"Пещера Лейхтвейса. Том второй" - читать интересную книгу автора (Редер В.)

Глава 68 СНОВА ВМЕСТЕ

Илиасу Финкелю казалось, что время движется ужасно медленно. Он то и дело подходил то к окну, то к двери и даже как-то раз высунул голову на улицу, чтобы прислушаться, не идет ли Батьяни. Он дорожил временем, зная, что дело с графом мало устроить как можно скорее; в ту же ночь он должен был уйти из Праги, чтобы доставить прусскому королю обязательство, выданное комендантом крепости, и получить взамен этого перевод на миллион талеров. Финкель не сомневался, что граф Батьяни с удовольствием даст двадцать тысяч гульденов за Лору; ведь Батьяни всегда был влюблен в жену Лейхтвейса и восторгался ее красотой.

— Двадцать тысяч гульденов! — пробормотал еврей, протирая свои грязные руки. — В сущности, это слишком мало за Жемчужину Рейна. Но мне ведь предстоит получить еще миллион, и потому я, так и быть, не возьму дороже.

Вдруг Финкель услышал шаги на улице. Кто-то подошел к запертой двери и остановился.

— Это он, — возликовал Финкель, — это Батьяни! Значит, Пьетро Ласкаре исполнил поручение. Теперь, красавица Лора, я выдам тебя замуж. Да еще за кого! Таким образом я сведу счеты также с Лейхтвейсом. Я еще не забыл, как он меня когда-то связал и поджег мой дом. Я знаю, он очень привязан к этой женщине, и, продав его жену графу Батьяни — его смертельному врагу, я тем самым вырву у него из груди сердце и растопчу его.

Послышался легкий стук в дверь. Финкель отодвинул задвижку. Он увидел перед собою рослого мужчину в кафтане еврейского покроя, с густой рыжей бородой и с низко надвинутой на лицо широкополой шляпой, так что лица пришельца нельзя было разглядеть. Но Финкелю незачем было всматриваться в это лицо: ведь на пришельце был тот самый кафтан, который он дал итальянцу, и та же рыжая борода. Еврей нисколько не сомневался, что перед ним граф Батьяни, комендант Праги.

— Добро пожаловать, граф Батьяни, — шепнул Финкель, — вы редкий гость в этом доме, но и повод вашего прихода тоже очень редкий.

— Неужели, — прошептал мнимый граф Батьяни, — Лора фон Берген находится в вашей власти и вы намерены продать ее мне?

— Я вижу, Пьетро Ласкаре уже проболтался, — ответил Финкель. — Да, совершенно верно, граф Батьяни, я поймал в свою клетку ту самую птичку, которая вам всегда нравилась, и если вы за нее уплатите двадцать тысяч гульденов, она будет ваша. Тогда вы можете ее запереть в золотую клетку в Градшине и делать с ней все, что вам будет угодно.

Пришелец сделал нетерпеливое движение. Финкель понял это в том смысле, что граф Батьяни никак не может дождаться свидания с красавицей Лорой.

— Двадцать тысяч гульденов находятся при вас? — спросил Финкель.

Мнимый граф указал на свою грудь.

— Значит, при вас? — обрадовался Финкель. — В таком случае спустимся в мой погреб. Там вы собственными глазами убедитесь, что я хочу вам выдать именно Лору фон Берген, а не кого-нибудь другого. Подождите немного здесь в передней, я сейчас зажгу фонарь и возьму ключ.

Мнимый граф Батьяни кивнул головой, и Илиас Финкель поспешно ушел.

Минуты через три он вернулся, держа в одной руке фонарь с сальной свечой, в другой — старый, заржавленный ключ.

— Пожалуйте, ваше сиятельство, — сказал он, — но когда сойдете в погреб, то не пугайтесь. Там, видите ли, не очень-то приветливо, и я не мог бы надолго запереть туда пленницу. Я вам говорю, граф, это женщина, которая достойна быть женой короля, а не какого-то разбойника. Она стала еще красивее, и ее недаром называют Жемчужиной Рейна. Я говорю вам сущую правду: если бы я не был стар и немощен, то не продал бы вам ее и за сто тысяч, даже за миллион. Я оставил бы ее себе. Я слышу, вы ворчите. Вам это не нравится. Не беспокойтесь, вам нечего ревновать Лору ко мне, я не прикоснулся к ней ни единым пальцем. Я ведь уже не в таких годах, когда хочется целоваться, для меня эти времена прошли, и меня теперь радует только звон золота и шуршанье кредиток. Но ведь это тоже музыка, да еще какая.

Пока Финкель разглагольствовал, они пришли и остановились перед низенькой дверью. Еврей открыл ее и стал светить фонарем на лестницу, круто спускавшуюся куда-то вниз. Ступеньки этой лестницы полуразвалились и грозили обрушиться. Финкель пошел вперед, мнимый граф Батьяни следовал за ним. Если бы Финкель обернулся хоть один раз и увидел, какими глазами за каждым его движением следит его спутник, он догадался бы, что надвигается беда. Спустившись до самого низа, Финкель прошел по узкому, выложенному камнями проходу, в конце которого было довольно большое сводчатое подвальное помещение. Освещалось оно маленьким, тусклым фонарем. Мнимый граф Батьяни остановился как вкопанный.

