"Фридрих Незнанский. Оборотень ("Марш Турецкого")" - читать интересную книгу автора

смущение. И положила ему салат.
- А я за вами, - обрадовано ответил Юрий и протянул ей хлеб.
Компания была шумной, развеселой, и Инга выделялась своей
незаметностью.
- У нас вчера котята родились,- тихо сказала она Юрию, - четверо.
Зато потом, когда он о чем-то заспорил, она следила за каждым его
жестом и словом, и этот ее внимательный взгляд придал его словам особенную
убедительность. По крайней мере, так ему казалось.
Сначала болтали о факультетских делах, потом перешли на науку. Но, как
водится, мужчины в конце концов остановились на политике. Кто-то недобрым
словом помянул латышских стрелков.
Юра немного захмелел и ввязался в спор. Дело в том, что его дед по
матери как раз был латышским стрелком.
- Если бы не они, то еще неизвестно, как бы повернулась история.
Смольный охранял кто? Латышские стрелки. Мятеж шестого июля в Москве подавил
кто? Опять же латышские стрелки.
- Это не наша история, это история русских, - вставил кто-то
по-латышски.
- Тоже мне нация! - кипятился Юра.- Кабы не русские, здесь бы была
Германия, и все были бы немцами, и говорили бы по-немецки. Только под
русскими вы и сохранились!
- Юрка, а ты латыш или русский?
- Я - новая общность советских людей. Мать наполовину полька. Может,
она была когда-то латышкой, но на моей памяти по-латышски не говорила. А моя
бабка по отцу - донская казачка, дед - латгалец, а это почти русский. Мне и
фамилия русская как раз от него досталась.
Когда он замолчал, Инга шепнула:
- Здорово вы все сказали, я думаю точно так же. Юрий давно забыл
подробности разговора, но взгляд ее помнил.
Потом танцевали, потом опять пили.
С Ингой многие хотели потанцевать, но она танцевала только с ним, и это
было впервые в его жизни. Не успел он об этом подумать, как она сказала:
- А я первый раз в жизни не ночую дома. Меня родители отпустили под
честное слово, что я каждый час буду им звонить.
- Я тоже, - сказал он, - но мне можно не звонить. Она и в самом деле
каждый час звонила домой.
Юра вышел на балкон проветриться. Янис курил, прислонясь к перилам:
- Смотри, как интересно получается: твой дед был латышским стрелком,
мой - латышским кулаком. Оба погибли в лагере, а мы сейчас с тобой вместе. -
Помолчав, он добавил: - Пожалуй, ты прав. Не окажись Латвия в составе
России, мы бы все говорили только по-немецки. Только я бы предпочел, чтобы
эта часть Германии осталась западной.
К двум часам компания хорошо нагрузилась. Опять был какой-то спор о
политике, точнее не спор, а гвалт, где каждый, не слушая друг друга, пытался
прокричать свое. Кто-то утверждал, что Брежнев в последний год власти был в
маразме, кто-то называл Ульманиса предателем, а кто-то, наоборот, патриотом.
Янис запел было студенческий гимн, но его никто не подхватил. Несколько
человек сидели по углам в отключке, одна пара закрылась в ванной, у них под
дверью канючили другие. Длинный тощий Мишка Гринберге без конца повторял
одно и то же: