"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Рихард Вагнер в Байрейте"" - читать интересную книгу автора

для борьбы, но он чувствовал здесь прежде всего то одушевляющее веяние,
которое несется с могил всех великих борцов, всех великих страдальцев и
мыслителей. Ничто так не отличает нас от всей современности, как то
употребление, которое мы делаем из истории и философии. На долю первой
теперь, по обычному о ней представлению, выпала задача дать современному
человеку, кряхтя и с трудом бегущему к своим целям, перевести дух, чтобы он
хоть на мгновение мог почувствовать себя, так сказать, без хомута. Ту роль,
которую сыграл одинокий Монтень в движениях реформационного духа своей
проповедью внутреннего успокоения, мирного сосредоточения в себе и
отдохновения, - а так понял его, без сомнения, лучший его читатель Шекспир,
- играет теперь для современного духа история. Если немцы уже целое столетие
занимаются преимущественно изучением истории, то это показывает, что в
движении современного человечества она является задерживающей, тормозящей и
успокаивающей силой, что некоторые, пожалуй, готовы вменять ей в заслугу. В
общем же это опасный симптом, когда духовные искания народа направлены
преимущественно на прошедшее, - это признак расслабления, вырождения и
одряхления, делающих его добычею всех распространяющихся опасных недугов, в
особенности же политической горячки. Такое состояние слабости, в
противоположность реформационным и революционным движениям, являют собой
наши ученые в истории современного духа; они не поставили себе высоко-гордой
задачи, но обеспечили себе своеобразный род безмятежного счастья. Мимо них,
но уж, конечно, не мимо самой истории, проходит путь каждого более
свободного и мужественного человека. История таит в себе совершенно другие
силы - и это чуют именно такие натуры, как Вагнер. Но для этого она должна
быть продуктом более властной души, написана более серьезно и строго, а
главное - без того оптимизма, с каким ее толкуют до сих пор, - словом,
совершенно иначе, чем это делают немецкие ученые. На их произведениях лежит
печать приукрашения, печать покорности и удовлетворенности, они готовы
оправдать ход вещей. Хорошо еще, если кто-либо дает понять, что он доволен
только потому, что могло бы быть и еще хуже. Большинство из них невольно
верят, что все прекрасно, именно так, как было. Если бы история не была все
еще скрытой христианской теодицеей, если бы она была изложена правдивее и с
большим жаром сочувствия, то она меньше всего могла бы служить тем, чем она
служит теперь: усыпляющим средством против всяких стремлений к разрушению и
обновлению. В таком же положении находится и философия. Большинство людей
хочет из нее извлечь поверхностное - весьма поверхностное - понимание вещей,
чтобы затем приспособиться к ним. Даже ее благороднейшие представители так
усердно подчеркивают ее умиротворяющее и утешающее влияние, что искатели
покоя и ленивцы могут возомнить, что они ищут того же, что и философия. Мне,
например, кажется, что самый главный вопрос для всякой философии является в
том, насколько вещи обладают неизменными качествами и формами, чтоб затем,
дав ответ на этот вопрос, с беззаветной храбростью отдаться
совершенствованию той стороны мира, которая будет признана изменчивой. Этому
учат на деле и истинные философы тем самым, что работают над
совершенствованием весьма изменчивых воззрений людей и не прячут для себя
своей мудрости; этому учат и истинные ученики истинной философии, которые,
подобно Вагнеру, умеют извлекать из нее повышенную решимость и
непреклонность воли, а отнюдь не наркотическое действие. Вагнер более всего
философ там, где он дееспособен и героичен. Именно как философ Вагнер прошел
безбоязненно не только через огонь различных философских систем, но и сквозь