалось никакой иронии. Он был искренне рад «благополучному» возвращению блудного сына домой. И никто из причастных к этому инциденту не обнаружил беспокойства по поводу того, что мистер Тауэр почти в бессознательном состоянии валяется на ковровой дорожке у входа в роскошный отель.

Впрочем, уже через секунду Грэхем, покинув место за рулем и обежав лимузин, оказался рядом. Он поднял Уинтропа на ноги, легко, как пушинку. Паула потянулась было помочь ему, но тут их взгляды враждебно скрестились, как сабли дуэлянтов. Но кто-то третий вмешался и встал между ними преградой.

Он вроде бы без дела ошивался на мраморных ступенях и, когда машина затормозила, очутился ближе всех к месту, где произошло маленькое недоразумение. На вид он был старше, чем мальчики, зарабатывающие у подъезда на чаевые, а одет по-простецки, как и Паула, только опрятно, в общем, почти ее копия в мужском варианте. Вытертые добела джинсы, обычный коричневый пуловер поверх белоснежной футболки. Когда он убедился, что операция по подъему Уинтропа Тауэра с ковра прошла успешно и его помощь не требуется, он все же проследовал вслед за ними сквозь стеклянные преграды в холл.

– Я готов тебе посодействовать, – доброжелательно обратился он к Грэхему.

– Спасибо, дружище, но пошел ты… – огрызнулся Грэхем.

Однако в холле Уинтропу понадобилось прикрытие от любопытных взглядов, и две мужские фигуры – незнакомца и подоспевшего швейцара – пришлись кстати. Служащий отеля наконец решился на героический поступок и вызволил из накрепко сжатых пальцев Тауэра стакан, где когда-то плескался кюммель.

Пауле повезло, что ей удалось проникнуть в отель вслед за этими занятыми серьезным делом мужчинами.

– Наконец-то я дома… дома… дома… – запел Уинтроп, когда его поднесли к лифту. Он набрал полную грудь воздуха и воспроизвел почти без фальши протестантский псалом, закончив его джазовым припевом: «Бом, бам, бам-ба…» с непристойными добавлениями.

Незнакомец, немного приотстав, хихикнул и подмигнул идущей рядом Пауле, она подхватила его смешок, и общий веселый настрой связал их невидимыми узами. Вероятно, парень служил в гостиничной охране. Иначе он не вел бы себя так уверенно и не позволил бы себе цинично веселиться за спиной у клиента.

Паула никак не была готова очутиться среди воистину подавляющей красоты, какую представлял собою мраморный холл. Впрочем, здесь не ощущалось церковной торжественности, даже наоборот, скопления колонн создавали укромные местечки для уединения собеседников в мягких креслах за круглыми столиками. Здесь было столько заманивающих на отдых диванчиков, столько цветов, экзотических растений и аквариумов с рыбками, что хотелось никогда не уходить отсюда, поселиться в холле до конца дней своих и мирно отойти в мир иной среди подобного умиротворяющего душу великолепия. Причем этот земной рай был безлюден, за исключением двух облаченных в серые костюмы и непроницаемо холодных, как внучки Снежной королевы, девиц за стойкой, и тройки мальчишек-посыльных, скучающих у лифтов в ожидании возможного вызова.

Пока процессия пересекала пространство холла, никто из них даже не моргнул и не пошевелил бровью. Для служащих отеля доставка вдрызг пьяного, а подчас и шумного гостя была процедурой регулярно повторяющейся, и все они делали вид, будто ничего не замечают. Что бы ни вытворял Уинтроп Тауэр, какую бы похабщину он ни нес, это его право, и все это абсолютно нормально и укладывается в рамки правил поведения в таком гостеприимном месте, как «Сансет-отель».

Паула тревожилась о том, что за ее появлением здесь последуют какие-то необходимые формальности. Если она собирается остаться в отеле на ночь, не должна ли она зарегистрироваться? Очевидно, нет. Процессия шествовала к лифтам беспрепятственно, и то, что замечала Паула по пути, напоминало ей фото из альбомов, которые учителя в американской глубинке показывают школьникам на уроках древней истории в тщетной надежде заронить в них искорку уважения к культурному наследию.

Едва слышная музыка автоматически включилась и обволокла подошедших к лифту нежной и рассчитанной абсолютно на все вкусы мелодией.

Юный лифтер тоже не обратил внимания, в каком состоянии доставлен гость, и, вежливо поклонившись, нажал нужную кнопку. Безвольное тело Тауэра протолкнули в лифт, и швейцар в галунах поотстал, посчитав свой долг выполненным.

– Поосторожней, не так грубо! – вырвалось у Паулы совсем неожиданно, когда добровольный помощник из охраны ослабил хватку и голова Тауэра стукнулась о дубовую обшивку лифтовой кабины. Паула сразу же пожалела о столь искреннем выражении сочувствия к пьянице, но было поздно. А охранник тотчас обернулся и уставился на нее, как на некий объект, достойный изучения.

