"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Рихард Вагнер в Байрейте"" - читать интересную книгу автора

между собой и жаждали полного удовлетворения; и чем богаче они были, тем
большее они вносили смятение, тем враждебнее было их столкновение. Случай и
жизнь манили к могуществу, блеску, огненным наслаждениям; еще более мучила
беспощадная необходимость жить во что бы то ни стало: всюду были западни и
оковы. Как можно было сохранить здесь верность, остаться невредимым? Это
сомнение овладевало им часто, и оно выражалось в той форме, в которой
художник может проявлять свои сомнения, - в художественных образах.
Елизавета может только страдать, молиться и умереть за Тангейзера, она
спасает его, непостоянного и невоздержанного, своей верностью, но спасает не
для этой жизни. Опасности и отчаяние подстерегают на жизненном пути всякого
истинного художника, заброшенного в нашу современность. Многими путями он
может достигнуть славы и могущества, не раз предлагают ему покой и
довольство, как их понимает современный человек, но честный художник
задыхается среди этих паров. Опасность заключалась в искушении и в борьбе с
искушением, в отвращении к современному способу добывания радостей и чести,
в ярости против самодовольства наших современников. Представьте себе Вагнера
занимающим какую-нибудь должность - ему ведь приходилось служить
капельмейстером в городских и придворных театрах; ощутите, как этот
серьезнейший художник насильственно добивается серьезности в этих
современных учреждениях, где все проникнуто легкомыслием и требует
легкомыслия, как это удается ему в частностях, а в целом никогда не удается;
им овладевает отвращение, он хочет бежать - но некуда; и он снова должен
вернуться к цыганам и отщепенцам нашей культуры - здесь он свой человек.
Выпутываясь из одного положения, он редко добивается лучшего и впадает в
страшную нужду. Так Вагнер менял города, страны, товарищей, и едва понятно,
как мог он вообще так долго терпеть такую среду и ее притязания. Над большей
половиной его прошлой жизни нависла тяжелая туча. По-видимому, его надежды
не простирались далее завтрашнего дня, - и если он не отчаивался, то у него
не было и веры. Он чувствовал себя как странник, идущий ночью с тяжелой
ношей, глубоко утомленный и все же возбужденный ночным бдением. Внезапная
смерть являлась в его мечтах не ужасом, а манящим, пленительным призраком.
Бремя, путь и ночь - все с плеч долой - это звучало обольстительно. Сто крат
он бросался сызнова в жизнь с мимолетной надеждой и оставлял все призраки
позади себя. Но в его действиях почти всегда было какое-то отсутствие меры -
признак того, что он не глубоко и не крепко верил в эту надежду, а
отуманивался ею. Противоречие между желаниями и обычной полувозможностью или
невозможностью их осуществления жалило его, как терния. Раздражаемое
постоянными лишениями, его воображение теряло меру, когда он внезапно
избавлялся от нужды. Жизнь становилась все более запутанной, но тем отважнее
и изобретательней был он, как драматург, в отыскании средств и выходов, хотя
то были лишь драматические вспомогательные приемы, подмененные мотивы,
которые обманывают на мгновение и для мгновения изобретены. Они всегда у
него под рукой, но так же быстро и растрачиваются. Жизнь Вагнера, если
близко смотреть на нее, вблизи и холодно, имеет - пользуясь здесь одной
мыслью Шопенгауэра - очень много комического и даже грубо-комического. Как
должно бы действовать подобное чувство, сознание грубой низменности в
продолжении целого ряда лет на художника, который больше, чем кто иной, мог
свободно дышать лишь в сфере возвышенного и сверхвозвышенного, - об этом
стоит призадуматься тому, кто умеет думать.
В таких условиях, которые лишь при точнейшем описании могут вызвать