"Аглая Оболенская. Исполни волю мою " - читать интересную книгу автора

кота возле маленькой девочки, которая в своей младенческой любви не знала
пощады.

Недолго Моня и Дуся пребывали вдвоем. По мере заполняемости дома
мебелью в ряды кошачего коллектива влилась Маня. Она приехала к нам с
кухонным гарнитуром от Лениной бабушки Эммы Эрнестовны, родной мамы дяди
Бори. Колоритная персона, скажу я вам. Все, кроме сына, звали ее Эммой.
Ухоженная и элегантная, бабуля хитро грозила старости наманикюренной фигой,
гордо оправляя седые волнистые пряди, заколотые пышным шиньоном.
Декоративная косметика на ее лице лишь подчеркивала красоту зрелой
женственности, а возрастные недостатки Эмма ловко маскировала с помощью
нехитрой галантереи: дряблую кожу шеи - кружевами и газовым шарфиком,
венозные узлы на ногах - эластичными чулками. Дядя Боря величал мать на
французский манер - "мамон" с характерным прононсом.
Эмма обожала антиквариат: мебель, посуду, произведения искусства и
всякие разные безделушки. Одним из предметов ее гордости была старинная
китайская ширма с довольно неприличными картинками плотской любви. "В
истинной любви нет ничего неприличного, девочка, - глаголила она, когда я
откровенно пялилась на ширму. - Камасутра дарит людям кусочек рая на грешной
земле..." Ей, пережившей трех мужей, было, конечно, виднее. Эмма лелеяла
мечту, которая стала притчей во языцех для семьи Белозерцевых: старинный
буфет.
Сложность заключалась не в древности или руке определенного мастера, и
даже не в цене. Она крылась в Эммином воображении, давно нарисовавшем, каким
должен быть этот вожделенный предмет мечтаний. Описывая его, бабушка
прикрывала глаза, чтобы лучше рассмотреть невидимую картинку и не упустить
ни одной малейшей детали. Последний из буфетов в ее столовой наиболее
приближался к придуманному оригиналу. Но, по словам хозяйки, его инкрустация
"диссонировала" с изразцом вокруг камина, травмируя эстетическое восприятие
и портя аппетит.
Дома, выпуская пар, дядя Боря жаловался тете Юле: "Мамон совсем
помешалась на своем посудном шкафе! Поди туда - не знаю куда, принеси то -
не знаю что! Живут же люди без буфетов, никто не умер..." Я его жалела,
будучи на девяносто девять процентов уверенной, что подобного буфета не
существовало в природе. Разве что смастерить его по эскизу строптивой Эммы и
состарить, перенесясь на два-три столетия назад.
Другой бы рукой махнул на мамины причуды, а Ленин папа считал их одной
из своих главных проблем. Сидя на полу в нашей квартире, он увлекательно и с
юмором рассказывал об этом: "Если бы все упиралось в деньги, девчата! - и
тяжело вздохнул. - Вы помните пуфик в ее спальне? Стоит у прикроватного
зеркала." Мы помнили этот пуфик. Не говоря уже о самом зеркале,
изготовленном в виде арки с кованным навесом. Оно крепилось к низкой
тумбочке, на которой обычно царил творческий беспорядок из шкатулок,
пудренниц, гребешков и разнообразных флаконов.
Сказать по правде, Эммина спальня была моим самым любимым местом в
доме: массивная кровать с кружевным балдахином, пурпурные шторы из
настоящего бархата и узкий столик напротив, крепившийся к полу витой ножкой.
На нем красовался белый эмалированный кувшин, расписанный розами и точно
такой же тазик. Понять не могу, зачем кувшин каждый вечер заполнялся теплой
водой в нашу-то эпоху повальной цивилизации с ванной комнатой под боком?