Только сейчас она впервые разглядела его лицо и поразилась, как же он красив. Вначале в его взгляде сквозило раздражение по поводу ее неуместного вмешательства, но оно исчезло в тот же миг, как и появилось. Теперь его лицо выражало некоторое удивление, впрочем, весьма благожелательное.

Не спуская глаз с Паулы, он заключил голову Тауэра в раскрытую ладонь, как детский мячик.

– Вы правы. Извиняюсь, – сказал он с какой-то странной интонацией, словно был сам озадачен тем, что извиняется перед кем-то.

– Нет-нет. Все о'кей, – заторопилась Паула как-то оправдаться. – Я просто боялась, что он ударится… и ему будет больно.

– Боли он сейчас не чувствует, он в отключке, – сказал свое слово Грэхем.

– Не болтай, а делай свое дело, – оборвал его охранник. – Она права.

Грэхем получил то, что заслужил за свой развязный тон, но Паула почувствовала себя не в своей тарелке. Обыкновенный служащий секьюрити почему-то вел себя по-хозяйски, а Грэхем явно не та персона, чтоб молча глотать упреки.

Однако водитель лимузина покорно пробормотал:

– Да, да, конечно…

Паула, находясь в обществе двух этих мужчин, сперва ощутила исходящий от них жар взаимной ненависти, а потом ледяной холод. Чувствовалось, что они оба приложили большие усилия, чтобы избежать неуместной стычки в кабине лифта.

И опять будоражащий Паулу взгляд незнакомца впивался в ее глаза. Неизвестно, какие бы это имело последствия, но путешествие в лифте закончилось. Дверцы кабины бесшумно разошлись, словно растаяли, и они очутились в прихожей личных покоев Тауэра. Незнакомец не двинулся с места.

– Здесь распоряжаешься ты, Грэхем.

Он помог Грэхему вытащить бесчувственное тело Уинтропа, но сам остался как бы за пределами запретной для него зоны.

Паула, выходя из лифта, вдруг ощутила легкое прикосновение его руки к своему плечу. Она оглянулась. Он молча смотрел на нее, явно желая что-то сказать.

– Спасибо за вашу помощь в таком деликатном деле, – первой заговорила Паула. – Вы проявили чуткость…

Пауза затягивалась. Он вдруг улыбнулся, как будто ему было приятно вот так держать ее в поле своего притяжения, забавляться ее зависимостью от него. В ней проснулся гнев, который она с трудом обратила в шутливое обращение.

– Уже поздно, не пора ли нам всем разойтись по своим кроваткам.

– Превосходная идея, – сказал охранник, но остался стоять, крепко уперев ноги в пол. За его спиной так же застыл в неподвижности мальчик-лифтер, ожидая инструкций от босса, хотя кнопки вызова лифта уже начали светиться.

Догадка осенила Паулу внезапно. Господи, какой же с ее стороны промах! Парень ждет чаевых, вот в чем вся разгадка! В кармане у нее было десять баксов, последние ее деньги. С этого типа хватило бы и пятерки, но не могла же она разорвать купюру на две части. Впрочем, в таком шикарном месте прислуга наверняка привыкла к щедрым чаевым. «Черт с тобой, обтянутая задница! Твоя смазливая физиономия, мистер, стоит моей кровной десятки».

Она нащупала в кармане тесных джинсов бумажку, вытащила и сунула ему, пряча за этим решительным поступком свою полную растерянность.

Он посмотрел на ее разжавшуюся ладонь, на смятую десятидолларовую банкноту. Пауле никогда не приходилось еще видеть, чтобы человек так изумился. Своим поступком она просто почти лишила его сознания. Он остолбенел. Наверное, если бы вдруг она схватила самурайский меч и атаковала бы им его гениталии, он бы все-таки успел бы дать ей отпор, но сейчас он казался совершенно беспомощным.

Его выручил, сам того не ведая, явно неприятный ему Грэхем, который, заключив своего босса в объятия, протаскивал его через вестибюль и ласково приговаривал:

– О, мой дорогой, скорее в кроватку. О, нет, нет, сладкий мой! Обожди.

Паула поняла, что совершила опрометчивый поступок. Вероятно, парням из секьюрити отеля строжайше запрещено брать чаевые. Или она дала ему чересчур много. Или слишком мало. Возможно, давать чаевые в отеле имеют право только мужчины, и женщины должны знать об этом. Сделав подобную промашку, Паула выдала, что в этом мире она чужая.

По его глазам было видно, что ему понятна ее растерянность, но, быстро справившись со своим собственным удивлением, он воздержался от презрительной усмешки и не показал, что она его оскорбила. Наоборот, взгляд его неожиданно потеплел.

Теперь он рассматривал ее с удвоенным интересом. Смятая купюра так и осталась в его руке. Он как бы машинально принялся ее расправлять.

– Как вас зовут? – спросил он совсем не строго.

– Паула Хоуп, – ответила Паула, все еще трепеща и полностью отдаваясь на волю судьбы.

– Роберт Хартфорд, – представился он и тут же продолжил: – Я безмерно благодарен за ваши более чем щедрые чаевые.