У задней стены подвала на деревянной скамеечке сидела женщина. Одета она была в белое платье; мягкие белокурые волосы густыми прядями ниспадали на ее плечи.

Мнимый граф Батьяни стоял у противоположной стены; он тяжело дышал, прижав обе руки к сильно бьющемуся сердцу. Финкель обернулся к нему и взял его за руку.

— Зачем вы остановились? Что с вами? — воскликнул он. — Ведь я вам говорил, что вы увидите именно ту, которую любите. Надеюсь, теперь вы верите, что это и есть Лора фон Берген, которую я хочу продать вам за двадцать тысяч гульденов наличными.

— Да, ты прав, — еле слышно прошептал мнимый граф, — это Лора фон Берген.

Он собрался с силами и вместе с Финкелем направился к Лоре.

Та встала. Лицо ее было полно бесконечной грусти. В глазах блестели слезы. При виде еврея и незнакомца она вздрогнула и дрожащим голосом произнесла:

— Наконец-то вы пришли, Илиас Финкель, чтобы вернуть мне свободу. Вы ведь не оставите меня больше здесь, в этом душном погребе. Вы примете мое предложение и отведете меня к мужу. Вы сами знаете, что он вас за это наградит по-королевски. В противном же случае вы навлечете на себя его месть и никуда не скроетесь от нее. Горе вам, Илиас Финкель, если Лейхтвейс узнает, что вы обидели меня. Нигде вы не скроетесь от него. Куда бы вы ни бежали, хотя бы на край света, он вас все равно разыщет.

— Вы хотите свободы? — ответил Финкель. — Да, вы будете свободны, сейчас, немедленно! Отсюда вы переедете в роскошный дворец, я верну вас тому, кто на вас имеет законные права. Клянусь, что я хочу свести вас с вашим законным мужем!

Лора радостно вскрикнула. Она была так ошеломлена этим известием, что не устояла и принуждена была сесть.

— Значит, это правда! — воскликнула она. — Господь сжалился надо мной! Он внял моим молитвам. Он смягчил ваше сердце и вселил в него сострадание. Вы хотите соединить меня с моим мужем, хотите вернуть меня тому, кому я принадлежу всей душой и который оплакивает меня как покойницу. Обещаю вам, Илиас Финкель, что Лейхтвейс вознаградит вас за это. Вероятно, вы привели с собой проводника, который выведет меня из города? Я готова последовать за ним. Правда, я целые сутки ничего не ела и не пила, но я сейчас же отправлюсь в путь, чтобы только скорее упасть в объятия горячо любимого мужа.

Она начала поправлять распустившиеся волосы, готовясь отправиться в путь.

Мнимый граф Батьяни следил за каждым ее движением. Тоска и печаль давили ему грудь, но он стоял неподвижно, на некотором расстоянии от Лоры, чтобы она не могла видеть его лица. Свет фонаря в руках еврея был слишком слаб и не мог осветить лица пришельца. Илиас Финкель шепнул ему на ухо:

— Что же вы стоите, граф Батьяни, так неподвижно? Вынимайте из кармана двадцать тысяч гульденов, и самая красивая женщина в мире будет принадлежать вам.

Как ни тихо произнес Финкель имя своего посетителя, Лора услышала его. Она вскочила как ужаленная и, дрожа всем телом, отскочила к стене.

— Какое имя вы произнесли, Илиас Финкель? — воскликнула она. — Не произносите его ни при мне, ни при Лейхтвейсе! Вы сами знаете, что это имя ненавистно, ужасно и отвратительно для нас.

— Тем не менее, — возразил Илиас Финкель, — вам придется примириться с этим именем. Именно граф Батьяни поведет вас в свой роскошный дворец, и если вы будете рассудительны, то в его объятиях постараетесь забыть Лейхтвейса, в сущности презренного разбойника и проходимца, с которым вы вели жизнь, полную опасностей, нищеты и унижения. Знайте, Лора фон Берген, этот мужчина с рыжей бородой не тот, за кого вы его принимаете. Он только на время нарядился так, а когда сбросит фальшивую бороду, вы узнаете в нем графа Сандора Батьяни, коменданта Праги. Он человек знатный и влиятельный, он любит вас, и я продал ему вас за двадцать тысяч гульденов.

Лора пронзительно вскрикнула и отбежала в самый дальний угол подвала. Там она остановилась, дрожа всем телом от ужаса и страха.

— Нелегко вам будет справиться с нею, граф Батьяни, — обратился еврей к своему спутнику, — я скорей согласился бы пойти на хищного зверя, чем иметь дело с женщиной, которая меня ненавидит.

Мнимый граф Батьяни ничего не ответил. Он стоял, закрыв лицо руками, грудь его порывисто поднималась.

— Но вы, граф Батьяни, — продолжал Илиас Финкель, — сумеете справиться со строптивой. Вы знаете, как взяться за дело. Вы будете действовать и лаской и кнутом. Смею вас уверить, граф Батьяни, кнут окажет вам хорошие услуги.

— Клятвопреступник! — вдруг громко вскрикнула Лора голосом, полным негодования. — Вы сами клялись мне, что отвезете меня к моему мужу. За минуту до этого вы клялись в этом и теперь нарушаете свою клятву.

