"Повесы небес" - читать интересную книгу автора (Бойд Джон)

Глава вторая

В ежегоднике училища (так начал Адамс свой рассказ) зафиксировано официальное прозвище О'Хары — Кинг Кон.[16] Он был первым человеком, которого я встретил в Мэндэне, и в течение пяти минут, пока нас официально представляли друг другу, я стал жертвой его первого происка — игры на доверии. Пока старшекурсник представлял нас друг другу, я швырнул свою сумку на нижнюю койку в указанной нам комнате.

— Курсант Адамс. А это ваш товарищ по комнате — курсант О'Хара.

Мне следовало быть осторожным уже тогда, потому что дорожные вещи О'Хары были не в сумке, а в саквояже, но его руки, такие же мозолистые, как у меня, и улыбка, украшенная разбегающимися веснушками, обманули меня.

— По вашему дружелюбному лицу и честным глазам, — сказал он, — я делаю вывод, что вы американец.

— Верно, — ответил я.

— А по вашему акценту — я отлично разбираюсь в диалектах — сужу, что вы из самых гостеприимных американцев — южанин.

— Джексон Гэп,[17] Алабама, — подтвердил я, изумившись тому, как он сумел определить это только по одному слову, которое я успел сказать до этого.

О'Хара разговаривал с нейтральным английским акцентом, на своеобразном гибриде двух языков: языка, на котором разговаривают в США на Среднем Западе, и языка, на котором разговаривают в Оксфорде, — и который обычно предпочитают дикторы телевидения. Зато все остальное у него было типично ирландское: огненно-рыжие волосы, веснушки, чрезмерно выдающийся вперед нос, выделяющиеся скулы и ямка на подбородке.

— Я жалкий ирландец, — сказал он, — из графства Мит. Мы, ирландцы, так бедны и так стеснены на нашем маленьком острове, что не можем позволить себе щедрую великодушность американцев… О-о, я вижу, вы заняли нижнюю койку. Ну что ж, карабканье на верхнюю койку пойдет мне на пользу.

— О'Хара, — сказал я, — если ты хочешь нижнюю койку, то она твоя.

— Ну, нельзя же соглашаться со всем тем, что я ни скажу… Как тебя зовут?

— Джон. А друзья зовут меня Джеком.

— Джек! Красивое простое имя. А мое имя Кевин, но я предпочитаю Ред… Нет, Джек, я не могу воспользоваться твоим великодушием. Скорее я рискну сломать себе шею, упав сверху, так как, признаюсь, малость выливаю субботними вечерами.

— Койка целиком твоя, Ред, — воскликнул я, — я никогда не смогу взвалить на свою совесть смерть пьяного человека.

Не отступая от слов я поднял сумку на верхнюю койку и тут увидел на ней бирку авиакомпании «Дельта», жирно проштемпелеванную надписью «Монтгом-Мэндэкс», означающей "от Монтгомери[18] до Мэндэна". Вот откуда О'Хара почерпнул информацию обо мне!

О'Хара был честен настолько, насколько позволяли ему его таланты. Он сказал лишь часть правды, когда говорил, что «малость» выпивает субботними вечерами. В последующие три с половиной года, единственный трезвый субботний вечер мы провели вместе в тренировочном полете на три парсека в глубь Млечного пути, во время которого О'Хара продемонстрировал, что мастерство космического жокея равно его мастерству пьяницы. Он мог развернуть корабль в Солнечной системе и доставить вас к Плутону или Урану по вашему желанию. На Земле ли, в Космосе — он был одинаково бесстрашен, в самом деле веруя в свою удачу ирландца. Он всегда носил зеленые, с узором в горошек, трусы и поигрывал зеленым брелком в виде эльфа, сделанным из ручки настройки какого-то неисправного прибора. Что ж, я носил в кармане высушенную кроличью лапку, но не полагался на нее.

