"Хироси Нома. № 36 (Современная японская новелла) " - читать интересную книгу авторанизине, у подножия горы. По обеим сторонам вытянутого в длину здания
старинной постройки с высоко поднятой крышей тянулось более ста таких одиночек, отделенных друг от друга толстыми деревянными стенами, с крепкими дверьми, в которых имелись круглые глазки размером с глазное яблоко человека и четырехугольные окошечки для подачи пищи. Казалось, что прерывистые вздохи, вылетавшие то из одной, то из другой камеры и словно еще более сгущавшие мрак, царивший внутри одиночек, колеблясь, как туман, устремляются вверх, достигая высокого потолка тюрьмы. Их глухое эхо рождало мысль о светильнике, язычок пламени в котором вот-вот погаснет. Такова была единственная музыка военной тюрьмы, симфония, сплетавшаяся из вздохов. Выпуская наружу вместе с ними свои сердечные думы, к которым словно примешивалась желчь, поднимавшаяся по пищеводу до самого рта, заключенные, без сомнения, вкладывали в них тысячи невысказанных слов о своей жизни. И надзиратели, окутанные туманом этих вздохов, бесшумно ступали по циновкам, расстеленным перед камерами, заглядывая в каждый глазок. Вздох тридцать шестого отличался от этих тусклых вздохов... Его вздох не растворялся среди них. В нем ощущалось нечто ненатуральное, нечто от привычки к тюремной жизни. "А-а-ах"... - разносится низкий звук, с надсадой выталкиваемый из глубины горла. Стоит прислушаться к нему, как тут же обнаруживается в нем след определенного умысла, и немного спустя он прерывается, словно какая-то машина отработала заранее заданный ей срок. А затем он повторяется снова. И тут же возле его одиночки раздается сердитый окрик надзирателя: - Тридцать шестой! Что ты там делаешь? вылетает обратно. - Тридцать шестой! - Э-э... Ничего не делаю, - слышится слабый, деланно грустный голос заключенного. - Что-о? Я тебе дам "ничего не делаю"! Вишь как развалился, правую ногу вытянул... Только и знаешь, что вздохи испускать, - думаешь, этим обманешь меня?... Тридцать шестой! Ты что, не помнишь 29 правил поведения заключенных? "Заключенный сидит на расстоянии тридцати сантиметров от стены, руки лежат на коленях, одна в другой, смотрит прямо перед собой, глаз не закрывает...". Небось не скажешь, что тебе это неизвестно, коли четвертый или пятый раз к нам являешься... В камере, замершей от ругани надзирателя, раз, еще раз со свистом рассекает воздух приклад ружья. Звук удара тупой: ружье впивается в живое мясо, а затем восстанавливается прежняя тишина. - Запомни хорошенько, чем это пахнет! Однако из камеры тридцать шестого не слышно ни звука. Я чувствую, что сто с лишним пар ушей направлены к камере тридцать шестого, в то время как нервы, обостренные тюремной жизнью, собраны в комок. Я тоже напрягаю слух. Я улавливаю, что надзиратель, внедряющий через окошечко для подачи пищи дисциплину военной тюрьмы в мясо и кости тридцать шестого, все еще стоит у его камеры, сжимая ружье. Конечно, правый глаз надзирателя, нацеленный в глазок, широко открыт и уперся в спину тридцать шестого, который сидит уже в позе, требуемой уставом... А вот я вижу уголком своего левого глаза, как в глазке моей камеры появляется что-то обладающее |
|
|