Илиас Финкель насмешливо расхохотался.

— Что вы говорите? — ответил он. — Разве я нарушил клятву? Разве я солгал, когда сказал, что соединю вас с вашим мужем? Разве вы можете отрицать, что были обвенчаны с графом Батьяни перед лицом всего двора герцога Нассауского? Разве я виноват, что в брачную ночь вы бежали с разбойником Лейхтвейсом? Я честный человек и не выношу несправедливости. Я нашел жемчужину и возвращаю ее законному владельцу. А вы, граф Батьяни, давайте скорее деньги и берите себе вашу жену. Я честно исполнил свое обещание; я порядочный человек, каких мало на свете.

— Приведите ее ко мне, — глухо проговорил мнимый граф Батьяни.

— Вы хотите, чтобы я еще и привел вам ее? — расхохотался еврей. — Впрочем, вы правы. Я обязан сдать товар с рук на руки. Хорошо, я приведу ее к вам в объятия. Но прошу, не задерживайте меня слишком долго.

Он приблизился к своему спутнику и шепнул ему на ухо:

— Вы сами знаете, что я сегодня же должен отправиться в прусский лагерь, чтобы покончить дело относительно сдачи города и принести вам миллион. И везет же вам, ваше сиятельство! Вы будете обладать красивейшей женщиной и еще вдобавок получите миллион талеров. Как вам не позавидовать!

Илиас Финкель медленно направился к Лоре, но прежде чем он приблизился к ней, она бросилась к ногам мнимого графа Батьяни.

— Сжальтесь надо мною, граф Батьяни, — воскликнула она, — докажите хоть один раз, что у вас бьется сердце в груди, что вы способны испытывать сострадание! По вашему повелению меня и моего мужа связали и бросили в реку. Господь нас спас, Его сильная рука сохранила нас от гибели. Пережив тысячу опасностей, мы вышли на берег. Господь тем самым показал, что Он за нас. Неужели же вы, слабый человек, намерены восстать против Его всемогущей воли? Неужели вы собираетесь погубить то, что Он сохранил? Граф Батьяни, побойтесь греха, не призывайте на свою голову гнева Божьего. Вы достигли могущества и власти, но не забывайте, что Господу стоить поднять Свою десницу, и вы падете прахом. Бойтесь Бога и не дерзайте противиться Его воле. Как низко вы пали, граф Батьяни. Из рук презренного жида вы хотите принять ту, которая никогда, ни за что не будет принадлежать вам. Вы можете заставить отдаться вам, но в ваших объятиях вы будете сжимать тело без души, без сердца. Добровольно мои руки никогда не обнимут вас, добровольно я никогда не поцелую вас и, поверьте, сумею умереть при первой ласке, которую вы мне навяжете. Да, сумею умереть, граф Батьяни. При всем вашем могуществе вы не в состоянии будете удержать жизнь, которая стремится отойти в вечность.

— А время все идет! — нетерпеливо воскликнул Илиас Финкель. — Я вас совсем не узнаю сегодня, граф Батьяни. Вы стоите, а она болтает, вместо того, чтобы вы ее схватили и унесли. Впрочем, она так красива, что даже в моем старом сердце что-то шевелится, когда я смотрю на нее.

Мнимый граф Батьяни медленно протянул руки, схватил Лору и силой привлек ее к себе. Он крепко обнял ее. Лора чувствовала, как он страстно прижимает ее к себе, как губы его крепко прильнули к ее губам. Она отшатнулась, но не со злобой, не с отвращением. Она была удивлена и озадачена. В то же мгновение она сама бросилась в объятия мнимого графа, и губы ее слились с его губами в страстном поцелуе. По поцелую Лора узнала своего горячо любимого мужа.

Тем временем Илиас Финкель радостно потирал руки и ухмылялся. Он ходил вокруг нежно обнявшихся Лейхтвейса и Лоры, восклицая:

— О женщины, как вы изменчивы! Вы, словно камышовый тростник, покачиваетесь из стороны в сторону, вы, точно апрельская погода, сменяете солнышко на дождик, рыдания на смех. За минуту до этого она кричала о ненависти и отвращении, а теперь уже обнимается с ним и целуется. Это у женщин называется верностью!

Вдруг страшный удар по голове сразил Илиаса Финкеля. Он упал на пол. Мнимый граф Батьяни, выпустив Лору из своих объятий, ударом кулака сбил еврея. Вместе с тем он сорвал фальшивую бороду и снова открыл свои объятия.

— Иди ко мне, жена моя, — воскликнул он, — отдохни на моей груди! Не граф Батьяни тебя обнимает, а я, твой муж, твой защитник. Я явился сюда, моя Лора, чтобы спасти тебя.

Обезумев от радости и восторга, Лора снова припала к его груди. Она поняла, что все ее мучения кончились. Лейхтвейс, обняв одной рукой свою жену, с несказанным презрением обратился к валявшемуся на полу еврею.

— Настал твой час, Илиас Финкель, — произнес он. — Ты хотел торговать людьми, ты хотел продать беззащитную женщину тому, кто преследует свою добычу подобно лютому тигру. Ты знал, что Лора принадлежит мне, и ты осмелился посягать на мою собственность. Но ты, конечно, и сам не сомневаешься, что теперь мы сведем с тобою счеты, в итоге которых — твоя смерть.