Наши субботние вылазки в джунгли Мэндэна по временам напоминали набеги дикарей. Ред выбирал дома с ограниченным допуском, охраняемые военной полицией, исходя из теории, что в таких домах стараются получать удовольствие офицеры, которые не хотят, чтобы их узнали курсанты. Возможно, он был прав относительно дома Мадам Чекод — "дрянной Мери" для курсантов. Ее девочки были достаточно воспитанны, чтобы не приклеивать жвачку за ушами, а сама она держала бутылку Джемисона[19] специально для Реда. У каждой девочки в комнате был телевизор и Ред праздно проводил воскресные утра, упиваясь своей второй страстью — мыльными операми.[20]

До нашего выпускного года я и Ред ходили в такие дома свободно, потому что мы держали гражданскую одежду в камере хранения на автобусной станции, а военная полиция никогда не придиралась к гражданским лицам.

Как-то февральским вечером нашего выпускного года Ред и я, в обществе Мадам Чекод, наслаждались предваряющей последующие развлечения выпивкой, как вдруг Реду вздумалось оскорбиться поведением шведа, который предпочел водку ирландскому виски. Ред пытался доказать, что путешествия в космическом пространстве позволяют ему квалифицировать себя как эксперта по напиткам. Его противник логично доказывал, что космические полеты не могут сделать человека специалистом по спиртным напиткам. Ред вознегодовал на вторжение логики в доказательства и решил применить другие методы убеждений.

К несчастью, Ред был слишком мал и пьян, чтобы убедить человека, готового засучить рукава в защиту водки, и я вставил несколько аргументов в пользу бербона[21] с водой. Бербон мог бы стать коронованным королем напитков в Мэндэне, если бы треск мебели, визг женщин и звон бьющихся стекол не привлекли с улицы военную полицию. Мой оппонент указал на О 'Хару:

— Вот этот космический кадет затеял драку, а этот безрогий к нему присоединился.

— Космический кадет? — сержант военной полиции повернулся к О'Харе. — Покажите-ка ваше удостоверение личности, мистер.

— Меня переворачивали, майор, и мой бумажник куда-то подевался, но этот джентльмен, — Ред кивнул на меня, — фермер из Дубьюка, а я работаю у него по найму. Он поручится за меня.

Сержант повернулся ко мне.

— Покажите ваши ладони, мистер.

И когда я поворачивал ладони, я понял, что меня перехитрил солдат, у которого мозгов чуть меньше, чем мускулов. За те три года, что я пробыл курсантом мозоли сошли напрочь.

— Вы тоже лжец, — сказал сержант.

— И ты позволяешь этой собачьей морде называть курсанта лжецом, Адамс? — в гневе промычал О'Хара, удерживаемый двумя полицейскими.

Внезапно я почувствовал, что должен поддержать и защитить честь Флота. Мой кулак ударил в живот сержанта, громкое «вуууффф» привлекло внимание его товарищей; они бросили О'Хару и навалились на меня.

Измена и предательство!

Сквозь заграждение из полицейских дубинок, мелькающих перед глазами, я мельком увидел, как О'Хара ускользает в дверь, тогда как ему следовало атаковать раскрытые фланги и тылы противника. Рыжая крыса оставила меня одного. Гнев замедлил мою реакцию, полицейскому легко удалось зайти сзади и заломить мне руки.

Но справедливость восторжествовала. Слишком пьяный, чтобы благополучно преодолеть обледеневшие ступеньки, О'Хара поскользнулся и упал на тротуар. Когда полицейские выволокли меня наружу, Ред храпел в непосредственной близости от прибывшего тюремного фургона.

В воскресенье я проснулся перед полуднем в вытрезвителе военной полиции, предназначенном для военнослужащих, и, встав, зашатался от похмелья, побоев и возмущения при воспоминании о дешевой попытке О'Хары принести меня в жертву и спасти свою шкуру. На этот раз он спал на верхней койке, куда его, ввиду легкого веса, было легче забросить, чем меня, а на его лице из-под веснушек едва проглядывал большой синяк. Подобравшись к его уху, я просвистел "Битву в море Бойна".[22]

Он проснулся и повернулся лицом к краю койки.

— Ты — жалкий Мик,[23] - сказал я, — ты втравил меня в драку с полицейскими, чтобы спасти собственную шкуру.

— Джек, парень, ты наносишь мне серьезное оскорбление. Я намеревался убежать, чтобы достать для тебя предписание о habeas corpus.[24]

— Хабеас корпус? При воинском слушании дела?.. Слезай с койки. Я сейчас покажу тебе хабеас из кусков твоего корпуса…

К чести 'О'Хары, зная, что истина и сила были на моей стороне, он не стал увиливать от драки. Прежде, чем надзиратели разняли нас, синяков у нас стало поровну.

