"Фридрих Вильгельм Ницше. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм" - читать интересную книгу автора

способен найти своё спасение лишь в иллюзии; вся эта артистическая
метафизика может показаться произвольной, беспочвенной, фантастической
существенно в ней то, что здесь выдаёт себя дух, который когда-нибудь да
решится, пренебрегая всеми опасностями, восстать против морального
истолкования и морального значения существования. Здесь заявляет о себе,
быть может в первый раз, пессимизм по ту сторону добра и зла , здесь
получает своё выражение и формулу та извращённость духовного строя , против
которой Шопенгауэр заблаговременно и неустанно метал свои самые гневные
проклятия и громовые стрелы, философия, осмелившаяся перенести самоё мораль
в мир явлений, низвести её этим и поставить на одну доску не только с
явлениями (в смысле идеалистического terminus technicus), но даже с
обманами , как иллюзию, мечту, заблуждение, истолкование, приспособление,
искусство. По-видимому, вся глубина этой антиморальной склонности лучше
всего может быть измерена, если обратить внимание на осторожное и
враждебное молчание, которым на протяжении всей книги обойдено
христианство, это самое необузданное проведение моральной темы в различных
фигурациях, какое только дано было до сих пор услышать человечеству. Да и в
самом деле, трудно найти чисто эстетическому истолкованию и оправданию
мира, как оно проповедуется в этой книге, более разительную антитезу, чем
христианское учение, которое и есть, и хочет быть лишь моральным, и своими
абсолютными мерками, хотя бы, например, уже своей правдивостью Бога,
отталкивает искусство, всякое искусство в область лжи, т. е. отрицает,
проклинает, осуждает его. За подобными образом мысли и способом оценки,
которые по необходимости враждебны искусству, раз они хоть сколько-нибудь
подлинны, я искони ощущал и враждебность к жизни, свирепое мстительное
отвращение к ней: ибо всякая жизнь покоится на иллюзии, искусстве, обмане,
оптике, необходимости перспективы и заблуждения. Христианство с самого
начала, по существу и в основе, было отвращением к жизни и пресыщением
жизнью, которое только маскировалось, только пряталось, только наряжалось
верою в другую и лучшую жизнь. Ненависть к миру , проклятие аффектов, страх
перед красотой и чувственностью, потусторонний мир, изобретённый лишь для
того, чтобы лучше оклеветать этот, на деле же стремление к ничто, к концу,
к успокоению, к субботе суббот всё это всегда казалось мне, вместе с
безусловной волей христианства признавать лишь моральные ценности, самой
опасной и жуткой из всех возможных форм воли к гибели или, по крайней мере,
признаком глубочайшей болезни, усталости, угрюмости, истощения, оскудения
жизни, ибо перед моралью (в особенности христианской, т. е. безусловной,
моралью) жизнь постоянно и неизбежно должна оставаться неправой, так как
жизнь по своей сущности есть нечто неморальное; она должна, наконец,
раздавленная тяжестью презрения и вечного нет , ощущаться как нечто
недостойное желания, недостойное само по себе. И сама мораль что, если она
есть воля к отрицанию жизни , скрытый инстинкт уничтожения, принцип упадка,
унижения, клеветы, начало конца? И следовательно, опасность опасностей?..
Итак, против морали обратился тогда, с этой сомнительной книгой, мой
инстинкт, как заступнический инстинкт жизни, и изобрёл себе в корне
противоположное учение и противоположную оценку жизни, чисто артистическую,
антихристианскую. Как было назвать её? Как филолог и человек слов, я
окрестил её не без некоторой вольности, ибо кто может знать действительное
имя Антихриста? именем одного из греческих богов: я назвал её
дионисической.