Илиас Финкель лежал на полу, не смея пошевельнуться; широко открытыми глазами, с суеверным неописуемым ужасом смотрел он на внезапно явившегося мстителя и палача. От страха он не мог произнести ни звука, и лицо его перекосилось до неузнаваемости, нижняя челюсть отвисла, и седые жиденькие волосы буквально встали у него на голове дыбом. Лейхтвейс ни разу в жизни еще не видел такого безмерного ужаса.

— Повремени несколько минут, Лора, — обратился Лейхтвейс к своей жене, — и я выведу тебя из этого ужасного дома, где ты столько выстрадала. Но прежде чем уйти, я должен совершить суд. Негодяй заслужил смерть и без злодеяния, совершенного им над тобою. Ему в свое время удалось избегнуть казни за убийство младенца, но от меня он сегодня не уйдет.

— Гейнц, ненаглядный мой! — воскликнула Лора. — Будь милостив! Не омрачай радостного часа нашего свидания убийством. Не пачкай своих рук в крови этого презренного. Даруй ему жизнь. Об этом прошу тебя я, Лора, твоя жена.

— Слышишь ли ты, Илиас Финкель? — громко и торжественно произнес Лейхтвейс. — Ты слышишь, как за тебя заступается ангел Божий? Ты пытал ее, ты запер ее в подземелье, ты угрожал продать ее смертельному врагу. У нее достаточно оснований ненавидеть и презирать тебя, но она просит за тебя, она хочет даровать тебе жизнь. Но на этот раз я не могу исполнить ее просьбы. Я обязан убить тебя. Всякий человек, встречая на своем пути ядовитую гадину, должен умертвить ее, даже если она ему не угрожает, но гадина эта поползет дальше и может причинить вред другим. Поэтому готовься к смерти, Илиас Финкель. Твои молитвы, впрочем, пользы тебе не принесут. Кто грешил так тяжко, как ты, тот не может отмолить свои грехи в несколько минут.

Финкель с трудом приподнялся немного и на коленях подполз к ногам разбойника.

— Сжалься, Лейхтвейс! — простонал он заплетающимся языком. — Что тебе за польза, если я умру? Я ядовитая гадина, но я уже стар и немощен и никому не могу вредить. Клянусь тебе, если ты даруешь мне жизнь, я переменю образ жизни! Клянусь…

— Не клянись! — резко оборвал его Лейхтвейс. — Твоя клятва — гнусная ложь. Молись! Я не намерен прощать тебя.

Илиас Финкель, дрожа всем телом от страха, обнял колени разбойника.

— Лейхтвейс, — взмолился он, — если ты оставишь меня в живых, я награжу тебя, я дам тебе богатство и власть! Я имею возможность сделать это. Обещаю тебе немедленно уплатить тридцать тысяч гульденов наличными деньгами. Разве это не дороже презренной жизни несчастного еврея? Подумай сам, тридцать тысяч гульденов — все мое имущество, и я охотно пожертвую им, так как боюсь смерти. Мне страшно лежать под землей в деревянном гробу, я тогда не буду дышать, не буду видеть, не буду двигаться.

— Подлость всегда сочетается с трусостью, — обратился Лейхтвейс к Лоре, — и, пожалуй, человек этот достоин жить дальше, чтобы перенести все мучения нищенской старости. Но нет. Я обязан уничтожить его, я должен стереть его с лица земли. Обнажи свою грудь, Илиас Финкель, через минуту все будет кончено.

С этими словами Лейхтвейс выхватил кинжал, на лезвии которого еще виднелась запекшаяся кровь.

— Ты видишь эту кровь? — спросил он Илиаса Финкеля, который при виде кинжала упал навзничь. — Это кровь твоего сообщника, кровь Пьетро Ласкаре, который поплатился жизнью за общение с тобой. Убив его, я обязан убить и тебя.

Лейхтвейс занес над евреем руку с кинжалом. Илиас Финкель пронзительно вскрикнул и заплетающимся языком проговорил:

— Даруй мне жизнь! Я подарю тебе миллион! Миллион прусских талеров! Сегодня же ночью я отдам их тебе, и если ты умен, то получишь гораздо больше.

— Миллион талеров? — в недоумении произнес Лейхтвейс. — Ты ума лишился? Страх помутил твой ум? Откуда у тебя миллион?

Илиас Финкель, видимо, переживал ужасную внутреннюю борьбу. Это была борьба жадности и алчности с желанием влачить дальше жалкое существование. Но чувство самосохранения взяло вверх. Дрожащими руками Илиас Финкель расстегнул жилет и вынул из потайного кармана лист бумаги.

— Бери, читай, — проговорил он, — а потом скажи сам, могу ли я подарить тебе миллион. Он внесен в английский банк, и если ты будешь умен, то можешь получить его.