Я рассказываю об этом инциденте для того, чтобы показать, что О'Хара научился уважать мои кулаки, и я уверовал, что обладал единственной парой кулаков на всем континенте, к которой он относился с почтительностью. А кроме того, я хочу продемонстрировать, каким изворотливым был его ум, что даже любые непродуманные интриги всегда оставляли ему путь для отступления.

После вынесения приговора мы сели на нижней койке и провели самую короткую в истории флота стратегическую конференцию. Мы были под охраной, не в военной форме, истерзанные и покрытые синяками. Нас арестовали в зоне ограниченного допуска за нарушение спокойствия. Мы сопротивлялись аресту и мне вменялось обвинение в нападении на полицейского. К этому времени полный рапорт об инциденте уже должен быть в училище на столе у офицера по режиму.

Мы решили говорить правду, но Ред казался настроенным до странности оптимистично.

— Предоставь это дело мне, Джек.

В полдень Береговой патруль отвез нас в училище с предписанием о заключении под домашний арест. В понедельник утром за нами пришел матрос от Командующего Омубу. Командующий был родом из Ганы и в качестве официального диалекта употреблял местный английский язык афро-американцев. Поэтому он потратил около двадцати минут на то, чтобы громко прочесть рапорт военной полиции, затем откинулся на спинку стула и с недоверием, отвращением и печалью посмотрел сначала на меня, а потом на Реда.

— Джентльмены, из этого рапорта явствует, что вы оба непригодны для нашей службы. После того, как вы будете отчислены, Адамс, я полагаю, вы перейдете в Десантный корпус. Там ваша буйная удаль будет принята с радостью. Вам же, О'Хара, следовало бы стать испытателем матрацев в департаменте домашних приспособлений… Как вы оба ответите на эти обвинения? Виновны или невиновны?

— Виновны, — ответили мы.

— И что вы скажете на эти обвинения? О'Хара сделал шаг вперед.

— Командующий, — воскликнул он, — я всего лишь глупый ирландец, и единственным извинением является мое невежество, ноя хотел бы сказать пару слов в защиту курсанта Адамса.

— Вольно, О'Хара, и рассказывайте все как было.

— Сэр, курсантам Объединенного Космического Флота полагается вести себя как офицерам и джентльменам. Прежде, чем офицер станет джентльменом, сэр, он должен стать человеком. Оскорбление, нанесенное одному курсанту, пятнает честь всего Флота, сэр, Вашего Флота и моего, сэр, и эта честь была поставлена на карту, когда военный-полицейский обозвал курсанта Адамса лжецом, сэр.

— Все это было бы так, если бы курсант Адамс не солгал, — заметил Командующий.

— В том-то и вся соль, сэр. Ipso facto[25] курсант Адамс не мог солгать, потому что не обмолвился с полицейскими ни одним словом.

— Это правда, Адамс?

— Да, сэр. Я не открывал рта, сэр.

— Отчислите нас, сэр, если так нужно, — продолжал Ред, — но не отчисляйте с бесчестьем, в особенности курсанта Адамса, который доблестно сражался против превосходящих сил, пока я ходил созывать подкрепление… Он сражался героически несмотря на превосходство противника, сэр, чтобы защитить честь Объединенного Космического Флота, вашу честь и мою, сэр.

— Курсант О 'Хара, — произнес Командующий, — подождите приговора в приемной, пока я не оправлюсь от вашей речи.

Когда Ред покинул кабинет, Командующий Омубу сложил страницы рапорта в надлежащем порядке и печально взглянул на меня:

— Вольно, Адамс. Так вот, дать вам медаль я не смогу. Здесь пять обвинений против вас и четыре против О'Хары. С другой стороны, я не могу отчислить вас. Копия слушания дела прочтена Адмиралом Бредшоу. Если бы я отчислил вас после такой речи, я оказался бы самым паршивым командиром в истории училища. Но есть один маленький совет, который мне хотелось бы дать вам.

— Да, сэр.

