"Джон Норман. Пленница Гора ("Гор") " - читать интересную книгу автора

сдачи письменных домашних заданий, я нередко надевала самые демократические
вещи, обходясь поношенными мокасинами, джинсами и каким-нибудь свитером. В
особо важные моменты я даже не боялась измазать себе пальцы краской с ленты
пишущей машинки. И всегда добивалась разрешения на отсрочку. Сама я,
конечно, не перепечатывала своих работ, но выполнять их мне обычно
нравилось самостоятельно. Это доставляло мне удовольствие. Выполненные мной
работы казались мне лучше тех, которые я могла приобрести за деньги. Как-то
один из преподавателей, у которого я только что добивалась отсрочки для
сдачи очередных контрольных работ, не смог узнать меня в тот же вечер,
когда мы встретились с ним на концерте симфонической музыки. Его место было
двумя рядами впереди меня, и, занимая его, он окинул меня недоумевающим
взглядом. В перерыве он попытался было подойти и заговорить, но я сделала
вид, что мы не знакомы, и он ретировался, пылая от стыда и являя собой
оскорбленную добродетель. На мне тогда, помню, была тонкая черная вуаль,
нитка жемчуга, длинные белые перчатки и роскошное вечернее платье. Этот тип
больше не осмелился на меня даже посмотреть.
Я не знаю, когда я попала в поле зрения моих будущих похитителей. Это
могло произойти и на оживленных улицах Нью-Йорка, и в тенистых скверах
Лондона, и в каком-нибудь уединенном парижском кафе. А может, это случилось
на пляжах Ривьеры или в загородных лагерях моего колледжа. Это могло
произойти где угодно! На меня обратили внимание, и моя судьба была решена.
Я не стеснялась демонстрировать свою красоту и богатство. Я знала, что
я лучше многих из тех, кто меня окружает, и не боялась этого показать.
Интересно отметить, что какие бы чувства ни испытывали ко мне эти люди, они
никогда не выказывали ни злобы, ни раздражения. Казалось, мое поведение,
мое богатство окончательно подавляло их волю, воспринималось ими как
должное, вызывало робость и желание повиноваться. Они всеми силами
старались угодить мне в каждой мелочи. Я нередко забавлялась, притворяясь
рассерженной или делая вид, будто забыла об их существовании, наблюдая тем
временем за их реакцией. Они шли на все, чтобы добиться моего прощения. Они
казались счастливыми при малейшем знаке моего внимания. Как я их презирала!
Я просто использовала их в своих интересах. Их присутствие меня утомляло. Я
была красива, богата и свободна в своем волеизъявлении. Они же были полным
ничтожеством.
Мой отец нажил состояние на торговле недвижимостью в Чикаго. Ничто,
кроме бизнеса, его не интересовало. Я не могу припомнить, чтобы он
когда-нибудь меня обнял или поцеловал. Я даже не помню, чтобы он хоть раз в
моем присутствии приласкал мою мать или она ответила ему тем же. Мать также
была из очень богатой чикагской семьи, владевшей крупными земельными
участками на побережье. Мне даже кажется, отца больше волновали не деньги,
нажитые им в результате какой-то проведенной операции, а тот факт, что
рядом всегда найдется человек более богатый, чем он. Это не давало ему
покоя. Он был несчастным, не знавшим покоя человеком. Весь дом держался на
матери; она же постоянно устраивала приемы и вечеринки, которые очень
любила. Отец, помню, говорил, что моя мать - лучшее вложение его капиталов.
В его устах это звучало как серьезный комплимент. Мать была красивой, но
своенравной женщиной. Как-то она отравила моего пуделя за то, что он порвал
ее ночную рубашку. Мне тогда было семь лет, и я, помню, очень плакала.
Собака была единственным существом, которое я по-настоящему любила. Когда я
закончила колледж, ни отец, ни мать не присутствовали на торжественной