Лейхтвейс выхватил бумагу из рук еврея. Лора подняла фонарь и направила свет на бумагу. Лейхтвейс начал читать. Чем дальше он читал, тем больше лицо его принимало выражение неописуемого изумления. Как бы не поняв сразу, он снова перечитал бумагу. Но вдруг он громко засмеялся и голосом, полным радости, воскликнул:

— Вот теперь, граф Батьяни, в моих руках находится оружие, которым я могу погубить тебя. Если бы у тебя было даже сто тысяч жизней, эта бумага положит всем им конец. Ты собираешься предать город, доверенный твоей охране. Ты хочешь обмануть граждан, полагающихся на тебя как на коменданта крепости, ты хочешь сдать крепость прусскому королю за миллион талеров. Да, обо всем этом свидетельствует твоя подпись, граф Батьяни. Я знаю ее и не сомневаюсь в ее подлинности. Этот документ в моих руках обратится в секиру, которой я обезглавлю тебя. Ликуйте вместе со мной, ангелы Неба. Низвергнут самый гнусный подлец. Он передан в руки человека, который клянется, что избавит мир от изверга, слишком долго наводившего ужас.

Илиас Финкель сложил руки и простер их к Лейхтвейсу.

— Господь милостив, — проговорил он, — в последнюю минуту он дал мне возможность спасти мою жизнь. Пусть народ растерзает графа Батьяни на части, я буду жить, а у меня и без этого миллиона найдется чем прокормиться.

— Ты слишком рано торжествуешь, — возразил Лейхтвейс, — я не давал тебе никаких обещаний. Пусть судьба твоя будет зависеть от случайности. Я не убью тебя, но я предам тебя гибели. Пусть Господь решит твою участь.

Илиас Финкель дико вскрикнул и отшатнулся. Но Лейхтвейс уже схватил его. В подземелье разыгралась мрачная, ужасная сцена. Лейхтвейс швырнул еврея об пол, так что у того кости затрещали, и связал его по рукам и ногам. Как Финкель ни отбивался, он ничего не смог сделать. Убедившись, что сопротивление ни к чему не приведет, он осыпал Лейхтвейса потоком брани.

— Будь проклят, разбойник! — прохрипел он. — Проклятие на всех, кто любит тебя! Ты хочешь бросить меня здесь на произвол судьбы? Ты хочешь убить меня, не пачкая рук в крови? Ты хочешь, чтобы я умер от голода и отчаяния, а сам берешь драгоценный документ и захватишь миллион. Он нелегко мне достался и нелегко было убедить графа подписать эту предательскую бумагу. Что же получилось? Я трудился не для себя, а для разбойника Лейхтвейса. Боже праведный, неужели Ты не сразишь молнией этого вора? Сотвори чудо, о Господи, разверзи хляби небесные, сотвори второй потоп. Пусть все они потонут! Я разорен! Я погиб!

— Да, ты погиб, — отозвался Лейхтвейс и оттолкнул связанного Финкеля ногой в угол подвала, — ты погиб, если Господь не спасет тебя каким-нибудь чудом. Здесь в этом подземелье я тебя брошу, здесь тебя никто не будет искать. Предаю тебя мукам голода, отчаяния и угрызениям совести. А если случайно ты и спасешься, то, конечно, никогда в жизни не забудешь часа, в который был на краю гибели. А теперь, Лора, уйдем отсюда. Товарищи нас ждут. Их радость будет безгранична, когда они увидят тебя живую и невредимую.

Лейхтвейс нежно обнял жену и вместе с нею вышел из погреба, не обращая внимания на крики и брань Финкеля, который в бессильной злобе и ярости катался по полу. Поднимаясь наверх по лестнице, Лейхтвейс и Лора от волнения не могли говорить. На этот раз судьба очень сурово обошлась с ними и разлука чуть не превратилась в смерть. Поднявшись в переднюю квартиры Финкеля, они вошли в его комнату в надежде отыскать для Лоры какой-нибудь плащ или большой платок. Лейхтвейс не хотел, чтобы она вышла на улицу в легком белом платье. В этой комнате, где еще так недавно сидел Илиас Финкель, строя преступные планы, где алчный еврей считал заранее свою наживу от выдачи крепости и продажи жены разбойника, здесь Лора снова горячо обняла своего возлюбленного мужа.

— Наконец ты снова со мной! — воскликнула она. — Снова я вижу тебя, снова я могу обнять тебя, ненаглядный мой Гейнц. Ты представить себе не можешь, что я выстрадала и какие муки вынесла. Ты думал, что я мертва, но я не могла только стряхнуть с себя оцепенения, в которое впало мое тело. Я видела и слышала все, что делалось кругом меня. Я видела твое горе, видела твои слезы, ощущала твои поцелуи. Я напрягала все свои силы, чтобы издать какой-нибудь звук, хотя бы вздох, и показать тебе, что я еще жива. Но я ничего не могла сделать, все мое тело точно окаменело. Я слышала, как ты беседовал с итальянцами о моем погребении, и чуть с ума не сошла при мысли, что буду заживо похоронена. Я испытала, что значит смертельный страх, я умирала при полном сознании. Когда вы положили меня в ящик и ты понес меня на кладбище, дорогой Гейнц, я отдала бы все на свете, лишь бы иметь возможность произнести одно только слово. Затем последовали дальнейшие ужасы. Итальянцы вытащили меня из могилы и перенесли в свое забрызганное кровью подземелье. Как теперь, вижу над собой нож, я еще чувствую прикосновение холодного клинка. Я уже не сомневалась, что настал мой последний час, что я буду зарезана презренными убийцами. Но вдруг я почувствовала, как у меня на лбу выступил пот. Кровь внезапно пришла в движение, ко мне вернулись силы и способность двигаться. Я приподнялась. Я была жива. О, как хочу я скорей забыть все эти ужасы и страдания! Слава Богу, теперь все прошло и я снова с тобою, ты снова обнимаешь меня. Теперь ничего мне больше уж не страшно. Когда я прижимаюсь к твоей груди, я спокойна.