— Юноша, есть лишь одна вещь глупее глупого ирландца — это самоуверенный алабамец.

Нас подвергли заключению в квартире на месяц на половинном окладе и приговорили к перманентному испытанию на оставшийся период выпускного года, что означало, что любое нарушение дисциплины повлечет за собой отчисление из училища. Но заключение привело нас в состояние высшего возбуждения, причем меня больше, чем О 'Хару, так как он убивал время, раскладывая пасьянсы.

Когда заключение окончилось, наше стремление отпраздновать это событие достигло своего зенита, а военная полиция к тому времени оставила в покое дом Мадам Чекод.

Мы пришли к Мадам Чекод в пятницу вечером, а ушли в воскресенье утром, разоренные дочиста, так что вынуждены были голосовать на дороге, чтобы добраться до училища бесплатно. Мы проходили по району дешевых лавчонок и ломбардов, когда в холодном мартовском воздухе повеяло ароматом кипящего кофе.

Я потянул носом воздух. Это был кофе, сваренный с цикорием, и внезапная ностальгия пробрала меня глубже, чем холод. Кто-то варил кофе по-алабамски.

Мы проходили мимо обветшалого здания склада и я заметил грубовато написанное от руки и выставленное в окне объявление:

Внутри помещения проповедь была в разгаре. Я придержал О'Хару.

— Ред, а не угостить ли тебя доброй старой религией, с пеклом, в стиле южан, плюс чашечкой кофе?

— Я не отказался бы попробовать и то и другое.

Мы вошли и сели на скамью позади, не желая искушать проспиртованных изгоев, сгрудившихся около кафедры, запахом отличного виски, распространяемого нашим дыханием.

Моряк Бен с кафедры с таким знакомым мне произношением родного края проповедовал на тему о грехе пьянства.

— Ребята, я был пропитан водкой, пока Иисус не выжал меня досуха. Я так сильно вонял самогоном, что было просто удивительно, как это налогосборщики не устраивали на меня облаву, как на самогонщика. Я говорю вам, что если бы я умер тогда и попал в ад, то не горел бы, а бурлил, — тут его голос понизился и нотки бахвальства сменились нотами благоговения и благодарности, — и тогда я встретил самую лучшую женщину, которую когда-либо бог давал грешнику. Она была очень усердна. Прежде, чем умереть, она наставила меня на путь к Иисусу, оставив тот маленький сверток радости, который вы сейчас знаете как сестру Сельму, и с тех пор я все время плыву прямым путем… Играй, сестра Сельма.

Брат Бен включил свет, направленный на девушку у скрытого в тени пианино. Она была одета в простую серую юбку и белую блузку, и свет создавал ореол вокруг ее пепельно-белокурых волос. Когда она начала играть "Отправимся на реку", я понял, почему пропойцы толпились у кафедры.

В общем-то этот гимн — похоронная песня, но я почувствовал, что она соответствует проповеди брата Бена, и я встал, чтобы запеть вибрирующим тремолло, от которого у меня самого на затылке взъерошились волосы. После молитвы сестра Сельма занялась сбором пожертвований. Ей было не больше восемнадцати лет; она плыла по проходу, покачивая бедрами, что придавало походке воздушность и женственность. Ее голубые глаза сияли одухотворенностью, и когда она подошла к нам и улыбнулась, я почувствовал, как по моей щеке скользнули крылья ангела.

Но я смутился за себя и за Реда, так как мы ничего не могли пожертвовать. А взглянув на блюдо, которое как раз было перед Редом, я смутился и за девушку. В блюде по существу не было ничего, кроме пенни, нескольких никелей[26] и единственного десятицентовика.

Ред, казалось, приклеился к блюду; он держал его так долго, что я испугался, не совершает ли он какой-нибудь невразумительный ирландско-католический обряд, и не считает ли он сбор. Когда он подтолкнул меня блюдом, я не глядя, вручил его девушке и был изумлен, услышав ее слова:

— О, благодарю вас, брат О'Хара.

Брат Бен управился с финальной молитвой и пригласил нас в буфет на кофе и пышки.

— Ты утаил от меня деньги, ублюдок? — прошептал я.

