"Юрий Невский. Время покупать черные перстни (Сокр.вар., Сб. "Время покупать черные перстни")" - читать интересную книгу автора

избушек долистывают календарь изжелтевшего века мои верные прабабки,
праВремя там киснет в раскоряченных кадушках, праОтец тускло смеется из
черных дыр, затканных динамическими линиями Казимира Малевича. Последняя
даггеротипная память Царской семьи скрепляет убогую ветшалость
стен-промокашек от неумолимого атомного распада. Опять же, не у второй,
так у третьей старушонки замечаешь приткнувшийся в укромном закутке
японский холодильник с программным обеспечением, портативный
котел-автоклав, сваленные в сенцах бесшумные мотороллеры, видеокамеры,
приборы ночного видения. Наверное, здесь и хранят трупы, перепиленные
бензопилой "Дружба",- для колдовского заделья, ворожбы, перемены обличья.
Понятны мне теперь и подозрительно спортивные молодые люди в полуночных
автобусах - все, как на подбор, с неимоверного объема контейнеровидными
сумками, и зачастившие объявления в газетах и по ТВ про то тут, то там
пропавших молодых девушек и женщин.
Но вяжет поземка серый свитер зимы, топятся мои печи-нескладухи согласно
положениям святого писания "Эксплуатация отопительных систем", скриплый
колодезный ворот мотает железную цепку примет и событий, добывая мне
растворенный огонь с льдистыми обломками звезд и рептилий из самого
земляного нутра. Стоймя стоят крахмальные, с синькой, тугие ночи, видно,
как просечет зыбкое полотно частая бесшумная штопка: то корейские
парашютисты елочными игрушками опускаются в мягкие груди снеговых
распадков по своим неотложным разведделам. Лесные объездчики, если
безработные по зиме, стреляют их влет из наганов, когда случится
укараулить, загодя схоронившись в наворочи таежного бурелома.
А так едут по утрам в автобусе с морозно-опаленными, усталыми, но
счастливыми лицами, в ненашенской прочности кроя одежде. Да билет им,
бедолагам, взять пока не на что: меняют у пассажиров на загранично
расцвеченные пачки сигарет, колготки, косметику или у детишек на жвачку.
Дом мой стоит на взгорке, в ложбинке между двумя горушками. Сверху видны
домики поселка за дорогой, многие зимой пустуют, живут только летом.
Местность эта и называется Интернат, потому как там дальше, за вымерзшей
речушкой, Интернат - он и есть. Напротив - дом Марьи Ивановны, где беру
самую вкусную земную воду из колодца. У них веселая собачка Тимка,
чрезвычайно плодовитая кошечка Мур, еще дополнительно собака-овчарка,
дедушка Аркадий и два мотоцикла. Напротив живет семья, да они люди темные,
промышляют, как мне кажется, самогоном, или, по крайней мере, разведением
компьютерного вируса, о них что сказать?
А левее, там живет княгиня Ольга в ладном, как крепенький моховой
груздочек, доме. У княгини Ольги двое ребятишек: один - в детский сад,
другой - в школу.
Княгиня Ольга теплит жизнь в старухе-маме. Летом та еще гоношится по
двору, по хозяйству, а зимой носа не кажет - тяжко, видать.
Княгиня Ольга носит в сумочке нунчаки: неведомые палочки, отполированные
теплыми ладонями веков, соединенные в торец, как две судьбы, сыромятной
жилкой - древнее оружие тибетских монахов-странников. Она владеет ими по
тайной схеме полустертой татуировки иероглифов, и надо полагать, в
совершенстве. Когда мы, печальные жители Верхней Березовки, поддерживая
друг друга, взбираемся в наш любимый автобус, замечаю я прибавление хмурых
мужиков то с подвязанной челюстью, то со съехавшим набок носом, то с
замороженным динозавром бинтованной руки на темляке... - знаю, чьих