"Антон Никитин. Повесть о некоей брани" - читать интересную книгу автора

жалко, да не поможешь ей. Расхлебывайте теперь сами."
"Зарезали его - зарезали определенно," - рукопись теснила воображение
профессора, по старой памяти свертываясь в свиток.
Царица, желающая крови за сына, опомнилась, когда Волохов уже улиз-
нул.
Василиса Волохова поднялась с сырой темно-красной земли и сквозь боль
увидела, как толпа рванулась, подчиняясь царицину наказу, на Битяговско-
го.
Битяговский побежал.
Осип вбежал на подворье дьяка и дурным голосом закричал: "Данило, хо-
вайся, Дмитрия зарезали и батьку твоего сейчас затопчут!"
Петр оторвался от кваса, осознал реальность происходящего, по-смотрел
на Семена, кашляющего у ворот, и позвал его в дом. "На Дьячью избу они
свои лапы не подымут - царский чин все-таки."
Профессор, путаясь в словах, задыхаясь от волнения, бежал по строкам.
"По какому праву, по какому закону - меня? Я же дьяк, нет, я историк, я
Батогов, не Битяговский, хотя похоже..." Он ворвался в дом, захлопнув
перед толпой дверь избы.
Петр посмотрел на отца, понял. "Ну, Господи, пронеси!"
Мать рыдала в углу, предчувствуя свое разорванное ухоженное тело.
В дверь бился тюлений бок толпы, страшным рыком скалил зубы неведомый
столапый зверь. Ухнуло, заголосило - на дворе мужичье вскрыло погреб,
пили прямо из бочек, бочки били об намокшую от пролитого землю, и они
лопались с хлюпаньем и треском. Дверь, наконец, выпала, обнажая ткань
дерева, и толпа ворвалась в дом.
"Не при чем я тут! Его, его душите, я не царский человек!"кричал
Осип, указывая на Данилу, но захлебнулся, бурой меховой кучей перелетел
через голову и, растянувшись, провалился на дно берлоги.
Горела лампа дневного света, водочная бутылка сияла отраженной иск-
рой, на ящике сидел Кириллыч.
Зверские бородатые рожи обступили Петра, пьяно обжигая воздух. Мужик
с азиатским прищуром вытащил, путаясь в красной рубахе, из-за пазухи
нож. Петр закрыл глаза.
Профессор почувствовал, что сердце пытается выбраться из груди, сжа-
тое и избиваемое. "Все... Завтра же в отгулы", - выскочил из хранилища.
Московский вечер немного его успокоил.
Обхватив голову фалангами, лапами, руками, скрючившись, Петр перева-
ривал блеск неунявшегося еще под горлом бунта. "Что же они делают-то с
людьми, гады, что они делают, - возмущение кипело в нем смолой, обжигая
глотку. - Сволочи безнаказанные!"
Юность Качалова слиняла с Кириллыча, осела, сморщилась и стерлась,
как переводная картинка, обнажая старческий оскал, небритые щеки и
угольные морщины старого истопника. Очнулся Кириллыч только от неясной
тревоги, исходящей извне.
Семен тихо подавил в себе медвежий стон и жалость к чужой, но вроде
как родной матери, умершей лет четыреста назад, и тоже насторожился.
Оба истопника смотрели на Петра. Привыкшие не оставлять весомых сле-
дов, да, к тому же, не слишком еще соображая, они представили себе ис-
чезновение ненужного свидетеля.
Кириллыч привычно превратил его огнем в пепел, Семен, почувствовав