— Нисколько, мой мальчик. Я выписал девушке "ай оув ю"[27] на двадцать долларов со сроком уплаты в следующее воскресенье.

Кофе и пышки в церковной кухне оказали на меня такое действие, словно я вернулся домой. А когда брат Бен обнаружил, что я из Алабамы, он увлек меня беседой, в то время, как Ред увлекал сестру Сельму. Брат Бен, как я узнал, был наладчиком станков на ткацкой фабрике в Джексоне, на Миссисипи, и сезон работал на судне-креветколове в Христианском проливе. Во время пребывания в море ему было Знамение и с тех пор он получил прозвище "моряк Бен".

В одном из перерывов в нашей беседе с братом Беном, я услышал, как О'Хара говорит сестре Сельме:

— Девочка, я выдерну перо из крыла ангела и украшу им твои прелестные волосы.

Я понял, что он начинает решительную атаку на Сельму. Взглянув в их сторону, я заметил, как Сельма качнула бедрами, делая Реду реверанс, когда он произносил комплимент, и мной опять овладела ностальгия. Я уже стал забывать, как кланялись девушки на Юге, и не видывал такого поклона со времени моего последнего посещения собрания молодых баптистов в Джексон Гэп.

Когда я, в конце концов, пробился на несколько слов к Сельме, то, первым делом, извинился за долговую расписку Реда.

— Так делают пожертвования в Ирландии, — объяснил я ей, — и я тоже обещаю пожертвовать двадцать долларов.

— Я публично заявляю, — сказала она, но уже не кланяясь, — что это самое щедрое пожертвование, брат Джон. Почему бы вам не наведаться в субботу на ужин из цыпленка.

Я быстро согласился. Сорок долларов — это уйма денег за ужин из цыпленка, но я был полон решимости заставить Реда уплатить по долговой расписке в срок, а если миссия брата Бена не получит деньги до субботнего вечера, после рейда к Мадам Чекод положить на блюдо в воскресное утро будет нечего.

Когда мы снова отправились в путь, я сказал:

— Ред, ты обязан оплатить свой вексель.

— Конечно же, Джек. Сельма куда привлекательнее, чем любая милашка у Мадам Чекод.

— Тпру, парень, — сказал я, — если тебе взбрело в голову что-то относительно Сельмы, то брось это дело. Чтобы объездить эту малышку, тебе придется ускользнуть от пули из револьвера ее папаши, заручиться содействием священника и научиться разговаривать на незнакомых языках, чтобы доказать, что ты — верующий.

С этих пор миссия брата Бена стала нашим излюбленным благотворительным учреждением, а проповеди брата Бена побудили меня перечитать Новый Завет. Меня удивило, как подходяще могут быть интерпретированы священные писания в свете новой теории относительности. Однажды при обсуждении притч из нагорной проповеди, я показал Реду как их можно применить к космической эре и Ред согласился:

— Да, Джек. Смирение снизойдет на Землю, оно набирается сил, чтобы проветрить планету.

В эти дни Ред перестал коротать время за пасьянсом, а после месяца посещений миссии полностью забросил карты и увлекся лирической поэзией. Я одобрил это увлечение. Любой человек, читающий поэзию, не станет критиковать кого-либо за чтение Библии.

О 'Хара упорно стремился добиться сердца Сельмы Пруитт; это, в самом деле, стало его целью. Еще при первой их встрече на нем были зеленые, в горошек трусики, но космические чары на Земле не имеют силы. В мае в него "вселился дух".

Подражать незнакомому языку очень трудно. Когда Ред поднялся посреди проповеди и начал выкрикивать, он даже меня одурачил. В его речи присутствовали ритмы, акценты и непревзойденные выражения из Жития Пятидесятников, и я был убежден, что его коснулся Святой Дух. И даже добавил «Аминь», когда в его восклицаниях наступила логическая пауза.

Богохульство и святотатство!

Он стоял перед прихожанами, размахивая руками, с блуждающим взглядом, а все хлопали в ладоши и криками ободрения приветствовали нового члена церкви. Брат Бен благодарил Иисуса, а сестра Сельма, с сияющим от гордости лицом, продвигалась к пианино, чтобы сыграть "Приди к Иисусу". Затем Ред на остатках пыла выкрикнул фразу, которую я узнал: "Erin go bragh".[28]

Язык О'Хаоы был неизвестен в Мэндене, но хорошо известен в Дублине.[29] Он кричал по-гэльски.

