"Евгений Иванович Носов. И уплывают пароходы, и остаются берега" - читать интересную книгу автора

скрюченном носке так, что мелькают то усики, то затылок. Плясуна сменяет
другой, после чего по разбежавшимся на обе стороны перилам скатываются сразу
двое - один направо, другой налево - и принимаются наскакивать друг на
друга, звякать сабля о саблю. Плясали и еще на всякий манер: один, не
выпуская из рук гармошки, перевертывался через голову, другой подбрасывал
бубен, и пока тот, позвякивая побрякушками, взлетал под самый конек
церковного крыльца,- танцор успевал похлопать себе по сапожкам...
Но вот к танцорам подбегает тот самый начальник в лохматой кепке,
что-то недовольно кричит, машет на плясунов руками, и те, тяжело дыша и
утираясь папахами, понуро лезут на крыльцо и начинают все сначала.
- А ить тоже работка...- удивляется Савоня.- В мыло мужиков вогнал. Дак
и то: коня, бывало, почнешь к хомуту приучать, весь измочалится
конишко-то... А без хомута и овса не дадут... Во всем усердие требуется.
Он отстраняется от дырки, некоторое время в раздумье стоит у запертых
ворот, потом ковыляет вдоль стены на луг, поглядеть, что там делается.
На дальней холмушке возле часовни святого Лазаря примечает людскую
толчею, видит даже, как жестикулирует, машет указкой Михалыч, и неспешно
бредет туда по тропе сквозь поясные травы. Там он приземляется позади толпы,
воровато достает сигаретку и, покуривая из рукава, прислушивается к
Михалычеву голосу.
- ...Сооружение это относится к древнейшему культовому зодчеству ранней
Руси,- доносятся чеканные слова Михалыча.- Это так называемый клетский храм.
Основу церкви составляет обыкновенная клеть, какие здешние смерды рубили и
для бытовых построек. Различие только в оформлении кровли. Однако это
небольшое строение превосходит своей древностью все наиболее известные храмы
поонежского и беломорского Севера. Примерная дата его закладки возносится к
временам Дмитрия Донского, то есть стоит эта церковь без малого шесть веков!
По напевному и торжественному звучанию голоса и по тому, как белой
молнией мелькала самодельная можжевеловая указка, Савоня сразу угадывает,
что Михалыч уже распалился и будет теперь молотить, позабыв про время и
самого себя. Который год слушает его Савоня и каждый раз
внимает с детским восхищением, наслаждаясь музыкой высоких и подчас не
совсем понятных слов.
- Я прошу вдуматься в эту цифру - шесть веков! - призывает Михалыч и
палочкой отбрасывает со лба растрепавшиеся волосы.- Можно прикоснуться к
этим седым стенам руками, и вы ощутите естество тех сосен, которые шумели
кронами над русской землей еще во времена татарского нашествия, а может, и
того раньше, в славную пору Юрия Долгорукого, заложившего самую Москву. И
тем не менее как свежи еще следы топора, как отчетливо прослеживается его
искусная и вдохновенная работа, снимал ли он вот этот сучок,- Михалыч тычет
в стену указкой,- еще и теперь пропитанный янтарной смолой, или рубил этот
порог, этот алтарь, эту дивную луковку... Перед вами гениальное творение
безвестных русских умельцев, и вам бы следовало снять шапки. Это не
церковь,- если хотите, это стихи, это песня, товарищи! Потом были Иван
Грозный и посрамление Орды под Казанью, был царь Борис и нашествие шляхты,
великий бунт протопопа Аввакума и боярыни Морозовой, был бурный Петр, были
Пугачев, Наполеон и прочее и прочее. Сколько потом еще было всего на нашей
многострадальной Руси и тоже прошло... А порог этот и по сей день остался.
Вот он! Должно быть, так же, как и теперь, у этого порога цвела белая кашка,
курчавился бурьяном, гудел, сердился шмель, когда запутывался в травяных