"Геннадий Николаев. Белый камень Эрдени" - читать интересную книгу автора

через весь город, поддерживая с боков шатающегося Виталия, у которого
вдруг одна нога оказалась короче другой (никогда в жизни не было такого!),
как буквально ползком взобрались на борт теплохода и рухнули на верхней
палубе, чуть живые от изнеможения. Не стоит говорить также и о том, как
перегружались в порту Байкал с теплохода на легендарный "Комсомолец", как
потом плыли двое с половиной суток и Виталия невозможно было выгнать из
ресторана и буфета. Наконец мы выгрузились в Усть-Баргузине, и это был наш
первый привал.
На другое утро в шесть ноль-ноль я подняла всех звоном пустого котелка
- проводник с лошадью и собакой ждал у дороги. Все рюкзаки, кроме моего,
погрузили на бедную лошадь, я несла свой рюкзак сама, потому что люблю
физическую нагрузку.
Два дня мы шли вдоль берега реки, по узкой тропке, через глухую тайгу.
Нас кусали комары и донимала мошка. Больше всех страдал Виталий (за счет
большей площади открытого для укусов тела). Мы все жалели его и старались
подбодрить, как могли. На третьи сутки пути мы вышли из лесу и,
потрясенные, остановились. Перед нами расстилалась ровная, вся желтая от
лютиков долина. Впереди, казалось, в нескольких шагах, вздымались горы.
Они стояли перед нами и были так близко, что для того, чтобы взглянуть на
их белоснежные вершины, приходилось задирать голову.
Нас вел Василий Харитонович Мунконов, старый бурят, низенький, щуплый,
с веселыми глазами, в которых удивительно смешивались два его качества:
добродушие и хитрость. За ним, мотая головой и взмахами хвоста отгоняя
паутов, вышагивал приземистый грязно-белый конь по кличке Лоб-Саган,
нагруженный рюкзаками. Впереди, колыша траву, трусил лохматый пес Хара,
что по-бурятски означало "черный". Мы, четверо, вытянувшись цепочкой, шли
друг за другом, отмахиваясь от комаров березовыми ветками.
Начался долгий мучительный подъем. Бедная лошадь... Сколь терпеливо и
многострадально это животное! Сначала Виталий держался за подпругу, потом
за хвост, в конце концов на одной из площадок мы обвязали его веревками, и
наш коняга, напрягаясь из последних сил, волоком перетягивал Виталия с
уступа на уступ. Наконец мы достигли перевала. Вершины хребта скрывал
густой туман. Воздух был холоден и насыщен водяной пылью. Одежда наша
быстро отсырела. Камни, мох, корявые низкорослые лиственницы - все было
сырое, холодное, серое. Лошадь боязливо жалась к нам, всхрапывала - от ее
мокрой шерсти шел пар. Хара, как только мы остановились, лег, свернулся
калачиком и прикрыл нос кончиком хвоста. Виталий хотел передохнуть и
подкрепиться, но Василий Харитонович, обычно соглашавшийся с нами,
решительно затряс рысьей шапкой:
- Не, не, не. Пошли. Перевал - бэрхэ, трудный. Горняшка сорвется,
раскачает сардык - девять дней, девять ночей будет дуть. Ох, плохо будет.
И мы пошли вниз, в долину, по чуть приметной тропке, которую каким-то
чудом различал Лоб-Саган. Заночевать пришлось на узкой скалистой площадке,
более-менее ровной, пологой и гладкой, так что не надо было расчищать ее
от камней и привязывать вещи. Все мы ужасно измотались, устали до тошноты,
до синих мух перед глазами. Даже Василий Харитонович заметно сдал: его
бронзовое лицо осунулось, глаза совсем спрятались за припухшими веками, он
часто снимал свою мохнатую шапку и рукавом телогрейки вытирал голую, как
яйцо, голову.
Спали не раздеваясь, не разводя огня. Конь по знаку Василия