Вот так, по фальшивому паспорту, он и вошел в братство Святой Церкви. Хотя Сельма и прослезилась при его "спасении", но все равно не поддалась бы ему. В конце концов, она досталась ему, но не так, как ему хотелось.

Конец июня в Мэндене — сезон сантиментов. От игольчатых шпилей училища до багровеющего нагретой дымкой горизонта простираются зеленые прерии. Воздух сладок от цветения люцерны. Кажется, что наклон земной оси смещает штат Дакоту прямо под Солнце, словно в извинение за зиму. Снова текут реки, возвращаются птицы, а старший класс покидает училище. Но жизнь обращается по замкнутой орбите. Круги прощающихся сливаются с группами и кругами встречающихся и становятся обручальными кольцами. Закончившие обучение курсанты, освободившиеся от матримониальных запретов, существовавших на время обучения, женятся и начинают новые циклы медовых месяцев и зачатий ради того, чтобы хоть на время забыть о приближении еще одного прощания — их первого круиза по дальнему космосу,

О'Хара и я получили приказ стартовать в начале января на разведку сектора вблизи системы звезды Линкс. Поддерживаемый моей возрастающей верой, я не ощущал никакого трепета перед предстоящей разведкой, но О'Хара прибег к традиционным методам успокоения. Ред женился на Сельме Пруитт и они уехали на шестимесячный медовый месяц в свадебное путешествие — повеселиться и позагорать на Миссисипи, в Джексоне.

Когда Ред осторожно известил меня о месте, где они проведут медовый месяц, я забрался за одежный шкаф и помолился, чтобы у невесты хватило сил и брачных талантов отвлечь Реда и от нашей предстоящей разведки и от нравов теперешнего Джексона. Однажды я провел там целых пять часов.

Для меня же ожидание январского полета обернулось приятным летом, проведенным в рыбной ловле на Таллапусе, в созерцании, чтении молитв и охоте на перепелов. Рыбалка была отличная, мне было Знамение, а птиц было несметное количество.

Предаваясь размышлениям, я усвоил, что по воле божьей мне предназначено нести Его Слово в другие галактики, хотя и существовал закон против миссионерства в Космосе. Закон был протащен до объединения, нациями, некогда бывшими колониальными. После объединения закон был сохранен Межпланетным колониальным управлением при полном согласии непривилегированных стран, чтобы разрешить Земле колонизацию планет, заселенных неверующими.

Мне было Знамение нести Слово божье существам чуждых рас, и Знамение находилось в противоречии с Уставом Флота.

Ред О'Хара, пребывая на Миссисипи, тоже не избежал своей порции бед. За четыре дня до предписанного мне выезда в Мэнден, у фермы остановился прокатный автомобиль и из него вылез Ред. После того, как я представил его своей семье и папа сводил его в амбар, чтобы выпить (папа все еще грешил), я повел Реда по ферме.

— Сельма и я остановились у ее тетушки Этель Берты — той, что воспитывала ее после смерти матери, — объяснил Ред. — Сельма не хочет, чтобы я летел самолетом. Она немного понервничала при посадке и дала зарок не летать нам обоим. Она думает, что я проеду на автомобиле по четырехметровому покрову снега. Тогда я решил, что приеду сюда и улечу с тобой, так, чтобы Сельма не узнала. Сельма говорит, что если бы бог хотел, чтобы человек летал, то он дал бы ему крылья.

— Как прошел медовый месяц? — спросил я.

— Сказать по правде, Джек, это самый лучший медовый месяц, который у меня был.

— Разве ты был женат когда-нибудь раньше?

— Нет. Никогда до этого.

Ред никогда не принадлежал к тем, кто обременяет других своими проблемами, и к его зрелости добавился опыт, приобретенный в Джексоне, но оплошности все же случались.

Когда он возвращал автомобиль в агентство проката, я сопровождал его в папином автомобиле, чтобы забрать Реда назад на ферму. Он ни разу не предложил остановиться у бара, и не расспрашивал об имеющихся в Джексон Гэп салонах развлечений. Я похвалил его за праведность.

