"Геннадий Андреевич Немчинов. Актер (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Зои... Все это было сделано с помощью Меркурьича - как иначе могли пройти
подобные телеграммы в такие дни!
А второе - Олег Павлович был, как ни удивительно, спокоен и тверд, если
Меркурьич, задыхаясь от множества дел, поручал ему что-то: эвакуировать
оборудование, даже и отправить очередной эшелон, к которому опаздывал,
разбираясь с паникой, по слову самого Меркурьича, в большом селе, где
скопились тысячи не угнанного вовремя на восток скота...
Гутя и Геля были у них на хозяйстве: было решено, что Меркурьич тоже
возьмет их с последним эшелоном.
Лихорадкой движенья и дела насыщенные дни сменялись у Меркурьича и
актера долгими - они оставляли на сон часа три, не больше - вечерами. Все,
что Олег Павлович знал, помнил, уже дав зрителю и лишь подготовив, но не
успев осуществить - здесь, у Меркурьича, перед тремя благодарными
слушателями выплескивал он из своей души. И боль и безнадежность от разлуки
с Зоей, и война, и гибель коллег, все, что уже видел и что в подступающем
огне и ужасе вражеского нашествия еще лишь предстояло - вкладывал он в
непрерывный поток своих монологов. Тут были герои Островского, от Незнамова
и Несчастливцева до взрывных импровизаций на тему пьес "...величайшего из
русских великих", как кричал их главреж Вахрушев на репетициях, пламенея от
вдохновения. Был Чацкий, отрывки из "Фауста", над которым они тоже начали
было задумываться в своем театре. Наконец, Олег Павлович читал то, что лишь
во сне являлось ему, как предполагаемый, но еще безмерно далекий триумф -
"Гамлет"... Он читал Принца Датского - вдруг поняв, что - да, смог бы! И дом
Меркурьича, большой казенный деревянный дом в Воскресенском переулке,
выходившем прямо к Волге, слушал голос актера.
Меркурьич был в восторге - восторге каких-то чистых, детских,
безудержных оттенков. Он пил водку, потом, захлебываясь словами, пытался
выразить все, что внес в его казенную жизнь поселкового функционера этот
человек, он бегал по дому, топая своими тяжелыми сапогами и вскрикивая так,
что звенели стаканы... Гутя и Геля, сопереживая ему и радуясь успеху актера,
и сами тоже были восхищенными слушателями.
Олег же Павлович, забываясь в этой игре, присматриваясь, прислушиваясь
к хозяину, по-художнически впитывая весь его облик, в слове и голосе, в
топоте коротких толстых ног, наслаждаясь тем, что уже начиналась в нем
тайная работа преображения этого щедро-неугомонного человека в образ - в то
же время приглядывался и к себе самому... Вдруг заставая себя за минутой
особенного вздерга всех чувств - и тем не менее владения собой... В такие
минуты он говорил неслышным, лишь себе самому различимым голосом: "Спокойно,
Олег Павлович, спокойно... Да, ты актер, да, ты пойдешь далеко... Если
выживешь, да..."
Так шла их дневная и вечерняя жизнь в эти великие, безжалостные и
черные, и бескорыстных святых взлетов духа дни. Поселок пустел. Из Ржева
позвонили, что "...остаются всего два эшелона, спешите!"


7

В почти опустевшем Песочинске, кроме железнодорожной станции лишь два
места еще привлекали оставшихся людей - не успевших уехать, оказавшихся
здесь волею случая, присланных в помощь Сергею Меркурьичу из областного