— Да, Лора, — воскликнул Лейхтвейс, у которого на глазах выступили слезы при ее рассказе, — ты спасена волею всемогущего Бога!

Снова уста их слились в поцелуе. Оба они рыдали от счастья.

— Гейнц, — прошептала Лора, — я хочу высказать тебе просьбу.

— Говори, дорогая.

— Обещай мне, что мы как можно скорее вернемся в нашу пещеру. Я тоскую по ней. Правда, и там нам угрожали опасности, но мы не были вынуждены расставаться, и я еще никогда не переживала таких ужасов, как за эти последние месяцы. Я тоскую по шелесту листьев в нашем родном лесу, по журчанью источника, по пению птиц, которые по утрам будили нас своими песнями. Я хочу снова увидеть волны Рейна, свою родную страну. Там и цветы иначе благоухают, там и деревья шелестят листьями иначе, и птицы поют не так, как здесь. Обещаешь ли ты мне, мой Гейнц, что мы как можно скорей вернемся в наше подземное жилище?

Лейхтвейс мрачно нахмурил брови и ничего не ответил.

— Как, — изумилась Лора, — ты отказываешь в моей просьбе?

— Нет, Лора, — ответил Лейхтвейс, — но только я не могу обещать, что мы немедленно отправимся домой. Прежде чем уйти отсюда, прежде чем покинуть этот город, я должен довести до конца дело мести. Это моя священная обязанность. Я тоже вынес ужасные муки, которые могут сравниться с твоими страданиями. Я видел, как ты находилась во власти человека, преследующего тебя годами. Я еще и сейчас слышу страстные объяснения Батьяни, обращенные к тебе, моей святыне, моему божеству. Каждое его слово било меня по лицу, от каждой фразы я краснел и за каждое слово свое Батьяни должен мне теперь заплатить своей жизнью. Но месть моя направлена не против него одного. Я буду мстить всему населению Праги, которое бросило меня с тобой в пучину волн. Они узнают, что Лейхтвейса и жену его нельзя безнаказанно оскорблять, они поплатятся за причиненное нам зло. Завтра ночью я отомщу Батьяни и завтра же ночью зажгу такой пожар в Праге, что прусскому королю достанутся одни только развалины.

— Боже милосердный! — воскликнула Лора. — Ты хочешь погубить целый город? Подумай, Гейнц, что ты затеял? Ведь нас оскорбили лишь подонки. Почему же ты хочешь мстить и невиновным?

Лейхтвейс кусал губы, и глаза его загорелись мрачным огнем.

— Не проси за этот злополучный город, Лора, он обречен мною на гибель, хотя, быть может, погибнет и без меня. Мое решение отомстить непреклонно, и даже твои просьбы будут напрасны.

— Я напомню тебе о словах Авраама, с которыми он обратился к Господу Богу, моля его пощадить Содом и Гоморру во имя хотя бы единого праведника.

— Праведника Господь сам защитит, — воскликнул Лейхтвейс, — а все остальные пусть погибнут! А теперь пойдем, Лора. Вон лежит платок, который, вероятно, принадлежал итальянке Лусиелле. Накинь его и пойдем.

Спустя минуту Лейхтвейс и Лора вышли из дома. Пройдя через город, они благополучно добрались до маленького домика вблизи моста, где их ожидали товарищи. Когда разбойники увидели Лору, они разразились громкими криками радости, точно Бог ниспослал им неожиданное счастье. Они окружили Лору со всех сторон, обнимали и целовали ее без конца. Все сразу снова оживились. Лейхтвейс отозвал в сторону Бруно и Отто и приказал им немедленно отправиться на колокольню собора.

— Там вы найдете привязанную женщину, — сказал он, — выпустите ее на свободу. Но скажите ей, что ее настигнет месть Лейхтвейса, если она проронит хотя бы одно слово о том, что видела и слышала. Она знает меня и будет молчать.

Бруно и Отто ушли. Остальные сели за стол вместе с Лорой и Лейхтвейсом и поужинали. Лора жадно набросилась на скромные блюда, наскоро приготовленные Елизаветой, а Лейхтвейс с восторгом наблюдал за каждым ее движением. Он то и дело гладил рукой ее пышные волосы и с благоговением слушал ее мягкий голос, не отрывая глаз от нее, как бы все еще не постигая чуда, благодаря которому она вернулась к нему.

Через час Бруно и Отто вернулись. Их доклад сильно обеспокоил Лейхтвейса. Оказалось, что они не нашли Лусиеллы на колокольне. Они принесли с собой перерезанные веревки, которыми она была связана, и сообщили, что она исчезла, будучи, по-видимому, кем-то освобождена. Лейхтвейс с недовольным видом покачал головой.