— Тетя Сельмы, Этель Берта очень строга к этим вещам. Она враждебно настроена против выпивки и курения. Как-то вечером она застала меня в дровянике за курением сигары и мне здорово досталось. Знаешь, Джек, я терпим к вам, реформаторам.[30] Но совсем ни к чему быть осыпанным проклятиями за курение женщиной, нюхающей табак.

— Разве Сельма не отстояла твое право на курение?

— Ну, из-за Сельмы я и курил в дровянике. Мой маленький ангел не хотел, чтобы я осквернял воздух в нашей спальне табачным дымом.

Хотя Ред был необычайно молчалив те несколько дней, которые провел с нами, но Мама полюбила его. Он отказался от перепелиной охоты и проводил утренние часы с Мамой, просматривая "Ловушки любви", "Жизнь может быть золотой" и "Печаль и великолепье". Оказалось, тетушка Этель, Берта и Сельма не одобряли телевидение, потому что там показывали танцующих женщин с голыми ногами. Ред не смотрел "мыльных опер" свыше пяти месяцев.

Когда Папа отвозил нас на аэродром в Монтгомери, откуда летал самолет в Мэнден, Ред, внимательно смотревший в окно автомобиля, лениво сказал:

— Джек, теперь я понимаю, почему здесь так много мулатов.

В самолете, по дороге в Мэнден, я размышлял о предстоящем старте со спокойствием человека, чья судьба находится в чужих руках. Так же был настроен и Ред. После свадьбы и морали, царящей в Джексоне, пространство не представляло для Реда никакой опасности.

Мы стартовали с Мэнденского космодрома около полуночи, третьего января. Ред привязал своего зеленого эльфа над панелью с приборами и громко произнес пару слов, обращенных к деве Марии, в то время, как я мысленно беседовал с Иисусом. Так как из-за высшей учебной степени, я был назначен командиром корабля, я приказал Реду включить связь.

Ночь была безлунная. От холода воздух казался хрустальным. Вокруг простиралась бескрайняя белая равнина, покрытая сводом звезд. Над нами, как бы открывая окно к Линксу, медленно склонялась к горизонту Кассиопея. Мы исполнили ритуальный рефрен запуска:

— Питание?

— Питание включено.

— Опоры?

— Опоры освобождены.

— Бортовые люки?

— Бортовые люки закрыты.

— Включить зажигание подушек!

— Есть зажигание подушек.

— Начать отсчет!

Лицо Реда, подсвечиваемое сиянием панельных лампочек, выражало радость, когда он громко повторял появляющиеся на табло числа.

— … четыре, три, два, один… нуль. Вот и все.

Яркие вспышки реактивных струй стартовых подушек, отражаясь от снега, пригасили звезды, когда корабль заскрипел от стартовых перегрузок и нас вдавило в кресла. Корабль поднимался и одновременно во мне поднималось и ширилось чувство целеустремленности.

— Отстрелить подушки!

По кораблю прошла волна дрожи- это после отстрела стартовых подушек включились основные двигатели, и шелест их пульсации ораторией зазвучал во всем моем существе.

— Три градуса слева по носу — Цефей,[31] капитан, — выпевал Ред. — Линкс на курсе.

Наблюдая, как за кормой проплывает Уран, я осознал, что мой собственный курс, хотя и не занесенный в корабельный курсопрокладчик, ясно пролег в сознании, словно он был начертан на звездной карте, распростертой передо мной.

Как только золотой цвет звезд сменился фиолетовым и чернота перед кораблем засеребрилась, и как только наш вес стабилизировался постоянным ускорением 1 g, Ред повернулся и спросил:

— Ну, Джек, мой мальчик, как насчет того, чтобы врезать по баночке яванского?[32]

— Неплохо придумано, — отозвался я.

Пастбища космической пустоты настолько обширны, что блеяние одной овцы теряется в их бесконечности. Тогда мне еще не было дано знать, что мой голос будет усилен и подкреплен самыми неподобающими путями. В своей экзальтации и гордыне, я не смог предвидеть — да и кто бы мог предполагать — что парень, который выбирался из кресла рядом со мной, в один прекрасный момент станет богом в далекой галактике.