"Алексей Новиков-Прибой "Поход" (Цусима. Кн. 1)" - читать интересную книгу автора

Трое суток прошли и большой суматохе. Мы догружались углем, разным
материалом и свежей провизией. На некоторых судах даже ночью не
прекращалась работа, производимая при ярком свете дуговых ламп. Погода
стояла холодная и бурная. Море ревело, перебрасывая волны через каменный
мол. Водная ширь сузилась, нахлобученная тучами, словно лохматой папахой.
Военный порт еще не был окончательно оборудован. Он расширялся и
достраивался. Со временем он должен будет заменить собою Кронштадт и стать
первым портом на Балтийском море и главной базой нашего флота. А пока
большое оживление было лишь в Коммерческой гавани. Не замерзая зимою, она
работала круглый год. Вот почему со всех концов России катились вагоны в
Либаву, подвозя сюда экспортные товары: хлеб, масло, жмыхи. А отсюда сотни
пароходов под флагами разных наций, наполнив грузом трюмы, расходились по
иностранным портам.
Как-то вечером, желая скорее ознакомиться с организацией эскадры, я
начал просматривать приказы командующего. В одном из них, в N 4, был
объявлен список штабных чинов, среди которых я встретил знакомую фамилию.
Это был капитан 2-го ранга Курош, зачисленный в штаб в качестве
флагманского артиллериста. Какое счастье было и для меня и для других
матросов, что ни Рожественский, ни Курош не находятся на нашем судне! С
этими лицами я проплавал три кампании на крейсере "Минин", и об этом
времени у меня осталось самое безотрадное воспоминание.
Тогда Курош был только лейтенантом и занимал на крейсере должность
старшего офицера. Ростом выше среднего, вытянутый, он был сух и жилист.
Черная кудрявая бородка подковой огибала эго цыганское лицо, всегда
злое, хищное, с глазами настороженной рыси. Полсотни офицеров не могли бы
причинить столько горя матросам, сколько причинял им этот один человек.
Передышка на судне наступала только тогда, когда он перегружал себя
водкой. В пьяном состоянии он начинал плакать, распуская слюни, и лез к
нижним чинам целоваться. Некоторым давал деньги - от рубля и больше.
Иногда выкрикивал, мотая головою:
- Братцы мои! Простите меня! Сердце мое все в ранах, в крови. Оттого
я такой подлец. Мне тошно жить на свете. Я не дождусь того дня, когда вы
разорвете меня в клочья...
Совсем по-другому Курош вел себя в трезвом виде. Не проходили одного
дня, чтобы он собственноручно не избил пятнадцать - двадцать человек из
команды.
Это было для него своего рода спортом. Провинившегося матроса он
долго ругал, постепенно повышая голос, как бы накаляя себя. А потом
закидывал руки за спину, и это был верный признак того, что сейчас же
начнется расправа.
Так поступал он всегда. Долгое время я не понимал этого приема.
Матросы пояснили мне. Оказалось, на пальце правой руки он носил перстень с
драгоценным камнем. Закинув руки назад, Курош поворачивал перстень
настолько, чтобы можно было зажать в кулак драгоценный камень: так лучше
не потеряешь его. И только после этого обрушивались на матроса удары.
Иногда Курош применял наказания более утонченные, с некоторой долей
фантазии.
Однажды гальванер Максим Андреевич Косырев обратился к нему после
завтрака с просьбой: