"Галина Николаева. Битва в пути" - читать интересную книгу автора

ступал на асфальт, неприкосновенный для тысяч рвущихся сюда людей.
А Бахирев шагал еще неуклюжее, чем обычно. Когда вокруг него теснились
толпы таких же, как он, их жаркое, живое дыхание отгоняло холод смерти. Но
сейчас кипение человеческих чувств осталось за железным кругом. На мгновение
Бахирев почувствовал себя наедине со своими тревожными мыслями, и они
придавили его.
В пустоте, внезапно окружившей его в этот миг, была настораживающая
нарочитость. Свои шаги звучали здесь, как чужие, слишком гулко, слишком
отчетливо. Каждый шаг отдавался болью.
Бахирев торопился пересечь пустынную зону и в тоске мысленно говорил
себе: "Торичеллиева пустота. Искусственно созданный вакуум". Он и сейчас
думал привычными инженеру техническими терминами, но они насыщались горечью:
"Вакуум в данном случае работает как амортизатор. Но что "амортизируется"?
Амортизируется напор чувств человеческих? Зачем?!"
Он понимал, что надо ввести в русло стихию этих чувств, и все же не
покидало его ощущение противоестественности "вакуума", кем-то созданного
здесь и охраняемого.
Вслед за Вальганом он пересек улицу и вплотную подошел к Дому Союзов.
Сняв шляпы, они вошли в подъезд и поднялись по широкой лестнице. Черные
коробки юпитеров буднично и деловито возвышались над грудами венков. Бахирев
вздохнул с облегчением: здесь не было пустоты. Два людских потока двигались
бесшумно и безостановочно. Терявшиеся и как бы уменьшавшиеся на просторах
улиц колонны людей здесь, в помещении, разрослись и наполнили высокий зал
теплом, дыханием, движением. Тонко звучала скрипка. Дмитрий ждал громовой
тоски оркестра, могучего реквиема. Но не было многозвучных оркестров.
Казалось, плакала только одна струна, но плакала так тонко, так
проникновенно, словно сама кровь, протекая в сосудах, звенела печалью.
В большом зале стоял гроб, приподнятый в изголовье, - умерший был весь
виден, словно весь отдан народу в последнем прощании. В зелени венков
Дмитрий увидел резко очерченное лицо с подчеркнутыми скулами и сомкнутыми
веками. Руки с не по росту большими кистями покойно лежали вдоль тела.
Обычный смертный лежал в гробу, необычно приподнятый над людьми и
отданный им смертью не таким, каким они представляли его раньше - в величии
монументов, портретов, песнопений. Смерть словно сняла с него монументальные
мраморные шинели и глянцевый, нестареющий блеск кожи. Все, что было привычно
по бесчисленным портретам и статуям, сбросила с него смерть и положила его
здесь с такими большими ладонями, расширенными смуглыми скулами и покатым
лбом.
Обычно смерть придает величавость даже тем лицам, чьи черты при жизни
были самыми обыденными, ничем не примечательными. Здесь произошло как раз
обратное. Лицо, которое знали при жизни по портретам исполненным значимости
и величия, посмертно поразило своей простой человеческой сущностью.
Перед Бахиревым лежал человек, способный, как и все смертные, седеть и
стареть, слабеть и ошибаться.
Ему хотелось остановиться, но безостановочный людской поток, не
задерживаясь, нес его мимо... Мимо... Они вышли на улицу.
И вот уже снова цепи грузовиков, гул моторов лязг железа, напряженные
лица бойцов, безмолвное и торопливое движение людских потоков-и надо всем
этим грозный, мертвенный свет.
"Тревога... Боевая тревога... Канун перемен, - подумал Бахирев. -