"Аглая Оболенская. Исполни волю мою " - читать интересную книгу автора

туда и я, кого все - того и... А далее борьба, в которой все средства
хороши.
Зато Сандр из свободных красавиц юрфака и РГФ выбрал мою Ленку. Два эти
факультета занимали пятый корпус университета, а историки, филологи,
биологи, физики, математики соответственно ютились под крышами оставшихся
четырех. Административно-территориальный раздел лишил будущих физичек,
математичек, биологичек и филологинь возможности претендовать на симпатию
Сандра, каждодневно бросаясь ему в глаза.
В нем и правда что-то было. Например, манера одеваться по-западному
небрежно и с шармом. У многих студентов водились денежки, а вот упаковать
себя стильно, найти свою фишку в море арабско-турецкой безвкусицы удавалось
далеко не каждому. На Сандре одинаково элегантно сидели длинный плащ и
ветровка, деловой костюм и рваные джинсы. К тому же он был непревзойденный
собеседник, знаток анекдотов и последних изменений в Уголовном Кодексе. Его
щедрость заслуживала всяческих похвал, с этим человеком не стыдно было идти
на "культурное мероприятие", а свой день рождения Сандр отметил обильным
банкетом в ресторане с друзьями и однокурсниками. Был ли он богат или годами
делал накопления для подобных случаев, во всем себе отказывая, я не знаю.
Это тоже большой плюс в его копилку. Лене льстило внимание будущего юриста -
легкий нераздражающий флирт.
В один прекрасный момент у них произошло бурное объяснение, оба поняли,
что не могут жить друг без друга. Это открытие вылилось в страстный
ошеломляющий секс. Лена забросила университет, переводы, дом и меня с
кошками. Она летала, переполненная желанием и сияла как ртутный градусник.
Тоска и одиночество оккупировали мою душу, мешали жить, дышать, улыбаться.
Жизнь в одночасье разделилась на до и ближе к полуночи...
Спустя три недели Лена вернулась домой с застывшими в глазах слезами.
Не раздеваясь, легла на софу лицом к стене и пролежала так до утра. Ни
рыданий, ни слов, ни истерики. Ничего... Трогать ее было бесполезно, все
равно что бревно или камень - полная апатия. За ночь ни разу не
перевернулась на другой бок, не почесалась, не вздохнула. Лежала, как
мертвая. У меня голова гудела от напряжения, а тело затекло, скрюченное в
кресле. Кошки тоже встревоженно кружили возле софы. Дуся примостилась в
ногах, а Манечка подобралась к лицу и втягивала широкими ноздрями Ленино
дыхание. Мерцающие белки глаз делали ее взгляд по-человечески осмысленным.
Она будто недоумевала, отчего ей не чешут подбородочек и грудку между
лапами. Большие напольные часы, подаренные Лениной теткой Таней, гулко
размахивали маятником в разные стороны. Туда-сюда, туда-сюда, чертов
метроном! Не успокаивал, а наоборот действовал на нервы. Одолевал соблазн
запустить в него томиком Пастернака, близлежащим к руке. Хорошо, что сразу
убрали бой, если б эти "куранты" трезвонили каждый час, я бы сошла с ума.
Около пяти утра Лена повернула голову в мою сторону и шепотом сказала:
- Аня, как больно...
Я сползла с кресла. Занемевшие ноги пронзила тысяча иголок.
Слипающимися глазами, на ощупь, нашла ее.
- Боже, Анечка, почему так больно? Почему, почему, почему?..
Наконец-то ее прорвало - слезы вместе с неразборчивыми причитаниями
потоком хлынули наружу, смывая гордость, обиду, отчаяние. О чем она рыдает,
узнаю потом, когда ей станет легче. А пока пусть поплачет. Я осторожно
раздела ее, сняла брюки, блузку, лифчик. Елена всегда ложилась обнаженной и