"Юрий Нестеренко. Крылья" - читать интересную книгу автора

узким закоулкам, стремительно погружавшимся во мрак, пока наконец тйорл не
остановился у ограды небольшого двухэтажного дома под крутой двускатной
крышей, стоявшего отдельно от других в конце переулка. Ни в одном окне не
было света.
- Я буду платить тебе двадцать йонков в месяц, - сказал всадник. Это
были его первые слова за два с лишним часа. Сумма была не слишком щедрой,
хотя и не особенно скупой; в любом случае маме выбирать не приходилось. Она
бежала из родной деревни без гроша, и даже платье ее теперь годилось только
на помойку.
- Как будет угодно благородному господину, - ответила она.
- Я не дворянин, - усмехнулся он. - Мое имя Кйотн Штрайе. Ты можешь
называть меня "мастер Штрайе".
В первое время на основании этого титула она считала его кем-то вроде
цехового старшины или главы торговой палаты. Впрочем, его жизненный уклад не
походил на образ жизни вечно занятого ремесленника или купца. Мастер Штрайе
далеко не каждый день выходил из дома, да и у себя никого не принимал, за
исключением своего друга доктора Ваайне. Доктор проявил ко мне живейший
интерес и попросил у мамы позволения тщательно осмотреть меня; закончив
осмотр, он громогласно объявил, что я - замечательно здоровый ребенок. Мама
расплакалась, услышав эти слова: он был первым, кто не назвал меня уродом -
без разницы, с отвращением или с сочувствием. Мастер Штрайе, впрочем, тоже
проявлял ко мне сдержанную симпатию, но она походила скорее на интерес к
диковинной зверушке - так, по крайней мере, казалось маме тогда.
По своему образу жизни Штрайе напоминал аньйо свободной профессии,
художника или музыканта, которые тоже любят обращение "мастер", однако в
доме не было ничего, что указывало бы на подобные занятия. Была там, правда,
превосходная библиотека (ее качество мама, не будучи тогда грамотной,
оценить не могла, но впечатляло уже количество заставленных книгами шкафов),
и хозяин часто просиживал целые дни за чтением. Однако сам он, похоже,
ничего не писал. Мама терялась в догадках относительно рода его занятий, но
спросить боялась, полагая, что если бы он хотел, то рассказал бы сам. По
некоторым обмолвкам она, впрочем, поняла, что он состоит на государственной
службе. Служба эта, как видно, была не очень обременительна, ибо он ходил на
нее нечасто и, как правило, довольно скоро возвращался домой.
Ситуацию могла бы прояснить приходящая служанка, нанятая в помощь маме,
ибо одной ей было бы слишком трудно управляться с уборкой двухэтажного дома,
но старуха оказалась на редкость неразговорчивой. Расспрашивать
мальчишку-посыльного из лавки, приносившего продукты, маме показалось и
вовсе неудобным, тем более что и тот не расположен был болтать, а норовил,
получив деньги, тут же исчезнуть; обычно он даже не заходил в дом,
рассчитываясь на пороге. Конечно, такое поведение могло бы насторожить маму,
но она никогда прежде не жила в городе и не знала местных обычаев, а потому
думала, что у городских просто не принято болтать с соседями. Волей-неволей
она вела столь же уединенный образ жизни, что и ее хозяин, и даже более, чем
он, ведь к нему хотя бы приходил доктор Ваайне.
Впрочем, у мамы была я - и, наверное, именно это, а не робость перед
незнакомой городской жизнью, было главной причиной, по которой она не
пыталась нарушить свое затворничество. Заведи она знакомство с соседками - и
рано или поздно те узнали бы правду о ее ребенке, а у мамы уже был горький
опыт отношений с прежними деревенскими подругами. Впрочем, со времени моего