— Напрасно я ей даровал жизнь, — проговорил он, — она выдаст все и, быть может, в настоящую минуту докладывает графу Батьяни обо всем, что произошло. Друзья мои, надо действовать решительно, иначе Батьяни уйдет от нашей мести.

Лейхтвейс подошел к окну и выглянул наружу. Он задумал новый план, который неминуемо должен был привести к гибели его врага. Затем он снова обратился к своим друзьям.

— Зигрист, — спросил он, — видел ли тебя Батьяни когда-нибудь лицом к лицу?

— Ни разу, — ответил Зигрист, — разве только тогда, на большой дороге, близ села Шенейх, когда он напал на нас вместе с разъяренными крестьянами.

— Тогда он не мог рассмотреть тебя. Пойди сюда, я объясню тебе, что ты должен сделать. Никогда я еще не доверял тебе опасного поручения, которое требует отваги, решимости, присутствия духа и ума.

Зигрист взял Лейхтвейса за руки и радостно воскликнул:

— Ты знаешь, Лейхтвейс, что я готов положить жизнь за тебя. Если ты хочешь дать мне поручение, связанное с гибелью негодяя Батьяни, то ты наполняешь меня гордостью и радостью.

Лейхтвейс с Зигристом перешли в другую комнату и там проговорили довольно долго. Затем Лейхтвейс позвал остальных.

— Исполнили ли вы мое приказание? — спросил он, — удалось ли вам совершить кражу, о которой я говорил?

— Да, удалось, — ответил Рорбек, — мы совершили взлом того магазина, на который ты указал, и похитили оттуда богатые наряды. Мы не знаем, для чего они тебе нужны, но воля твоя для нас — закон.

— Значит, наряды готовы?

— В другой комнате лежит огромный узел.

— Были ли вы затем у того парикмахера, о котором я вам говорил?

— Были. Парики и фальшивые бороды готовы.

— Благодарю вас, друзья мои. Я хорошо знаю, что всегда и во всем могу положиться на вас. Слушайте же, что вам предстоит сделать завтра ночью. Тебе, Зигрист, я уже дал необходимые указания. Когда ты исполнишь возложенное на тебя поручение, то примешь меры, чтобы завтра к полночи были готовы лошади, на которых мы в случае надобности покинем город. Предоставляю тебе достать этих лошадей, знаю, что ты сумеешь справиться с этой задачей.

— Завтра к полночи лошади будут готовы, — решительно заявил Зигрист, точно ему стоило только войти в конюшню и вывести лошадей.

— Тебе, Рорбек, — продолжал Лейхтвейс, — я поручаю охранять Лору и Елизавету. Чтобы ни случилось, ты не отойдешь от них ни на шаг и будешь их защищать, жертвуя, в случае надобности, своей жизнью.

— Пуля, предназначенная им, — ответил Рорбек, — пронзит сначала меня. Живым я не отойду от них.

— Я знаю, друг мой, что ты не бросаешь слова на ветер, — ответил Лейхтвейс. — А теперь очередь за вами, молодые мои друзья. Кто из вас хочет оказать услугу, которая, в случае неудачи, может привести к гибели?

— Позволь мне, — поспешно сказал Бруно.

— Нет, мне, — произнес Отто.

Лейхтвейс с гордостью взглянул на своих юных товарищей.

— Люди говорят, — сказал он, — что нет человека беднее разбойника Лейхтвейса. Как я неизмеримо богат и счастлив, что могу похвалиться такими друзьями, которые готовы умереть, пойти в огонь и в воду за меня. Как мне благодарить Бога за то, что Он даровал мне самые ценные сокровища: любовь благородной женщины и дружбу хороших людей. Слушайте же, милые мои, в чем дело: сегодня утром я показывал вам то большое, мрачное здание, расположенное в конце города, там, где река Влтава вступает в пределы Праги. Это здание — пороховые погреба. В настоящее время там, как я узнал из достоверных источников, лежит около трех тысяч пудов пороха. Достаточно одной искры, чтобы вызвать взрыв с самыми ужасными последствиями.

— Мало того, — воскликнул Зигрист, — вся Прага будет разрушена, если взорвать пороховые погреба. Боже упаси нас и город от такого несчастья! Оно будет стоить жизни тысячам народа.

— А я именно и хочу вызвать эту катастрофу, — ответил Лейхтвейс, глаза которого загорелись мрачным огнем. — Да, друзья мои, вы ужасаетесь. Вы знаете, что я отхожу в сторону, чтобы не раздавить жука, ползущего по моей дороге, и сами не раз видели, как я поднимал с земли выпавшего из гнезда птенца, чтобы положить его обратно. Но завтра я совершу преступление единственное в своем роде. Завтра я похороню весь город, я взорву пороховые погреба, я сразу подожгу всю крепость, я погублю гордую, золотую Прагу, которая падет от мести разбойника Лейхтвейса.

Разбойники молчали.

— Друзья мои, — продолжал Лейхтвейс, — мое решение непоколебимо. Я хочу погубить этот город и поэтому взорву три тысячи пудов пороха. Море огня зальет золотую Прагу, и все воды реки Влтавы не будут в состоянии потушить этот пожар. Слишком жестоко согрешили граждане этого города передо мной и моей женой. Слишком велика была ненависть, с которой они нас преследовали. Я должен совершить страшный суд, чтобы имя разбойника Лейхтвейса запечатлелось огненными буквами на скрижалях истории Праги.

Вдруг Лора и Елизавета опустились перед Лейхтвейсом на колени.

— Ненаглядный мой Гейнц, — воскликнула Лора, — укроти свою жажду мести! Прости несчастных! Когда они бросали нас в реку, они не ведали, что творили. Они были обмануты клевретами графа Батьяни, совратившими их души и сердца. Ты покроешь свое имя позором. Ты уподобишься Герострату, который разрушил храм Дианы Эфесской только для того, чтобы увековечить свое имя в истории. Умоляю тебя! Прояви истинное величие и откажись от такой жестокой мести.

— Я присоединяю свою мольбу к просьбе Лоры, — проговорила Елизавета. — Подумай сам, какое ужасное несчастие ты хочешь вызвать. Если взорвутся пороховые погреба, если будут разрушены целые кварталы, то погибнет множество стариков, женщин и детей, которые ничем не провинились перед тобой. Лейхтвейс, подумай, что этим ты сам себя унизишь.

Лейхтвейс стоял, скрестив руки на груди; он пытливо смотрел то на Лору и Елизавету, то на своих товарищей, как бы желая угадать их мысли.

— Что вы скажете на это, друзья мои? — обратился он к Рорбеку и Зигристу. — Уступить ли просьбам Лоры и Елизаветы, или исполнить раз принятое решение, хотя бы оно даже противоречило моим лучшим чувствам?

— Если ты намерен отомстить городу, — ответил Зигрист, — то я присоединяюсь к тебе. Влиятельные лица имели возможность остановить безумную чернь и предупредить злодеяние, совершенное над тобой и твоей женой. Они этого не сделали. А если так, то пусть праведники страдают вместе с грешниками. Я вполне присоединяюсь к твоему решению.

— И я тоже! — воскликнул Рорбек. — Правда, жаль мне невинных жертв, но нельзя безнаказанно оскорблять нашего атамана.

Бруно выступил вперед.

— Я прошу тебя, Лейхтвейс — произнес он, — поручи мне взорвать пороховые погреба. Ты знаешь, мне жизнь не дорога, я продолжаю жить только потому, что враг самоубийства, считая его величайшей трусостью. У меня злой рок отнял все. С утратой Гунды померкло солнце моей жизни. Поэтому я имею больше всех право оказать тебе услугу, которая несомненно будет стоить мне жизни.

Лейхтвейс положил руку на плечо Бруно и торжественно произнес:

— Ты будешь орудием моей мести. Завтра ночью, ровно в час, не раньше, не позже, пороховые погреба Праги должны взлететь на воздух. Для этого тебе придется проникнуть внутрь башни над погребами. Я объясню тебе, каким образом туда попасть: башня задней стеной выходит на берег реки, там перед дверью стоит часовой. С той стороны охрана невелика, так как никто не думает, что именно со стороны реки будет произведена попытка проникнуть в башню. Вы, Бруно и Отто, возьмете завтра лодку и спуститесь вниз по течению. Когда вы доедете до указанного мною места, часовой окликнет вас. Вместо ответа вы оба возможно быстрее выскочите из лодки и расправитесь с ним, прежде чем он успеет пустить в ход оружие. Вы не должны дать ему возможности выстрелить, иначе поднимется на ноги весь караул, и тогда все погибло. Если будет возможность, пощадите жизнь ни в чем не повинного часового. Отто пусть перетащит его в лодку и уплывет с ним по течению, подальше от порохового погреба. А ты, Бруно, взломай дверь и войди внутрь. Там ты скоро найдешь помещение, в котором сложено много бочек с порохом. Все остальное ты сам знаешь: в одну из бочек вложи горящий фитиль с тем расчетом, чтобы взрыв произошел только через несколько минут, а сам постарайся выбежать наружу. Пустись вплавь по реке вниз по течению, где тебя будет ожидать Отто с лодкой.

Бруно крепко пожал руку Лейхтвейса.

— Благодарю тебя, — произнес он, — за твое ко мне доверие. Будь уверен, что завтра ночью, ровно в час, пороховые погреба будут взорваны. Если я не успею добежать до реки и спастись — сохраните обо мне добрую память и молитесь за мою грешную душу.

— Друзья мои, — сказал Лейхтвейс, — теперь пора нам и отдохнуть. В этом доме мы спокойно можем переночевать; никто не подозревает, что мы здесь. Погасите свет и усните, друзья мои. Завтра настанет великий день, который останется памятным мне на всю жизнь. Это день мщения! Наконец-то окончится долгая, упорная борьба, которую я веду с моим смертельным врагом, Батьяни. Молитесь, друзья мои, и просите Господа, чтобы Он благословил нас и даровал нам победу.

Вскоре в маленьком доме на берегу реки Влтавы воцарилась тишина. Все были сильно утомлены и потому скоро уснули. Один только Лейхтвейс не спал. С озабоченным лицом сидел он в глубокой задумчивости. Волнение его все еще не улеглось, и сердце учащенно билось при мысли о мщении смертельному врагу.